станет
католиком и  сделает католиками своих  подданных,  отпустит домой  пленных
поляков,  захваченных во  время  последних  походов.  Несметные  сокровища
предков великий князь обещал перевезти из Вильни в Краков.
     Казалось бы,  лучше не  придумаешь.  Но  не было в  душе архиепископа
светлой радости.  Он видел себя купцом, совершившим выгодную сделку. Много
дорогих товаров погрузил он на корабль,  стоящий у городской пристани,  но
кораблю предстоит еще переплыть бурное море.
     - Прости, пресвятая дева, матерь милосердная, - шептал архиепископ, -
помоги верным сынам своим.
     Измученный сомнениями, он забылся под утро в тревожном сне...
     Пропели вторые петухи,  свеча  на  столе  наполовину сгорела.  Серая,
туманная заря еще только занималась.
     Колокол  соседнего монастыря ударил  к  ранней  молитве.  Архиепископ
проснулся.
     Он ополоснул холодной водой лицо и руки и,  коленопреклоненный, долго
шевелил губами перед огромным деревянным распятием. Пригвожденный идол был
велик  -  голова его  упиралась в  сводчатый потолок.  Бодзента не  слышал
шумевшего на  дворе дождя,  не видел,  как крупные капли скатывались через
дымоход очага и с шипением падали на горевшие поленья.
     Почувствовав в коленях боль,  он, ухватившись за скамью, с кряхтением
поднялся и взял в руки бронзовый колокольчик.
     На звон пришел слуга и помог владыке облачиться.
     Застегнув последнюю пуговицу на черной архиепископской сутане,  слуга
пошевелил бронзовой кочергой горевшие в  камине дрова,  подвесил над огнем
медный котелок и вышел, тихо прикрыв дверь.
     А  владыка,  сунув,  по  привычке,  руку  за  красный пояс,  принялся
выхаживать по  комнате.  Когда зашумел кипящий котелок,  он бросил в  воду
пучок  сухих  трав  и  несколько сморщенных корешков:  борясь с  сердечной
хворью, он по утрам готовил себе целебный напиток.
     Дважды он  останавливался у  окна  и  смотрел на  реку.  Потемневшая,
осенняя  Висла  несла  к  морю  холодные,   тяжелые  воды.  Перед  глазами
архиепископа пробегали паруса  рыбацких  лодок;  покачиваясь в  коричневой
пене,  медленно  проплыл  вздувшийся  труп  лошади,  плыли  полузатонувшие
корзины и всякий мусор.
     Сквозь мутную стену  дождя  на  дальнем берегу виднелись черные сучья
деревьев, давно растерявшие листву.
     Вода в котелке бурлила,  распространяя приторный,  сладковатый запах.
Бодзента снял котелок, перелил отвар в серебряную чашу и поставил остывать
к окну.
     Кто-то громко постучал в дверь.
     Архиепископ круто остановился и вытащил руку из-за пояса.
     В  комнату вошел францисканский монах Андреус Василе.  Его левый глаз
был по-прежнему залеплен черным пластырем.
     Архиепископ  удивился,  он не ожидал увидеть монаха.  Именно  Андреус
Василе был его доверенным лицом в Вильне.
     - Почему ты здесь,  сын мой? - наскоро благословив склонившего голову
францисканца,  спросил он с тревогой. Ноги старика как-то сразу ослабли, и
он опустился на длинный дубовый сундук. - Что-нибудь случилось плохое?..
     - Австрийский принц  Вильгельм проник в  покои королевы и  провел там
несколько дней,  ваша  эксцеленца,  -  поднимаясь с  колен,  мрачно сказал
монах.
     Архиепископ схватился за сердце.
     - Значит,  все пошло прахом,  -  запинаясь,  произнес он,  - все наши
труды и надежды... Святая Мария, что скажет его святейшество!
     - Сегодня ночью Вильгельм бежал,  -  продолжал монах.  Его спустили в
корзине из окна королевской спальни.
     - Бежал?!  - На лице архиепископа появились живые краски. - Но зачем?
Ведь он сделался мужем польской королевы и господином королевского замка!
     - Я  хотел убить его,  ваша эксцеленца,  но  не успел!  -  воскликнул
монах, подняв кулаки. Его лицо сразу изменилось и стало жестоким и злым. -
Вильгельм покинул замок, но опасен по-прежнему.
     Архиепископ рывком засунул обе руки за широкий пояс,  снизу выглянули
худые, желтоватые пальцы с длинными ногтями. Да, было о чем подумать.
     - Так... Где сейчас этот мальчишка? - уже спокойно спросил он.
     - В Кракове, у Болька из Зуброва. Но рыцарь не выдаст принца.
     Воцарилось молчание.
     Архиепископ отхлебнул из серебряной чаши, поморщился, вытер рот белым
кружевным платком.  Передвинул тяжелое  Евангелие в  серебряном переплете,
лежавшее на столе.
     - Так,  так...  Расскажи,  сын  мой,  как ты  оказался в  королевском
дворце?  -  спросил он францисканца и, положив на стол локти, приготовился
слушать.
     В комнату, приседая и кланяясь, вошел слуга.
     - Доблестный рыцарь  Добеслав  из  Круженк  хочет  вас  видеть,  ваша
эксцеленца, - негромко доложил он.
     Бодзента нахмурился.
     - Скажи каштеляну,  пусть подождет, - не оборачиваясь, бросил он. - А
ты рассказывай, сын мой.
     Андреус Василе поведал архиепископу,  как  он,  беспокоясь за  святое
дело,  решил поехать в  Краков,  что  с  ним  было в  пути и  как  узнал в
францисканском монастыре про  любовь  Ядвиги и  Вильгельма,  как  попал  в
замок...
     - Это похоже на чудо,  -  выслушав,  сказал архиепископ.  - Пречистая
дева просветила тебя, сын мой!.. Королева не должна покинуть свои покои, -
вдруг приказал он.  -  Ворота запереть,  и  пусть верные люди день и  ночь
охраняют замок.
     - А если королева прикажет открыть?  -  спросил францисканец.  - Ведь
она королева!
     - Сын мой,  -  строго ответил Бодзента,  -  не  будем обсуждать права
королевы.  Ее драгоценная честь не должна понести урона.  Но...  но она не
покинет  замок  до  самой  свадьбы.  Так  хочет  бог!  -  Воспаленные веки
архиепископа приоткрылись.
     Монах увидел водянистые,  в  красных жилках глаза польского владыки и
смиренно склонил голову.
     <Трудно понять человеческую душу,  -  подумал,  вздохнув,  Бодзента и
пригубил из  серебряной чаши.  -  Девчонка,  из-за  глупой любви ты хочешь
погубить святое дело!  Нет,  бог не  дозволит.  Ты  сгоришь на  жертвенном
огне>. Он еще подумал и погладил ладонью лоб.
     - Сын мой, - решившись, сказал владыка, - на тебя указало провидение.
Назначаю  тебя  духовником  королевы.  Так-так...  с  сегодняшнего дня  ты
приступишь к  своим  обязанностям.  Королева должна понять,  что  мужем ее
будет только литовский князь Ягайла, и Вильгельма пусть забудет. Сердце ее
должно быть свободным.  Это  трудная задача,  сын мой.  Надо помнить,  что
Ядвига польская королева.  Но если все свершится по-нашему,  - архиепископ
взглянул на распятие,  -  ты, Андреус, станешь литовским епископом, первым
слугой католической церкви в стране язычников.
     - Я  недостоин такой милости!  -  воскликнул монах и  упал на  колени
перед Бодзентой; нос его побелел от волнения.
     - Так будет,  если все свершится по-нашему,  -  повторил архиепископ,
милостиво разрешая монаху поцеловать свой перстень.  -  А сейчас ты должен
знать каждого рыцаря королевской охраны. Иди... Нет, постой. Я слышал, что
у королевы есть женщина, очень ей преданная, - удали ее любыми средствами.
И еще.  - Он вынул из ящика кусок пергамента. - Вот список придворных дам,
тех,  кто может остаться при королеве. Они верные католички и сделают все,
что ты  прикажешь.  Остальных не  пускай во дворец.  Так-так...  я  завтра
уезжаю в Гнезно и приеду только на венчание королевы с князем Ягайлой.  Ты
понял?
     Францисканец молча наклонил голову.
     Мягко  и  неслышно ступая,  Андреус Василе вышел из  покоев польского
владыки.   Он   опустил  глаза,   чтобы   никто   не   заметил  торжества,
переполнявшего все его существо.


                                  * * *

     Нудный  осенний  дождь  бился  в  окна.  Холодные  струйки  текли  по
разноцветным стеклам, закованным в свинцовые переплеты.
     Королева Ядвига сидела в глубоком раздумье.  Ей вспоминались немногие
дни, проведенные с любимым мужем здесь, в этой комнате. Нет, больше она не
вынесет разлуки ни единого дня,  ни единого часа! Сегодня же она убежит из
холодного и  пустого замка к  Вильгельму.  Они заявят на весь мир о  своем
супружестве,  и,  если злые придворные поляки опять станут ей говорить про
язычника Ягайлу,  она откажется быть польской королевой. С Вильгельмом они
счастливо проживут всю жизнь в Австрии или у матери.
     <Я согласна жить в бедности,  -  размышляла королева, - как живут все
люди,  но  только  с  ним.  Бедный  друг,  сколько  унижений пришлось тебе
испытать! Как билось мое сердце в то утро, когда тебе пришлось бежать!>
     Королева раскрыла окно и посмотрела вниз.  Ветер раскачивал рябиновое
дерево,   десяток  серых   птиц   клевали  кроваво-красные  ягоды.   Запах
перепревших листьев и конского пота донесся в спальню,  порыв ветра бросил
в лицо Ядвиги несколько дождевых капель.
     <Как высоко!  -  подумала она. - Разве только птицы могут залететь ко
мне...>
     - Пора,  ваше величество,  медлить нельзя, - услыхала королева тонкий
голос Гневаша из Дальвиц и сразу поднялась с кресла.
     Опираясь на  руку придворного,  она вышла из своих покоев.  У  дверей
королеву ждали несколько верных слуг.  Увы,  их осталось совсем немного. В
железном держаке у  стены  горела  восковая свеча.  Даже  при  ее  дымном,
колеблющемся свете на лицах собравшихся можно было заметить растерянность.
     Сопровождаемая свитой,  Ядвига  вышла  через  потайной  ход  в  узкий
коридор, врезавшийся в крепостную стену по всей ее длине. В трудную минуту
королева  обрела  решительность.  Серебряные подковки ее  бархатных туфель
громко отстукивали по  каменному настилу.  Зато придворные двигались тихо,
словно живой шлейф ее  платья.  Пан Гневаш из Дальвиц,  преданнейше согнув
спину,  пытался заговорить с  королевой,  подходя то с одной,  то с другой
стороны, но она, крепко сжав губы, не отвечала.
     Осталось совсем немного,  думала королева,  только спуститься в  сад,
выйти за  калитку.  А  там,  за  крепостным валом,  стоят наготове лошади,
присланные любимым.
     Коридор вел к старой башне Любранке. Из башни был выход в сад.
     Придерживая юбку  кончиками пальцев,  королева  по  каменным ступеням
сошла на землю.  Здесь, у основания древней башни, в крепостной стене была
пробита калитка,  обычно  закрывавшаяся только  на  внутренние засовы.  Но
сегодня  по  сторонам калитки  стояли  два  вооруженных рыцаря  с  боевыми
топорами в руках: направо - Ясек из Коровьего Брода, налево - его побратим
Андрейша.
     Увидев  стражу,  королева  остановилась и  взглянула  на  Гневаша  из
Дальвиц. Побледнев, рыцарь пожал плечами.
     Тогда  Ядвига  сделала  несколько  шагов  к   калитке  и   ухватилась
маленькими руками за огромный замок, висевший на засове.
     - Откройте, - тихо сказала королева.
     Потупив глаза, рыцари молчали.
     Королева снова посмотрела на Гневаша из Дальвиц, глазами призывая его
на помощь.
     Гневаш не шевельнулся.
     - Откройте,  рыцари!  -  повторила королева.  В ее голосе послышалось
отчаяние.
     Топор в руках Ясека дрогнул.
     - Не можно,  ваше величество, - отозвался он, стараясь тверже держать
оружие.
     - Что ты сказал? - Королева изумленно раскрыла глаза. - В своем ли ты
уме? Рыцарь должен выполнить все, что приказывает королева.
     - Но...  но,  - заикаясь, произнес Ясек, - приказ королевского совета
запрещает вам, ваше величество, покинуть замок.
     - Запрещает мне?!  Я  отказываюсь верить!  Рыцарь Гневаш,  открой эту
дверь!  -  неожиданно звонким голосом, сказала Ядвига, показывая маленьким
пальцем на тяжелый замок.  -  Пановья,  что ж вы стоите?.. Я приказываю! -
королева топнула бархатной туфелькой.
     Придворные молчали.  Некоторые,  чувствуя недоброе,  стали пятиться к
тайному входу в стене.
     - Подай топор, - приказала Ядвига Ясеку.
     Рыцарю  показалось,  что  королева сейчас заплачет.  Он  посмотрел на
Андрейшу;  новгородец чуть заметно кивнул - ведь о топоре никаких приказов
не было. Ясек с поклоном передал королеве оружие.
     Ядвига несколько раз сильно ударила по замку острым железом, отчаяние
придало ей силы,  ударила снова,  еще раз. Замок стал подаваться, и, может
быть, королеве удалось бы открыть калитку... Но судьба готовила ей другое.
Из дворца,  запыхавшись, прибежал старик - королевский подскарбий Дмитр из
Горая, кривобокий и тощий.
     - Ваше величество,  -  закричал он,  хватаясь за  сердце,  -  что  вы
делаете?
     - Я  хочу  выйти  из  замка,  -  сердито  ответила Ядвига,  продолжая
наносить удары.  -  Я хочу уехать в Венгрию,  к себе домой, к матери. Я не
хочу быть польской королевой!
     Старый подскарбий, сняв шапку, упал на колени:
     - Ваше величество, вы хотите погубить нашу землю!
     - Я хочу видеть своего мужа Вильгельма.  Что же вы стоите? - крикнула
она своим слугам. - И ты, рыцарь Гневаш?
     - Он не муж вам, ваше величество, - хрипло сказал подскарбий, с лютой
злобой взглянув на Гневаша из Дальвиц.
     - Нет,  муж,  -  хладнокровно ответила Ядвига, - и святой папа в Риме
заступится за меня.  -  И  королева еще раз ударила по запорам.  -  А  ты,
рыцарь, - она посмотрела на Ясека, - ты должен открыть мне, слышишь?
     Королева приказывает. Ясек из Коровьего Брода не выдержал и кинулся к
калитке.  Он  был  готов  зубами  разорвать замок.  Но  подскарбий,  резво
передвигая колени, приблизился к рыцарю и прошипел, задыхаясь:
     - Не  смей,  пся  крев,  зарублю!  Ты  хочешь  австрийского  выкормка
посадить на польский трон? Тебе не надоело быть слугой у немцев?
     Ясек  взглянул на  седые  волосы подскарбия и  опустил руки.  Он  был
взволнован, его била дрожь, словно в лихорадке.
     Дмитр  из  Горая  изо  всей  силы  дунул  в  серебряную  свистульку и
повернулся к королеве.
     - Ваше величество,  -  хрипел он,  -  умоляю вас подумать.  Завтра мы
соберем совет и решим, как быть. А сегодня вам надо вернуться в замок.
     Королева поняла, что ей не увидеть своего принца. Она выронила из рук
топор и медленно пошла по дорожке. За ней молча двинулись придворные.
     Андрейша стоял  у  стены  и  с  мрачным  видом  теребил золотую цепь,
подаренную  князем  Витовтом.  Ему  было  жаль  королеву.  Он  наверно  бы
вступился за нее, если бы знал, что принесет пользу.
     О чем  думал  Ясек,  нетрудно  было  догадаться.  Он  был по-прежнему
бледен, и руки его дрожали.
     Гремя  оружием,  к  калитке  приближались вызванные свистком  старика
подскарбия польские рыцари, охранявшие замок.
     Впереди,  запыхавшись,  бежал  францисканец Андреус Василе в  длинной
коричневой сутане, с черной повязкой на левом глазу.
     - Мы оскорбили нашу королеву!  -  в смятении крикнул Ясек. - Достойно
ли это рыцарской чести?
     Францисканец услышал слова Ясека и обрушился на него:
     - Ты видишь,  неразумный, что творится в Польше? Везде немцы! Немцы в
городе и на пашнях.  Немцы делают оружие и посуду.  Немцы строят города на
свой вкус и лад и заседают в городских советах. Они защищены магдебургским
правом. А если королем сделается Вильгельм, станет еще хуже.
     - Мы  найдем ей  мужа  и  короля сами,  -  вмешался высокий шляхтич в
золоченых доспехах.  -  Поляки не  могут  в  приданое за  королевой отдать
Польшу!
     - Князь  Зимовит Мазовецкий,  наш  молодой Семко,  должен стать мужем
Ядвиги, - приняв гордую осанку, сказал Ясек из Коровьего Брода.
     Высокий шляхтич метнул на него свирепый взгляд.
     - Эй ты,  мацек! - крикнул он запальчиво. - Если не знаешь толком, не
суйся!  Твой  князь Зимовит не  хочет быть королем!  Он  продал эту  честь
австрийскому щенку.
     - Я  -  мацек!  Ах,  пся  крев!  -  Оскорбленный Ясек  выхватил  меч.
Ненависть вспыхнула в его синих глазах.
     Андрейша, не колеблясь, взялся за топор и встал рядом с побратимом.
     - До брони, до брони! - кричали шляхтичи и хватались за оружие.
     А  мечи  Ясека из  Коровьего Брода и  высокого шляхтича уже  высекали
искры.
     - Прекратите бесчинства,  здесь королевский дворец,  а не конюшня!  -
громко крикнул францисканец. - Прекратите, или я прокляну вас!
     Шляхтичи опустили мечи.
     Не  сказав больше ни  слова,  Андреус Василе вошел  в  замок  и  стал
подниматься по каменной лестнице.
     Новый духовник королевы приступил к своим обязанностям.


                            Глава сорок первая

                   ТЕНЬ СВЯЩЕННОГО ДУБА ЛЕГЛА НА ДОРОГУ

     Стояла глухая ночь.  По дворам в  литовской и русской сторонах города
пропели вторые петухи.  Дозорный воин Федот Звенило, закутавшись с головой
в пахучую овчину -  ночь была морозная,  -  сладко подремывал у крепостных
ворот. Сквозь сон он услышал стук колес и цокот лошадиных копыт.
     Кто-то больно пихнул Звенило кулаком в бок.
     - Едет великая княгиня!  -  раздался над  самым ухом резкий голос.  -
Открывай, нерадивый страж!
     Звенило сразу проснулся.  Путаясь в  овчине,  разопревший со сна,  он
принялся дрожащими от испуга руками отодвигать тяжелые засовы. Остывшее за
ночь железо больно прихватывало теплые и влажные Федотовы пальцы.
     Вокруг  сгрудились вооруженные всадники.  У  многих  в  руках  горели
факелы.  От  ярких огней искрились заиндевевшие брусья дубовых ворот.  Над
головой   топотали  подкованными  сапогами  его   товарищи  -   стражники,
торопившиеся опустить мост. Тягуче скрипели деревянные блоки.
     Шум и  яркие огни спугнули с воротной башни стаю ворон.  Черные,  как
ночь, птицы с карканьем закружили над замком.
     Великая  княгиня  Улиана  сидела  в   своем  возке  выпрямившись,   с
неподвижным взглядом.  При свете факелов ее черные монашеские одежды резко
оттеняли мертвенную белизну лица.
     Рядом с Улианой сидел ее духовник отец Давид.
     - Не печалься,  матушка, на все воля божья, - сказал он, наклонившись
к княгине.  Тяжелый крест литого золота выполз из-под черной густой бороды
архимандрита.  -  Как еще повернется дело.  Авось не допустит господь,  не
даст  торжества латинянам...  Князь  Скиргайла отказался веру  менять и  в
Краков ехать.
     - Замолчи,  святой отец!  -  сдвинув брови, ответила Улиана. - Оставь
свои утешки, не растравляй душу.
     Великая княгиня,  а теперь монахиня Мария, старалась отогнать мирские
думы,  однако совладать с  собой не  могла.  Ее  душило бешенство.  Ягайла
разрушил все,  что было ей дорого.  Она понимала, что произойдет с землями
великого литовского княжества,  попавшими под  власть католической церкви.
Галицкая Русь не выходила у  нее из головы.  Папские насильники измываются
над древней русской землей,  думала она.  Ягайла говорил,  что не допустит
насилия,  да  разве у  него будет власть!  Краковские паны да ксендзы всем
будут править.
     Улиана была уверена,  что затея старшего сына не  кончится мирно.  За
сыном  Иваном  станут русские православные земли.  Может  быть,  вступится
московский князь Дмитрий. И жемайтские кунигасы не согласятся на латинский
крест.  Прольется кровь,  много крови. И в то же время Улиана чувствовала,
что хозяйкой в  Вильне она не будет.  И  это угнетало самолюбивую княгиню,
вдову великого литовца Ольгерда.
     Вчера  после  бурного разговора с  Ягайлой,  убедившись,  что  ей  не
осилить  упрямства сына,  княгиня  приняла  монашество.  Архимандрит Давид
своими руками постриг ее...
     Наконец ворота распахнулись.
     В  тишине  спящего города раздался глухой топот  всадников по  доскам
подъемного моста.  За  воинами  тронулась  тяжелая  княжеская  повозка  на
высоких колесах.
     Улиана обернулась,  посмотрела на замок,  нашла глазами два небольших
оконца своей опочивальни и тяжело вздохнула.
     Скакавшие впереди  верховые коптящими факелами освещали дорогу.  Кони
гулко били копытами скованную морозом землю.
     Город спал.  Окна домов были закрыты дубовыми ставнями. Только сонные
ночные  сторожа  у  гостиных  подворьев  да  встревоженные  вороны  видели
скромный отъезд великой княгини Улианы.
     Совсем рассветалось,  когда  великий князь  Ягайла с  помятым лицом и
набухшими мешками под глазами вышел на крыльцо.  Все было готово к отъезду