течению. Неподвижность новгородских ратников все более: смущала
гледенского воеводу, нехорошее предчувствие невольно шевельнулось в душе
его.
   В это время крепость, подожженная сразу во многих местах, запылала
жарким пламенем.
   - Горит! - крикнул кто-то на берегу, все разом обернулись и сокрушенно
ахнули - казалось, прямо из этого адского пламени хлынули, на безоружных
людей свирепые воины. Это было последнее, что стоявшие на берегу
гледенские мужчины видели в своей жизни - вскоре их безмолвные тела
вповалку лежали на этом обагренном кровью берегу, а обезумевшие от ужаса и
горя женщины без памяти метались по прибрежному песку.
   - Горит! - разом крикнули несколько гребцов. Весла замерли на
полувзмахе, все взоры устремились в сторону разгорающегося пожара, течение
подхватило лодки и понесло их к песчаному мысу, из-за которого
стремительно вылетали новгородские ушкуи.
   В груди у воеводы Василия полыхнуло смертным холодом, в глазах сначала
потемнело, а после прояснило настолько, что он отчетливо разглядел
потешные плоты с плетеными бортами и чурбаки с прилаженными жердями и
палками.
   - Разворачивай! - закричал воевода, лодки поспешно развернулись, и тут
же плоты, ведомые опытными, кормщиками, развернулись тоже, встали боком к
неприятелю, из-за ряженых чурбаков поднялись новгородские воины и взяли
наизготовку тугие луки. Плоты, влекомые течением, и подгоняемые веслами
легкие ушкуи, как две челюсти исполинского зверя, неотвратимо и
безжалостно сжимались.
   - Бей по кожаным лодкам! - догадался скомандовать воевода Василий.
   Приободрившись, гледенцы выпустили тучу стрел, но те со звоном
отскакивали от туго натянутых ушкуйных бортов.
   - У нехристей новгородских и ладьи заговоренные, - сказал кто-то, и
слова эти вселили неуемный страх в сердца воинов.
   - Эй, псы волховские! - в бессильной ярости крикнул воевода Василий.
   - Будьте вы прокляты! Гореть вам в геенне огненной за дела ваши!
   Помело, бывший в одном со Светобором ушкуе, натянул тугой лук, но
Оветобор остановил его.
   - Воеводу ихнего взять живьем, - приказал он. - И еще пару-тройку, чтоб
ему не так тошно было. Расправившись с гледенской ратью, новгородцы
пристали к песчаному мысу в устье Юга-реки. Поодаль, против крепости, выли
и причитали над порубленными гледенцами немногочисленные здешние женщины.
Бесноватая расхристанная старуха бежала оттуда по песку, вздымала худые
руки и вопила проклятья вперемешку с ругательствами.
   - Заверните, - пробурчал Светобор, несколько воинов бросились навстречу
старухе, тычками и затрещинами погнали ее прочь. Све тобор подошел к
воеводе Василию, который стоял у самой воды с тремя уцелевшими гледенцами.
   - Псами нас называешь, - угрюмо сказал Светобор.- Правда твоя. Уж
кому-кому, а шавке вроде тебя глотку перехватить немудрена наука. Ты почто
замкнул нам дорогу? По милости твоей полторы седьмицы потеряли - это на
своей-то земле! Забыл, кто в здешних местах хозяин?
   - Молод еще судить о том, - дерзко огрызнулся воевода Василий.
   - Отвечай, когда спрашивают! - с угрозой потребовал Светобор.
   - Люди мы подневольные, - со вздохом сказал один из гледенцев. - Нам
указано, мы делаем.
   - Молчи! - крикнул воевода Василий.
   - Кем указано? - настойчиво спросил Светобор, но гледенец опустил
голову, вздыхал да переминался с ноги на ногу.
   - Так вот вам мой сказ, - молвил Светобор сурово. - Ступайте к своему
указчику да передайте слово новгородское: испокон веку югричи платили дань
Господину Великому Новгороду, так было, так есть, так будет всегда. Завтра
построите семь крепостей, - значит, послезавтра будет семь таких пожаров,
семь таких побоищ и семь ваших воинских позоров. У псов новгородских клыки
железные - берегитесь! Все, ступайте прочь!
   Воевода Василий, сцепив зубы, понуро поплелся по берегу, двоегледенцев
двинулись следом. Третий, матерый, с большой, впроседь, бородой, остался
на месте.
   - Прочь, я сказал! - повысил голос Светобор.
   - Дозволь слово молвить, - спокойно прогудел гледенец. - Не гони.
   Мне с воеводой нашим одну дорожку топтать и прежде наскучило, а теперь
и вовсе не по сердцу.
   - Почему же?
   - Пойдет он сейчас в землю Низовскую докладывать все великому князю
Всеволоду Георгиевичу. А мне в те края идти ох как не хочется, мне здешние
места больше глянутся. Возьми с собой, пригожусь.
   - Он! - забасил вдруг вывернувшийся из-за спин Мураш. - Он в полон меня
взял, в крепость утащил. Дозволь, воевода, голову снесу супостату!
   - Охолони! - оборвал его Светобор-. - Ты хотел два гриба на ложку:
   спать средь дозора и служить без позора? Ратничек!
   Воины засмеялись, посрамленный Мураш скрылся за спинами.
   - А ты ловок! - Светобор повернулся к гледенцу. - Да и могуч, как я
погляжу.
   - Вона! - выскочил вперед кормщик Тороп, выставил на обозрение синюю
распухшую щеку. - Воеводу своего оберегая, так пригрел кулачищем, что аж
брызги огненные из глаз.
   - Вдругорядь не подставляйся, - хохотнул гледенский бородач. - Слава
Перуну, силенка есть пока.
   - Старой вере держишься? -- спросил Светобор вконец потеплевшим голосом.
   - Истинно. Потому, воевода, и не люба мне; земля Низовская. Воли ищу.
   -А служить-то как же собираешься? - усмехнулся Светобор. - Служба,
брат, дело подневольное.
   - Смотря кому служить, - ответил гледенец. - С таким воеводой, как ты,
и служба, наверно, в радость.
   Сказал просто, с достоинством, воины заулыбались, запереглядывались,
закивали головами. Светобор помолчал, подумал. Оглядел воинство, улыбнулся.
   - Ну что, ратнички, возьмем бородатого?
   - Возьмем! - ответили дружным хором.
   - Спасибо, господа новгородцы! - гледенец пригладил всклокоченные
волосы, поправил бороду и степенно поклонился на три стороны.
   - Как кличут тебя? - спросил мечник Кистень.
   - Быкод„р.
   - Подходяще! - заключил воевода.
 
 
 
 
   Невзор поворачивает в Вятшую реку 
 
   Прошло семь дней с тех пор, как Невзор во главе оставшихся ватажников
обосновался на камском берегу. Петрило не возвращался, и это все сильнее
тревожило старого мечника. К тому же, найти искусного знахаря не удалось,
местные жители в страхе разбегались при появлении вооруженных чужаков.
Один из раненых умер, свежая могила его на высоком речном берегу была
хорошо заметна из ватажного стана, и вид ее не прибавлял радости томящимся
от бездалья и безвестности воинам. Все чаще слышались речи о том, что пора
спускать ушкуи на воду и отправляться на поиски Петрилы и. его ватажки. В
досужих разговорах все явственнее проскальзывало, что ушедшие вверх по
Каме уже нашли сокровища чудского храма и решили вернуться в Новгород
другой дорогой, а то и вовсе скрыться с обреченным богатством в неведомых
краях.
   Привыкший в течение долгих лет выполнять чужую волю, Невзор не мог
осмелиться на самостоятельное решение. Обманывал себя ссылками на уговор с
Петрилой, на честность молодого воеводы, на любовь его к семье, которая
находилась в залоге у боярина Дмитра Мирошкинича. С тоской вспоминал
новгородские разговоры о том, что боярский отрок Петрило не шибко ладно
живет с тестем своим Калиной Сытиничем. А что, если немирная эта жизнь
наскучила молодцу настолько, что, найдя сокровища, махнет он рукой на
тестя-буку, на женку Варвару и на малых детушек? Любой край богатому рай,
а новую семью в таком возрасте завести - дело нехитрое.
   А вот ему. Невзору, старому да бедному, куда податься? Где укрыться от
длинных рук боярских? Белый свет не мал, но чем старше человек, тем пуще
родина к себе тянет, и коли умирать, так уж на своей земле.
   Но если даже вздумает он подставить повинную голову под гнев боярский,
так ведь до Новгорода с малой ватажкой по диким этим местам еще добраться
надо:
   На восьмой день камского сидения с нижнего берегового дозора прибежал
воин. Отдышавшись, сказал, что с низовьев идут пять больших лодок, ладом
их пока не разглядели, но, похоже, идут булгары. Весть быстро разнеслась
по стану, со всех сторон бежали к Невзору оживленне люди с оружием в
руках. Закисшей от безделья ватаге хотелось- горячего дела.
   - Если это булгары, - угрюмо сказал Невзор, когда все собрались на
берегу, - то идут они по своей земле. Ныне потопим рать невеликую, а
завтра насядет сила не сметная.
   - Так и будем мышами амбарными в норе своей хорониться? - зло спросил
молодой мечник Кочень.
   - Ну вот, - ощерился Невзор, - молоко на губах не обсохло, а к пиву
тянется. Помолчать бы тебе да послушать - старый ворон мимо не каркнет,
старый волк знает толк.
   - Да уж, конечно, помолчу, - Кочень поклонился по-скоморошьи.
   --Старого учить - что мертвого лечить.
   - Молоды опенки, да червивы, - ответил Невзор, ухмылка сошла с лица его.
   - Ум бороды не ждет, - вмешался мечник Голован. - Время ли нам языки
точить, словеса городить? Что делать будем?
   - А что тут поделаешь? - спросил, ни к кому не обращаясь, Невзор. -
Велел нам Петрило ждать его на этом берегу, значит, ждать и будем.
   - Петрило! - дерзко передразнил молодой Кочень. - Петрило, небось,
давно храм чудской отыскал да и был таков.
   Воины одобрительно загудели, заговорили разом, враждебно надвинулись на
Невзора. Ободренный поддержкой товарищей, Кочень горячо продолжил речь
свою:
   - Мы твоему Петриле нужны были на Волге, чтоб мимо булгар прорваться.
Мы потом обливались, кровью умывались, могилу рыли, товарища хоронили, а
как добычу делить - лишние сделались. Мы-то, конечно, лишние, а вот ты,
Невзор, перед самым отплытием с Петрилой по бережку гулял: Не о твоей ли
доле вы с ним беседовали? Ты, наверно, много запросил, опечалил отрока
боярского, лица на нем не было, когда в ушкуй садился.
   - Сдурел! - изумился Невзор, задохнувшись от возмущения.
   - Правда твоя! - напирал Кочень. - Только сдурели мы еще в Новгороде,
когда с вами, разумниками, в поход пошли. А вы и радешеньки на нас, на
дурнях, прокатиться.
   - Непахано боронишь, парень, - с горькой укоризной заговорил Невзор.
   - Перебираешь, чего ни попадя, как только язык поворачивается?
   - А чего ты взвился-то? - крикнул вконец разгоряченный Кочень. - Правда
глаза колет?
   Невзор беспомощно оглянулся, оглядел гудящую ватагу, тут и там
натыкаясь на острые шилья злых взглядов. Он не боялся, только нестерпимо
обидно было выслушивать напраслину. Неподъемным камнем взвисла та обида в
душе его, и хотелось лишь одного - столкнуть этот камень, свалить, его
туда ли, сюда ли, теперь уж все равно.
   - Правду хочешь знать? - заговорил Невзор каким-то не своим,
перегоревшим и тусклым голосом. - Скажу, коли очень тебе на терпится :
Боярин Дмитр Мирошкинич задумал рыбку чудскую изловить не на горох
моченый, не на червя навозного - на живца, а мне поручил того живца
насадить на крючок боярский хорошенько, чтоб, значит, не сорвался.
   - Как это? - не понял Кочень. -- Загадки загадываешь, зубы
заговариваешь:
   - Обожди! - остановил его мечник Голован. - Говори яснее. Невзор.
   - А что же тут неясного? Боярин поставил Петрилу во главе ватаги, а как
вышли мы из Новгорода, женку его. Варвару, с малыми чадами умыкнул в терем
свой, в залог взял для верности. А мне велел сказать о том Петриле, коли
будет в том нужда. Я и сказал, когда он нас оставлял этот берег караулить.
   - Вона как! - раздумчиво протянул мечник Голован.
   - Не брешешь? - недоверчиво спросил Кочень.
   - Да вот те крест! - Невзор размашисто перекрестился, торопливо выудил
из-за ворота рубахи оловянную бляшку змеевика с ликом архангела Михаила,
поцеловал ее синими губами. Кочень переглянулся с Голованом, воины
озадаченно молчали, лишь где-то в гуще толпы шуршал осторожный шелот.
   - Я уже всяко думал, - признался Невзор, засовывая змеевик обратно.
   - Коли Петрило вздумал скрыться - где же его найдешь? Да и попробуй-ка
у пса матерого косточку отнять. А коли не нашел ои храма. - что же нас не
кличет? Почто слово не держит? И в этом разе искать бы его: надо, а где?
По чужой-то земле с невеликой ватажкой ходить - сами знаете: А может,
нашел он сокровища, да так случилось, что вынужден вернуться в Новгород
другой дорогой. Как ни крути - надо нам отсюда убираться, домой идти, а
там будь что будет.
   - Что же ты раньше молчал: о крючках своих? - не утерпел спросить
Кочень.
   - Дюже я на хитрость боярскую надеялся, - объяснил Невзор. - Все думал
- вернется Петрило. Верил ему, а он: Вот и нам надо уходить, да без шума,
по-тихому, а посему булгар топить нет нам никакого проку. Вверх по Каме
бежать на носу у дружины булгарской. Бог знает, куда прибежим, чем дело
кончится?
   - Но ведь по Волге домой возвращаться, - возразил Кочень, - это еще
труднее. Великий-то князь Всеволод Георгиевич давно, небось, ушел из
земель булгарских.
   - Правда твоя, - согласился Невзор. - А посему все чаще думаю я о той
раке, что в Каму впадает чуть выше камского устья. Да знаете вы эту реку,
вода в ней светлая, серебром отливает. - Река вятичей, - вспомнил Голован.
   - Она и есть, - обрадовался Невзор. - Ты же сам говорил, что живут на
ней русские люди.
   - Так ведь они нехристи, - встрял Кочень. - Старой веры держатся, нас,
крещеных, не шибко жалуют.
   - Али ты, крещеный, у красногорских огней не плясывал? - насмешливо
спросил Невзор. - Али с девками хороводы солнечные не важивал?
   - Ну, с девками! - протянул Кочень. - На алый цветок летит и мотылек.
   - Ага! - насел Невзор. - Проехал было мимо, да завернул по дыму?
   - Один Бог без греха! - не сдавался молодой мечник.
   - Опять за свое? - рассердился Голован. - Нашли время спорить, да и
было бы о чем. Ты почто крестился?
   - Боярин велел, - с вызовом ответил Кочень. - Без этого на службу не
брал.
   То-то, что боярин, - Голован усмехнулся, оглядел воинов. - Окрестил да
по миру пустил: Идите, крещеные, бочком, крутитесь волчком.
   - Так ведь и я о том же, - обрадовался Невзор. - Кому жить хочется, тот
и пню поклонится. Грех, конечно, так ведь не согрешишь - не покаешься, не
покаешься - не спасешься.
   Ватажники с миром пропустили булгарские лодки, а ранним утром
следующего дня легкие ушкуи стремительно летели вниз по течению, туда, где
камские воды смешивались с серебряными струями реки вятичей.
 
 
 
 
   Микулин сон 
 
   Микула потерял счет времени, одинаковыми серыми камнями валились на
него тягостные дни, большой и прекрасный мир сузился до пределов
булгарской лодки, тяжелое весло заслонило белый свет, бесповоротно
отгородило и отодвинуло минувшее. С каждым взмахом этого весла все дальше
назад уходила прежняя жизнь, которая с каждым днем, часом и мгновеньем все
больше казалась сном, вымыслом, давней сказкой. И даже несчастья,
постигшие Микулу в той прежней жизни, вспоминались теперь и виделись не
такими горькими и страшными, ведь тогда он был свободен.
   Да, тогда он не был прикован цепью к борту ручной посудины, чужие
голоса не будили его ранним утром, ему не приходилось быстро съедать кусок
черствой лепешки, запивая его разбавленным кислым молоком, надсмотрщик с
хлыстом не стоял весь долгий день над душой его.
   Теперь же все было именно так. В числе восьми разноплеменных рабов
Микула с утра до вечера вздымал и опускал в воду длинное весло, с утра до
вечера речные берега медленно уходили назад, и не было конца этой
бесконечной дороге, и не было ничего, что могло бы прекратить это
беспрерывное движение.
   Микула часто вспоминал сон, виденный им в первую ночь плавания. Сон был
такой: солнечный восход, вершина Ярилина холма, хороводница Улита кладет
на землю крашеное яйцо и маленький каравай, слышится песня, начинается
движение хоровода, и вдруг чья-то неосторожная нога ступает на хлеб, а
другая нога топчет красное яичко:
   В ту давнюю ночь Микула проснулся в страхе, сердце билось часто и
тревожно, он долго ворочался на дне лодки и с тоской смотрел в высокое
звездное небо.
   - Не спится, паря? - чуть слышно спросил из темноты чей-то голос.
   Микула вздрогнул, цепь на ноге его звякнула, он плотнее прижался к
твердому борту лодки.
   - Не спишь ведь, - сказал невидимый человек.
   - Кто ты? - шепотом спросил Микула, вглядываясь в темноту.
   - Весь день рядом веслом махал, а теперь спрашиваешь - кто:
   - Ты русский, что ли? - все еще не решаясь поверить, спросил Микула.
   - Да русский, русский, - заверил человек, добрая усмешка слышалась в
голосе его. - Ты молчал весь день, а по обличью вроде наш.
   Так Микула познакомился с соотечественником, год назад попавшим в
булгарский полон. Звали нового знакомца Наум Гвоздь.
   Наум, мужик бывалый и разумный, объяснил микулин сон просто:
   - Крашеное яичко - жизнь, обласканная Солнцем, а хлеб - всему голова.
Война проклятая жизнь твою потоптала, голову завернула под крыло. Сон-то в
самую точку. Ну, ничего - беда бессердечна, да не вечна. Не тужи! Живой -
и слава Богу, великому Сварогу! Жизнь, паря, как курица рябая - от старых
бед спасет, новых яиц нанесет. В твои ли годы горе горевать, грудь слезами
поливать? Спи спокойно, отдыхай, завтра день тяжелый. Второй день пути
всегда самый трудный, я-то знаю, не первый раз.
   Позже, когда лодки шли уже по большой реке-, которую булгары называли
Чулман-су, Наум показал Микуле на крутой обрыв, рядом с которым
раскинулось широкое устье.
   - В прошлом году, - тихонько заговорил он, привычно работая веслом, -
ходил я с булгарами вверх по этой реке. Тамошние жители калмезы называют
ее Серебряной. В ту Серебряную впадает река поменьше, именем Пышма, сиречь
река с плывущей лодкой. И правда, в низовьях делится она на два рукава, а
между ними остров, на лодку похожий. И вот на этой Пышме, на высоком
берегу, стоит городок калмезов, кар по-ихнему. Живет в нем главный жрец,
который служит богам своим в святилище, ре-комом Куала. А посему тот
городок калмезский зовется Куакар. Это мне один прежний товарищ
растолковал, мы с ним, как вот теперь с тобой, в одной весельной паре
труждалися, одну скамью огузками маслили. А после помер он от лихоманки
какой-то:
   Наум помолчал, погрузившись в свои думы, - может, вспоминал товарища,
может, о доле своей печалился.
   - Чудно, - сказал Микула, ожидая продолжения рассказа. Наум тряхнул
головой, лицо его растуманилось, твердые губы чуть шевельнулись в едва
заметной улыбке.
   - Обожди, Микулка, дальше того чуднее будет, - сказал он потеплевшим
голосом. - Чуть ниже Куакара, верстах в двух, живут на берегу Пышмы
русские люди, земляки твои, вятичи.
   - Вятичи? - удивленно протянул Микула. - Эк ведь их куда занесло!
   Что так? Чудно:
   - В прежние времена ушли из земли Низовской, спасаясь от грецкой веры,
от кровавого крещения уберегаясь. Великого-то князя Андрея не зря
Боголюбским нарекли - любви этой ради никого не щадил. Правда, и его не
пощадили, да уж это грецкому богу виднее.
   - И что, терпят калмезы пришлых людей на земле своей? - недоверчиво
спросил Микула.
   - Не только терпят, а вроде-как и почитают - и калмезы, и булгары, и
чудь белоглазая, и даже чирмиши, вояки лютые. Ходят за советом к старцу их
Доброславу. Он их наставляет и судит, и вершится все по слову его.
   - Да отчего так? - снова удивился Микула. - Что за сила в Доброславе?
   - Того не ведаю, - вздохнул Наум. - На пристани куакарской подходил
старец к нашим лодкам, с булгарами беседовал, поговорил и с нами, рабами
цепными. Ничего не; сказал особого, но всю душу мою теплом обдало, как
будто сам Дажьбог погладил ее своей ладонью. Год прошел, а я все еще тем
теплом согреваюсь. Мужика ведь не работа губит, а кручина. И кабы не
Доброслав, давно бы я от той кручины сдурел, а то и вовсе помер.
   Наум замолчал и долго сидел так, привычно качаясь туда-сюда с весельным
древком, а лицо жило своей отдельной жизнью, светлой и радостной, глаза
сияли, губы полуоткрылись в добрую улыбку.
   - Да, - промолвил, наконец, Наум, - слов сказал он немного, больше
лечил нас, болезных. Глянет на человека, ладонь наложит туда, где хворь
таится, как будто видит насквозь, - и все, намного легче делается, по себе