дине!  -  Лютовер подошел ближе.  - Дмитрий московский
обманул тебя. Он выдает свою дочь за Федора, сына рязанского князя Олега.
     И Лютовер поведал литовскому князю все, что узнал в Москве от боярина
Кобылы, и то, что сказал хан Тохтамыш.
     Постегивая  плетью  по  сафьяновым узорчатым  сапогам,  Ягайла  молча
слушал.
     - Как!  -  выкрикнул он  бабьим голосом,  когда  Лютовер замолчал.  -
Дмитрий посмел обесчестить того,  кто носит меч Ольгерда и Миндвога!  - На
вид Ягайла был спокоен, однако руки его заметно дрожали.
     Не сказав больше ни слова, он шагнул к замку.
     Лютовер побледнел, шрамы на его лице стали лиловыми.
     - Великий князь... - с мольбой произнес он.
     Ягайла  быстро  обернулся и  перетянул Лютовера  плетью  через  лицо.
Боярин склонил голову, на булыжник капнула кровь.
     Великий литовский князь  скрылся в  дверях замка.  Он  долго  не  мог
прийти в себя от ярости.  Потом его обуял страх.  Опять он остался один на
один с двоюродным братом Витовтом.  Нелепое,  немыслимое положение. Ягайла
понимал,  что забыть обиду Витовт не мог.  Великий князь представил себя в
руках трокского князя, и страх потряс его.
     После крещения Витовта русские князья стали благосклоннее смотреть на
него. Литовцы и жемайты боготворили князя за победу при Мариенвердере.
     <Странно, ведь победу одержал я, мои войска, русские пушкари, - думал
Ягайла,  -  а славят Витовта... Князь Дмитрий бросил меня! - опять вскипел
Ягайла, лицо его исказилось. - Да будет же он проклят!>
     И снова бешенство охватило князя.  Он хотел, не откладывая часу, идти
войной на  Москву и  силой взять невесту.  Потом он  подумал,  что война с
Москвой будет на руку князю Витовту и  немецкому ордену.  Еще пришла мысль
послать гонцов к хану Тохтамышу и заключить с ним союз против обидчика. Но
он откинул и эту мысль.
     - Не  прощу Дмитрия!  Прощу,  когда голову срублю,  -  повторял вслух
Ягайла, моргая красными, воспаленными веками.
     Много передумал великий князь. Он прикидывал и так, и сяк, но во всем
выходили препятствия.
     Если бы Ягайла позвал на совет мать, своих братьев и ближних бояр, то
уж наверно они нашли бы способ,  как уладить дело. Но недаром говорили про
него:  горд,  самолюбив и  любит превозноситься.  Если Ягайла в чем-нибудь
ошибался,  трудно было  привести его  к  уразумению ошибки.  Великий князь
никого  не  пожелал  видеть.  Даже  брат  Скиргайла,  подосланный княгиней
Улианой, не мог к нему проникнуть.
     Вечером,  когда в замке зажгли свечи, Ягайла вспомнил свой разговор в
охотничьем домике с францисканцем, и перед глазами возник одноглазый монах
в  коричневой сутане.  Великий князь услышал его голос:  <Ваше величество,
король Польши и Литвы>.
     Мрачная улыбка наползла на его лицо.
     <Если  только  одноглазый  не  солгал,  я  не  стану  отказываться от
польской  короны.  Посмотрим,  московский князь  Дмитрий,  как  ты  будешь
разговаривать с польским королем.  В борьбе надо быть и львом, и лисицей>,
- подумал Ягайла,  и  будущее,  только что  представлявшееся ему грозным и
смутным, стало вдруг славным и благополучным.
     Недаром  говорят,   что  иногда  важные  решения  владык  зависят  от
случайных и неуловимых причин.
     Словно примериваясь,  Ягайла перекрестился, как католик, - ладонью, с
левого на правое плечо - и велел позвать боярина Лютовера.
     Если литовский князь принял решение,  отговорить его было невозможно.
Всякий инакодумающий становился его врагом.
     Черные быстрые глазки князя долго ощупывали Лютовера.
     - Я всегда верил тебе,  Лютовер,  -  сказал он ласково,  -  прости, я
погорячился.  -  Князь  притронулся пальцем  к  кровавому  рубцу  на  лице
боярина, погладил ему щеку.
     - У  меня нет обиды на тебя,  княже и господине,  -  ответил Лютовер,
склонив голову. - Я всегда с тобой и за тебя.
     <Итак,  решение  принято>,  -  подумал великий князь.  Он  задыхался.
Кафтан взмок под мышками, пряди редких волос прилипли к уродливому черепу.
     - Ты  знаешь,  где  живут  францисканские монахи?  -  хриплым,  чужим
голосом спросил он.
     - Знаю,  княже и господине.  На хорошем коне за час туда и сюда можно
обернуться.
     - Монах там молодой,  одноглазый,  не знаю,  как звать,  носит черный
пластырь. Приведешь ко мне. Скажи, что великий литовский князь... - Ягайла
запнулся.  -  Нет,  не говори ничего.  Скачи о двух конях, один возьми для
монаха.
     - Слушаюсь,  княже и господине! - Лютовер поклонился в пояс и пошел к
двери.
     Прислушиваясь, Ягайла стал неторопливо прохаживаться по горнице.
     В  замковой  конюшне  застоявшиеся  жеребцы  ржали  и  били  тяжелыми
копытами...   Зацокали  лошадиные  подковы  по  булыжникам  двора.  Ягайла
выглянул в  окно.  Лютовер в  русской кольчуге и  с  золотой цепью на  шее
выехал одвуконь из ворот замка. Его рыжие волосы развевались на ветру.
     Великий князь приоткрыл дверь в смежную комнату.
     - Никого ко  мне не  пускать,  -  строго сказал он телохранителям,  -
никого...  даже великую княгиню Улиану.  А  боярину Лютоверу с  одноглазым
монахом разрешаю.
     <Буду креститься в католики,  -  подумал князь,  -  приглашу крестным
отцом великого магистра Конрада Цольнера.  Посмотрю тогда на  него>.  -  И
Ягайла зло рассмеялся.
     Закутанный   в   коричневую   сутану,   прискакал   Андреус   Василе,
францисканец с черным пластырем на глазу.
     Узнавши,  в  чем  дело,  он  побледнел,  упал перед великим князем на
колени и стал целовать края его одежды.
     - Ваше величество,  -  едва ворочая языком от радости,  сказал он,  -
сегодня я поскачу в Краков.  Дело очень важное,  боюсь,  чтобы королеву не
просватали за кого-нибудь другого.
     Ягайла испугался. Вдруг он действительно опоздал?
     - Я  скажу  королевским  советникам,  что  ваше  высочество  согласны
подарить Литву, Жмудь и все русские земли королеве Ядвиге в день свадьбы.
     - Пусть так, - сказал Ягайла, - не надо терять времени.
     Он  привык обещать и  не выполнять обещания,  и  всегда ему сходило с
рук.  <Как-нибудь обойдется>,  -  подумал он.  Позже, гораздо позже Ягайла
понял свою ошибку.
     Францисканец поднялся  с  колен  и,  поклонившись до  земли  великому
князю, задом стал пятиться к двери.
     - Нужна ли охрана? - спросил Ягайла.
     - Мало  кто  решится поднять руку  на  слугу бога,  -  скромно сказал
Андреус Василе.  -  А  вот  если  ваше  величество соблаговолит дать  трех
хороших лошадей...
     Ягайла хлопнул в ладоши.
     После разговора с  монахом великий князь повеселел и приказал позвать
в  свои покои любимую рабыню Сонку.  Два года назад ее  подарил посол хана
Тохтамыша.  Рабыня  была  круглолица,  с  плоским носом  и  узкими  косыми
глазами. В ее маленьких ушах покачивались рубиновые подвески.
     До  позднего вечера набеленная и  нарумяненная Сонка развлекала князя
пением и  танцами.  Заснул он  со  спокойной совестью.  Но  когда отбивали
полночь в русских церквах, он внезапно проснулся.
     <Но что скажет Витовт? - пронзила тревожная мысль. - Как я не подумал
об этом раньше?! Без согласия трокского князя невозможно получить польскую
корону.  Ведь  я  обещал  подарить королеве Ядвиге Литву  и  Жемайтию и  в
придачу  все  русские  княжества.  Я  не  собираюсь  спрашивать у  русских
согласия,  но  Витовт!..  Он  тотчас  затеет  войну.  Последнее  время  он
притаился,  затих,  но  как только узнает об  отказе московского князя...>
Ягайле стало страшно.  Кусая до крови губы,  он лихорадочно старался найти
выход. И вдруг его осенило.
     - Коней! - крикнул Ягайла не своим голосом. - Еду к Витовту.
     В  комнату ворвался боярин Лютовер.  Он  подумал,  что великому князю
грозит опасность,  что его убивают,  душат.  Узнав, в чем дело, стремянный
тотчас приказал конюшенным и помог князю одеться.
     Горожане были разбужены среди ночи топотом лошадиных копыт. Литовский
князь  с  сотней лихих  всадников промчался по  Замковой улице.  Коней  не
жалели.  На полпути,  у походных княжеских конюшен, всадники остановились,
переменили лошадей  и  дальше  скакали  во  весь  опор.  Лужи  на  дороге,
прихваченные  ночным  морозцем,   трещали  под  копытами.   Морды  лошадей
покрылись инеем.
     У  каменного  Перкуна  литовский  князь  встретился с  монахами.  Они
скакали,  нахлестывая лошадей. У одного из них в сутане было зашито письмо
к архиепископу Бодзенте.  Сам Андреус Василе скакал в Краков.  Он надеялся
увидеть  архиепископа в  польской столице.  Ягайла  не  узнал  одноглазого
монаха.
     Наступило утро,  когда  отряд  князя Ягайлы подъехал к  воротам замка
своего двоюродного брата. Кони дрожали от усталости.
     Князь Витовт был удивлен, но радушно принял гостей.
     - Дорогой брат,  - начал Ягайла прямой разговор, едва вошел в горницу
князя, - поляки мне отдают королевскую корону, если я женюсь на Ядвиге...
     Витовт молчал, ожидая, что скажет еще великий князь.
     - Ты  хорошо понимаешь,  мой  брат,  быть королем почетнее,  чем даже
великим князем.
     - В своей стране,  может быть,  и так,  -  ответил Витовт,  - но быть
королем поляков?!  -  Голова его усиленно работала. Он нюхом почуял, что и
ему здесь будет чем поживиться.
     - Поляки хотят,  чтоб мы соединились с  Польшей и  были одним великим
королевством.
     - Что ты говоришь,  брат?  -  воскликнул Витовт бледнея.  - Как можно
объединиться с поляками! У тебя не будет своей воли, ты будешь плясать под
дудку панов и  ксендзов.  Не  знаю,  что скажут русские,  но я  никогда не
соглашусь.
     - А если ты станешь великим князем Литвы?
     Витовт хотел возражать, но, услышав последние слова Ягайлы, остался с
открытым ртом.
     - Великим князем Литвы? - не сразу отозвался он.
     - Ты  будешь  подчиняться только  мне,  польскому  королю.  Остальное
останется  по-старому.  Ну,  еще  мы  обратим  в  католичество литовцев  и
жемайтов.
     Ягайла не сказал, что и сам Витовт опять должен сделаться католиком.
     - Так  не  будет,  я  не  дам окрестить жемайтов,  -  спокойно сказал
Витовт.
     Он  думал,   что  Ягайла  станет  спорить,  но  великий  князь  сразу
согласился:
     - Хорошо, жемайтов мы не тронем.
     Витовт долго думал,  крупные капли влаги выступили у  него на  лбу  и
кончике носа.
     Великий князь едва сдерживал нетерпение.
     - Согласен,  -  вдруг сказал Витовт.  -  Согласен,  если буду великим
князем Литвы.
     - Мой дорогой брат,  -  воскликнул Ягайла,  обнимая его,  -  я всегда
думал,  что ты меня поддержишь!  Мы отомстим московскому князю,  пусть они
вместе с дочерью целуют татарские сапоги.
     - Прежде всего мы  разобьем немецких рыцарей и  освободим пруссов,  -
сказал Витовт.
     Заручившись  согласием  трокского  князя,   Ягайла  после   хмельного
веселого пира покинул замок.
     <Пусть только я стану королем,  - думал Ягайла, - а там мы посмотрим,
кто будет великим литовским князем, только не ты, мой дорогой брат...>
     В   эту  ночь  князь  Витовт  не  спал.   Он  соскакивал  с  постели,
прохаживался по  опочивальне.  Он  снова и  снова продумывал все с  самого
начала.  Витовт был уверен,  что литовские бояре и  жемайтские кунигасы не
согласятся  подчиняться  Польше.   Русские   земли   никогда   не   примут
католичества.  В  литовском княжестве наступит смута и  помрачение умов...
<Но я знаю, как поступить>.
     - Стану великим литовским князем,  Анна,  -  сказал Витовт жене, - но
подчиняться польскому  королю  не  буду.  Пусть  только  проклятый  Ягайла
освободит мне Вильню.
     - Подумай,  мой муж, - сонным голосом ответила княгиня, - посоветуйся
с близкими людьми. Не стыдно обмануть врага, стыдно быть обманутым.


                          Глава тридцать третья

                  РАЗГОВОР В ХАРЧЕВНЕ <БОЛЬШАЯ ПОДКОВА>

     Каменный  дом,  наполовину  заросший  диким  виноградом,  где  теперь
харчевня  <Большая  подкова>,  раньше  принадлежал богатому купцу  Даниелю
Шломану. Умирая, он завещал дом братству кузнецов Альтштадта.
     В   харчевне  веселились,   играли   свадьбы  и   решали  свои   дела
многочисленные городские кузнецы.
     Сегодня харчевня битком набита возбужденными людьми, у ярко горевшего
светильника с  пергаментом в  руках  сидел  староста  кузнечного  братства
Иоганн Кирхфельд.
     - Прочитай еще раз, Иоганн! - крикнул кто-то.
     Староста встал  и  строго посмотрел на  собравшихся.  Шум  постепенно
утихал.
     - Великий магистр ордена Конрад Цольнер,  -  громко сказал он,  когда
все успокоились,  -  пожелал,  чтобы горожане присягали по-новому,  не  по
старине.
     - Прочитай сначала старую присягу, Иоганн, - сказал тот же голос.
     - <Мы  воздаем вам  почести,  господин великий магистр,  -  приблизив
пергамент к глазам, стал читать староста, - как нашему законному господину
и присягаем вам с мужеством и верою защищать ваши права против всяких злых
супостатов,  в чем нам да поможет господь бог и все святые...> Так было по
старине.  А теперь слушайте,  чего хочет от нас Конрад Цольнер,  -  сказал
Иоганн Кирхфельд и снова начал читать:  - <Мы присягаем и клянемся вам как
нашему законному господину быть верными подданными. Присягаем не причинять
вам  никаких убытков и  потерь  и  делать все,  что  должен делать честный
подданный для своего законного господина теперь и  в  будущем,  а  в  этом
пусть нам помогут бог и все святые>.
     Некоторое  время   стояла   тишина.   Иоганн   Кирхфельд  внимательно
рассматривал высушенную рогатую голову зубра, висевшую над очагом.
     - Почему наши законные повелители -  гнусные монахи? - нарушил тишину
гневный голос.  - Они хотят закабалить нас на вечные времена, они разоряют
нас проклятыми войнами!
     - Правильно, правильно! - поддержали со всех сторон.
     - Мы,  значит,  должны служить магистру как законному господину и  не
причинять  ему  никаких  потерь  и  убытков?  А  краснорожие братья  будут
запускать лапу в наши кошельки!
     - Одеваются,  раздеваются, бездельники, в доспехи, пьют, едят да спят
- больше они ничего не умеют!
     - Зато попы суют нос в чужие дела! Они следят за каждым шагом.
     - Их песни нам надоели!
     - Если не  будем возражать,  от наших вольностей скоро останутся одни
воспоминания!  -  раздавались возмущенные голоса.  -  Подданные  сотворены
богом не для пользы ордена. Рыцари должны защищать и любить нас, как своих
детей, а не тянуть жилы!
     Никто не хотел молчать, все хотели сказать гневное слово.
     - Спросите у бедного благочестивого рыцаря,  комтура Бальги,  сколько
стоит домик, который он подарил сдобной вдовице Марии Либих.
     - Монахи чеканят серебряные деньги, в которых мало серебра.
     - Пусть рыцари прекратят войны! Мы не хотим участвовать в их походах.
     - Почему  братья  привозят  пиво  из  Висмара?  Наши  пивовары терпят
убытки.
     - Мы хотим спокойно жить и работать!
     Орден находился в  разладе со  своими подданными.  Сто  лет назад его
возвысила идея борьбы с язычниками.  Но теперь эта идея устарела. Когда-то
братьев-завоевателей народ боготворил,  рыцарские замки были  единственной
защитой при набегах врагов.  Но времена изменились,  и  орден стал помехой
для общества.
     Народ  никогда не  может быть  благодарным наперекор своим интересам,
хотя  бы  в  прошлом ему  действительно принесена польза.  А  рыцари стали
бездельниками, которых надо кормить и прокорм которых стоил дорого.
     Вопреки строгому уставу вожди ордена стали обогащаться,  преследуя за
это остальных братьев.  Устав ордена,  помогавший в  прошлом обрести силу,
сейчас  связывал  орден   по   рукам  и   ногам,   сохраняя  невежество  и
безграмотность.
     Рыцари по-прежнему считали своим главным делом борьбу с язычниками, а
народ занимали другие, более важные вопросы.
     На  улице раздались громкий шум и  крики,  кто-то неистово постучал в
дверь харчевни. Собравшиеся прекратили речи и стали прислушиваться.
     Два рослых кузнеца с дубинами в руках подошли к дверям:
     - Кто стучит?
     - Это мы, хлебопеки!
     - Откройте! Важное дело! - раздались голоса.
     Иоганн Кирхфельд кивнул головой.  Кузнецы отодвинули засов.  В дверях
появился староста альтштадтских хлебопеков Макс Гофман, мореход Андрейша и
несколько перепачканных в муке пекарей.
     - Уважаемый  господин  Иоганн   Кирхфельд,   уважаемые  горожане,   -
торжественно сказал  староста хлебопеков,  -  мы  требуем  справедливости,
помогите нам!
     - Мы вас слушаем,  уважаемый господин Макс Гофман, - спокойно ответил
староста кузнецов.
     - На  Пекарской  улице  была  мастерская  крещеного  литовца  Стефана
Бутрима,  -  начал  рассказывать староста хлебопеков,  -  он  был  честным
человеком и  отличным мастером.  Его деревянная посуда и  пряжки к  поясам
известны нам всем.  Двадцать лет Стефан жил в Альтштадте. Он женат, у него
была дочь Людмила.
     - Знаем Бутрима, честного человека и превосходного мастера. Знаем его
жену и дочь, - произнес Иоганн Кирхфельд.
     - Орденские монахи разорили мастерскую Бутрима,  убили  его  самого и
жену, а дочь Людмилу захватили в замок и незаконно требовали выкупа. Жених
Людмилы, русский мореход Андрейша из Новгорода, выкупил невесту, но, когда
они  вместе выходили из  ворот,  стражники выпихнули его  вон,  а  невесту
оставили. Русский требовал выпустить девушку, но стражники отвечали бранью
и насмешками.
     Кузнецы внимательно слушали.
     - Перед вами русский мореход Андрейша,  жених дочери мастера Бутрима,
спрашивайте его, - закончил староста хлебопеков.
     - Ты подтверждаешь все,  что сказал уважаемый господин Макс Гофман? -
спросил морехода староста кузнецов.
     - Я  подтверждаю все,  что  сказал  господин Макс  Гофман,  -  горячо
ответил Андрейша,  -  и  прошу у  братства кузнецов помощи...  Спасите мою
невесту от поругания!
     В харчевне поднялся невероятный шум.  Вскоре стало ясно,  что кузнецы
решили вызволить из беды невесту русского морехода.
     - Людмила наша горожанка,  -  кричали кузнецы, - как ее могли взять в
замок и  требовать выкуп?  Если мы  простим рыцарям,  они будут без опаски
хватать наших жен и дочерей!
     - Наказать рыцарей... На замок!
     - Великий маршал воюет в Литве, в замке наемная стража да старцы.
     - Изгоним  из  города  рыцарей,   разрушим  замок!  -  кричали  самые
нетерпеливые.
     За подмогой в  разные стороны города побежали ученики и  подмастерья.
Скоро у  харчевни <Большая подкова> собрались мастера и подмастерья других
городских цехов.  Пришли мясники,  оружейные мастера,  рыбаки, корабельные
плотники,  колесные мастера,  пивовары и портные,  сапожники и колбасники,
мельники и разные другие.
     В руках у горожан появились рогатины, топоры и пики.
     - На замок! - ревели на площади сотни глоток. - На замок!
     В харчевне старосты цехов решали, что делать.
     Орденский  соглядатай  и   доносчик  горбатый  угольщик  Ханке  давно
стучался в ворота замка. Когда ему отворили, он потребовал отвести к брату
Плауэну.
     - Беда, замок в опасности! - хрипел угольщик срывающимся голосом.
     Когда  Ханке  рассказал обо  всем  священнику,  вершитель тайных  дел
испугался не  на шутку.  Придется оправдываться перед обжорой Генрихом фон
Аленом  -  эконом  на  время  отсутствия великого маршала остался в  замке
главным.  Брат  Плауэн всячески ругал себя за  то,  что  задержал в  замке
девицу.  Он  даже не  знал,  что она отпущена за  выкуп по прямому приказу
Генриха фон Алена, и думал, что переодетую девушку выводили тайком.
     Перед  тем  как  докладывать  главному  эконому,  брат  Плауэн  решил
посмотреть,  что делается за  стенами крепости.  Он  направился к  высокой
башне,  самой старой и крепкой постройке. Если замок захватит враг, рыцари
отсидятся в этой башне,  как бывало в прошлые войны.  Отсюда к берегу реки
шел тайный подземный ход.
     С  верхней площадки города видны как на ладони.  Плауэн стоял лицом к
реке  Пригоре.