городской дружине.
   Остальное войско двинулось дальше сухопутьем.
   После; краткого совета с Фомой Ласковичем Петрила приказал своим
ватажникам переправляться на правый берег Волги. Легкие ушкуи, дружно
взмахивая длинными и узкими крыльями весел, стремительной стаей перелетели
речное пространство и укрылись в устье Цывили.
   Выставив дозоры, новгородцы раскинули не видимый с реки лагерь.
   - Дальше что? - раздраженно спросил подручный Петрилы, старый мечник
Невзор. - За тем ли шли мы в такую даль, чтоб пустую реку караулить?
   За тем ли мы посланы?
   С первых дней пути Петрила чувствовал на себе испытующие,
учитывающие??? взгляды старика и давно стал догадываться, что Невзор - не
сам по себе, что именно этому хитрому лису поручил боярин Дмитр следить за
Петрилой и направлять дела его в русло боярской выгоды.
   Чаще всего старый мечник помалкивал, вздыхал, словно о чем-то сожалея,
да иногда многозначительно качал головой. И вот только сейчас открыто
высказал он свое недовольство.
   - Указчику - дерьма за щеку! - с нескрываемой неприязнью отвечал
Петрила, прямо и дерзко глядя в глаза Невзора. - Глянь-ка!
   Ткнул пальцем в синюю речную даль - из зыбкой мути нижнего волжского
пл„са проклюнулись черные точки лодок - Никак, булгары? - забеспокоился
Невзор.
   - То-то и оно, -- проворчал Петрила. - Сколько идет их -- неведомо, а
мне надобно людей сохранить для главного дела.
   Невзор, обиженный, отошел в сторону.
   По команде Петрилы новгородцы взметнули ушкуи на плечи и, скрытые
прибрежными кустами, резво зашагали вдоль Волги, вниз по течению.
   Через некоторое время с реки слышен стал плеск множества весел, влажный
шум бурлящей воды, ритмичный звук негромких команд.
   Дождавиись, когда булгары поднимутся выше, ватажники спустили ушкуи на
воду.
   - Коли хочешь людей сохранить, -хмуро заговорил Невзор, - уходить надо
вниз, по свободной воде.
   Петрила не ответил, лишь досадливо махнул рукой. Он чувствовал, что с
каждым мигом душой его все более овладевает волнение, все пуще разгорается
в крови желание битвы. Но более того, и сильнее другого, кружит голову
возможность выбора: или уйти бесславно, прикрывшись словами о главном
деле, или кинуться в бой, повести на смерть товарищей, многие из которых
так же, как он, нетерпеливо и жадно смотрят вслед тяжелому стаду
неповоротливых булгарских лодок. Он - хозяин, он волен в словах и делах
своих.
   - Что, братцы, - весело крикнул Петрила, - цокнем по-нашему,
по-новгородски?
   - Веди! - радостно раздался дружный ответ.
   Широкой дугой ушкуи высыпали на середину Волги и ходко двинулись на
неприятеля. Как радивая хозяйка задвигает в печь ухватом сухиедрова, так
новгородцы начали теснить булгар к острову, от берегов которого, так же
раскидываясь веером, уже отчаливали белозерские ратники. От этого
двойного, стремительного натиска хрустнула и рассыпалась булгарская
храбрость - крайние с той и другой стороны лодки рыскнули к берегам и
торопливо побежали вниз по течению.
   - Ничего, догоним! - крикнул Петрила. - Окружай остальных!
   Засвистели стрелы, замелькали в небе копья. Окруженные, ошеломленные
булгары бросили весла и яростно отбивались. Вот затрещали под ударами
боевых топоров деревянные борта, закачались и перевернулись первые лодки.
В тех, что еще держались на воде, звенело железо, хрустели кости, кричали,
плакали и матерились опьяненные боем люди.
   Прыгнувших или свалившихся за борт добивали перначами, рубили саблями,
топили длинными копьями. Круг сжимался.
   - Упустим! - кричал белозерский воевода и показывал на уходящие вниз
булгарские лодки.
   - Не уйдут! - хрипел распаленный дракой Петрила. - Догоним!
   Немногим из окруженных удалось спастись под перевернутыми лодками,
считанные единицы выплыли на берега. А удиравшие лодки, помаячив некоторое
время в конце нижнего плеса, скрылись за поворотом реки.
   - Эх, ушли! - сокрушался Фома Ласкович, стирая кровь с оцарапанной
щеки. Ему хотелось полной победы.
   - А я сказал - догоним! - упрямо ответил Петрила. - Ну, Фома, спасибо
за дружбу. Умен ты, воевода, отрадно с тобой и пир пировать, и бой
воевать. Коли что - не поминай лихом!
   Он широко махнул рукой, и ушкуи, оседлав упругий речной стрежень,
рванулись с места. Через малое время они миновали нижний плес и растаяли
за поворотом. Фома Ласкович смотрел в то место, где они только что были, и
улыбался - в ушах его звучали приятные слова новгородского ватажника.
   Расчет Петрилы оправдался полностью: выйдя за поворот реки, булгары
сильно сбавили ход - они поверили, что урусы оставят их в покое.
   Стадом испуганных овец лодки их обились в кучу на середине реки и
тихонько сплавлялись вниз по течению. Воины селений Челмат и Собекуль
решали, что им делать дальше. Одни предлагали послать гонцов в далекий
Булгар-кала и просить помощи у хана. Другие отвечали, что хану предстоит
война с большим войском урусов, которое уже идет к столице сухим путем.
Третьи кричали, что нужно вернуться в свои селения и, собрав народ,
обороняться от пришельцев самостоятельно. Четвертые говорили, что
разгромившие их урусы оставлены большим войском для охраны лодок, что они
никуда не уйдут от острова Исады, поэтому бояться больше нечего, и надо
спокойно отправиться домой: Увлеченные спором, они слишком поздно заметили
вылетевшие из-за мыса ушкуи. Тотчас началась страшная паника.
   Сцепляясь веслами, толкаясь бортами, с криком и руганью булгары начали
разводить свои лодки по речному пространству.
   - Отрезай от берегов! - весело командовал Петрила. - Эх, цокнем
по-нашему!
   Окончательно разгромив булгар, до самого камского устья шли
беспрепятственно. Жители селений, оставшихся без своих защитников, в
страхе разбегались по лесам. Все шло хорошо. Одно было плохо - в сражении
с булгарами трое ватажников получили сильные увечья, одному из них с
каждым днем становилось все хуже и хуже.
   Поднимаясь по Каме, ватага остановилась на ночлег в устье большой реки,
воды которой светлой полосой текли под высокими обрывами, долго еще не
смешиваясь с темными камскими струями.
   - Река вятичей, - пояснил бывалый ватажник Голован. - Еще при князе
Андрее Боголюбском, булгар не убоявшись, убегали они сюда от православного
крещения. Может, и ныне обитают на этих берегах:
   - Поискать бы их селение, да оставить раненых, - неуверенно предложил
Невзор. - Все-таки свои люди, русские.
   - На вятичей надежа как на вешний лед, - ответил Петрила. - Давно,
поди, их булгары вырезали, посему рыскать по их реке нам не резон.
   Весь следующий день шли под парусами с хорошим попутным ветром, но к
вечеру стало ясно, что двигаться дальше нельзя - раненым стало хуже, один
из них метался в горячке, кричал и вырывался из рук державших его
ватажников.
   - Мыслю як так, - объявил Петрила, сидя у вечернего костра. - Время
дорого, терять его нам никак неможно. Оставить увечных своих товарищей в
чужой стороне, без догляда и опеки, было бы не по-людски, не
по-новгородски. Посему - ватаге надобно разделиться.
   Половина ее останется здесь. Велю допрежь всего поискать в здешних
селениях хорошего знахаря, посулить ему серебра. Не захочет - привести
силой.
   Он помолчал, вороша палкой пышущие белым жаром угли костра.
   Ватажники выжидающе смотрели на своего воеводу.
   - Старшим останется Невзор, - решительно сказал Петрила и почувствовал
на лице своем колючий, недобрый взгляд старика. -- Остальные пойдут со
мной, - негромко, но еще увереннее продолжил он, как бы вырубая мысль свою
твердыми ударами слов. - Через две седьмицы вернемся обратно, к тому
времени, мыслю, увечные поправятся: Что скажешь, Невзор?
   Петрила ждал несогласия, упорства, подозрений и упреков, но старый
мечник, откашлявшись, погладил свою седую бороденку и заговорил спокойно:
   -- Ты, воевода, у острова Исады явил разуменье воинское и мудрость не
по летам. Ловкости да прыти у тебя на троих, и уж как ты обдумал, так тому
и быть.
   Слова Невзора удивили Петрилу и успокоили ватажников.
   Утром, когда уходившие готовы были отчалить, Невзор, нехорошо
усмехаясь, поманил к себе Петрилу. Они молча и неспешно отошли в сторону
по узкой полоске прибрежного песка.
   - Востер ты, парень, - со спокойной, дерзкой непочтительностью
заговорил старик, усмешка сошла с его землистого лица, - да есть на свете
и вострее тебя.
   - Ты о чем? - не понял Петрила.
   - Меня обскакать невелика удача, - Невзор хлестко выметывал слова,
будто размахивал розгой. - Да и то, человек я подневольный. Думаешь,
боярин Дмитр Мирошкинич не смекнул этого? Не таков боярин Дмитр
Мирошкинич, чтоб в трех твоих соснах заплутать, и посему велел он мне при
надобности передать тебе его слово боярское.
   Старик помолчал, презрительно глядя в побледневшее лицо Петрилы.
   - Ты еще отчалить не успел от новгородской пристани, а уж женка твоя,
Варвара-свет-Калиновна, с чадами малыми вместе оказалась в тереме
боярском. Ну-ну, охолони! Дорогими гостями живут они: пока что. Но коли к
Покрову не воротишься ты в Новгород да не встанешь пред светлые очи
боярина Лмитра Мирошкинича:
   Старик снова усмехнулся и как-то мерзко засмеялся, обнаружив в клочьях
бороденки обведенный голубыми губами редкозубый рот. - Иди, ищи, до
Покрова время есть.
   Не помня себя, Петрила шагнул через кожаный борт, кулем плюхнулся на
широкую скамью и свесил бороду на грудь.
   - Воевода! - позвал его кто-то через некоторое время. Он вяло махнул
рукой - ушкуи отчалили.
   - Удачи вам, братцы! - кричали с берега.
   - Будь здрав, воевода, - послал вдогонку негромко, без улыбки, старый
мечник Невзор.
 
 
 
 
   Шийлык и черное колдовство Уктына 
 
   Вместе с этой весной в душу Люльпу впервые пришла незнакомая,
беспричинная, томительная грусть. Все было так же, как всегда, так же
всходило и закатывалось Солнце, люди занимались обычными делами, говорили
привычные слова, но что-то неуловимо и непоправимо изменилось. Она
чувствовала, что весь окружавший ее знакомый и понятный мир как будто
пронизан туманом неясного, сладкого и тревожного ожидания. И временами,
как бы заплутав в этом тумане, она вдруг замирала, останавливалась среди
будничных забот и зачарованно слушала: кого? чего? Этого она не знала, не
понимала и не могла бы объяснить, но потом, спохватившись и вернувшись к
делам своим, долго еще помнила ощущение манящего и пугающего полета души.
   Этой весной Люльпу часто уходила в куа - семейное святилище, где у нее,
как и у прочих членов семьи, была своя каморка. Закрывшись, девушка
подолгу молилась великим богам, глиняные фигурки которых стояли в ряд на
широкой полке. Никто не мешал этим тихим молениям - прислуга не решалась
беспокоить княжну. Мужчины, по обычаю, не имели права входить в женскую
келью без разрешения хозяйки. Переступить этот порог могла бы только мать,
но она умерла три года назад.
   Люльпу часто думала, что именно она, ее добрая матушка, могла бы сейчас
помочь, подсказать, объяснить происходящее. Тело матери давно уже сгорело
на погребальном костре, вечная же ее душа была где-то рядом, она жила,
может быть, в одной из этих фигурок, и девушка, стоя коленями на твердом
полу, подолгу говорила с ними. Она рассказывала о своей жизни, о любви к
отцу, о жалости к брату Гырыны, о радостях, тревогах и опасениях. Она
просила прежнего покоя, былой девичьей безмятежности, но чем горячее были
просьбы, чем искреннее звучали мольбы, тем больше казалось. Люльпу, что
она обманывает великих богов и вводит в заблуждение бессмертную душу
матери:
   Светлыми ночами соловьи, невидимые певцы весны, терзали сердце Люльпу,
она подолгу ворочалась в жаркой постели, томно потягиваясь всем своим
стройным телом; не выдержав сладкой муки, выбегала во двор и, быстро
оседлав любимого коня, забывалась в бешеной скачке по залитым лунным
серебром широким лугам предградья.
   Любимым местом княжны был край высокого обрыва над устьем Колыны-шур,
вплетавшей свои зеленоватые струи в живую светлую ленту Серебряной реки.
Весенними вечерами девушка подолгу просиживала здесь, словно пытаясь
припасть взволнованным сердцем к тихому спокойствию природы. Великая река,
плавно завернув от заречного красного бора, наваливалась широкой грудью на
ваткарскую гору, но, не сумев сдвинуть огромную краюху заемной тверди,
покорно тащилась вдоль ее подножия до устья Большого оврага, смиренно
облизывала подошву Куалын-горы и тихо уползала к далекой и зыбкой черте
окоема.
   Люльпу не любила Куалын-гору и старалась не смотреть в ту сторону.
   Ее притягивали синие дали, из которых текла Серебряная, напряженный,
словно чего-то ищущий взгляд девушки часто пытался проникнуть сквозь
весеннее марево, душа ее рвалась в те неизвестные места, где - Люльпу это
чувствовала - находится то, что не давала ей покоя. Но прибежавшие- оттуда
светлые воды Серебряной безучастно прокатывались под берегом, равнодушно
молчал верхний речною пл„с, темные леса в дальнем его конце хранили тайну.
   Девушка знала, что за несколькими поворотами реки находится Булгакар, а
чуть выше лежит селение Келея, но это знание навевало скуку и не совсем
приятные воспоминания о празднике шийлык. Первый его день был обычным -
ваткарские старики и старухи ходили из дома в дом, где их обильно угощали
вином из ржаной муки, вареным мясом, яичными лепешками и прочей снедью.
Люди Ваткара благодарили старый год за все хорошее, что было с ними.
   Главным событием второго дня были скачки. По обычаю, проводились они на
большой луговине, примыкавшей к городу с закатной стороны.
   Открытое это пространство со времен постройки ваткарской крепости,
когда для возведения частокола, башен и внутренних строений отсюда было
вырублено много хороших деревьев. Мелочь же лесная была изведена на дрова,
веники и козий корм. Путь всадников пролегал по берегу Большого оврага до
края Старого леса. Здесь нужно было обогнуть воткнутый в землю шест и
двигаться вдоль опушки до крохотного, заросшего кустами озерца. На берегу
его торчал еще один шест, после которого начинался последний отрезок пути,
ведущий прямо к Луговой башне.
   Задолго до праздника мужчины, забросив все дела, готовили своих коней,
откармливали их отборным овсом, поили отварами трав, гоняли по кругу на
длинных веревках, омывали родниковой водой с наговорами, расч„сывали
костяными гребнями. Не нашлось бы ни одного молодого вота, который не
мечтал победить в этих скачках. И хотя дело было очень трудное, все усилия
в случае удачи окупались с лихвой. Самая красивая девушка Ваткара -а ею,
по общему бесспорному мнению, была княжна Люльпу,-- вплетала в гриву
коня-победителя свою самую нарядную ленту. Собственными руками дочь князя
взбивала в чаше сырые куриные яйца и угощала мужчину-победителя.
   Каждый вот понимал, что это не просто еда, не обычное; угощение.
   Сгусток жизни, ее потаенный зародыш, хранится в желтом шарике, похожем
на Солнце, густой прозрачный кисель питает зародыш, а твердая скорлупа
служит защитой. То же и в семье: самое главное и ценное - дитя, крохотная
живулька, продолжение рода. Мать кормит дитя, отец, подобно скорлупе,
защищает семью от голода, холода и опасностей. Семьей держится жизнь
племени, племя кормится полем, вождь во главе воинов охраняет мирный труд
на этом поле. Племенем крепка жизнь народа, народ живет на земле своей
страны, князь, верховный жрец и великие боги оберегают страду от несчастий
и бед:
   Каждый вот понимал, что Люльпу подносит победителю чашу с
благословенным напитком жизни. Осушив чашу принародно, под крики, песни и
барабанный бой, счастливый герой праздника на протяжении всего года
считался лучшим наездником страны вотов.
   Нынче страсти у Луговой башни разгорелись особенно - к всадникам,
напряженно замершим у начальной черты, подъехал юзбаши Серкач.
   Казалось, что наместник хана хочет сказать свое напутствие вотским
алангасарам, ободрить и поддержать их. Никогда прежде такого не случалось,
это было необычно и, конечно, придало бы происходящему еще большую
торжественность и значимость. Но юзбаши, не проронив ни слова,
бесцеремонно втиснулся между сотником Сюром и вождем Верхнего племени
Келеем. Вороной конь Келея тревожно заржал и искосил лиловый глаз на
молодую кобылу булгарина, который с самым решительным видом сидел в богато
украшенном седле.
   Легкий ропот прокатился по толпе зрителей. Большинство ваткарцев и
гостей праздника были уверены в победе Келея. Да и сам он не только не
сомневался в этом, но и возлагал на свое грядущее торжество большие
надежды. В этот праздничный день молодой вождь твердо решил просить у
князя руки его дочери Люльпу. Колей верил в свою удачу, чувствовал себя
накануне счастья и понимал, что звание лучшего наездника страны вотов
могло бы сыграть не последнюю роль в достижении его цели.
   Появление булгарина поколебало радостное. настроение молодого вождя, но
он сразу же попытался взять себя в руки. Сомненья и переживанья беоялодны,
только там, в поле, в шуме встречного ветра и топоте конских копыт станет
ясно, кому сегодня принять чашу из рук прекрасной Люльпу. Келей оглянулся
и отыскал ее взглядом.
   Княжна прямо и торжественно стояла рядом с отцом. Лицо ее румянилось,
серые глаза наполнились солнечным светом и сияли. Да и вся она светилась.
Белоснежным изящно очерченным облаком выделялась в толпе ее длинная, ниже
колен, рубашка с искусно вышитым воротом и подолом. Хрустальными ровными
льдинками сверкал бисер на меховой безрукавой душегрейке, горели
начищенные монеты на праздничном берестяном венце, мягко мерцали вьющиеся
русые волосы.
   Выр стоял боком к Солнцу, но казалось, что не Солнце, а исходящий от
Люльпу свет озаряет половину лица и всю левую сторону грузной фигуры
ваткарского князя. Справа от Выра стоял Уктын, одетый в праздничный наряд
верховного жреца - черный вязаный колпак с кисточкой из разноцветных
ниток, длинный холщовый светло-лиловый балахон с широкими рукавами, из-под
балахона виднелись черные, в складках, сапоги из мягкой кожи. Твердые губы
Уктына шевелились, но лицо было непроницаемо, глаза прятались в глубоких
впадинах под густыми сведенными бровями, и как-будто именно от него,
верховного жреца северных вотов, исходила тень, лежавшая на князе с правой
стороны.
   Князь согласно кивнул головой, и Уктын неторопливо двинулся к своему
стоявшему поодаль коню, неспешно забрался в седло и небыстрой рысью
направился через луговину к Старому лесу.
   А Люльпу, почувствовав взгляд Келея, улыбнулась ему и приветливо
помахала рукой. Горячая волна восторга прокатилась в душе его, тепло и
ласково погладила сердце.
   - Когда же? - нетерпеливо пробормотал он, приподнимаясь на стременах.
   - Когда Уктын доберется до маленького озера, - спокойно ответил сотник
Сюр. - Керчом давно уже на опушке, а этот не торопится:
   Во время скачек у поворотных шестов стояли особые люди, которые
следили, чтобы всадники не срезали на поворотах и честно преодолевали
положенный путь. По обычаю, эту роль выполняли служители Бадзым Куалы,
Керчом был одним из них. Впервые в истории шийлыкских праздников место у
дальнего озерного шеста занимал восясь - верховный жрец Уктын. Это тоже
было необычно, и народ на все лады обсуждал случившееся, там и сям в толпе
негромко произносили имя булгарского юзбаши.
   А тот по-прежнему невозмутимо сидел в седле и терпеливо ждал княжьего
знака. Прибывшие из Булгакара воины, успевшиеподвеселиться вином из ржаной
муки, пытались кричать ему славу - наместник хана при этом приосанился и
поправил чалму, - но воты не поддержали булгарских гостей, и юзбаши, пожав
плечами, добродушно ухмыльнулся.
   Наконец, все было готово. Сверху, с площадки Луговой башни, грохнули
барабаны, взвыли дудки, в толпе нестройно, но с воодушевлением, затянули
старую песню вотских воинов, и, сопровождаемый музыкой, пеньем, криками,
радостными улыбками и нетерпеливыми взглядами, князь торжественно и важно
прошествовал к начальной черте.
   Он поднял правую руку - все разом смолкло, зр