знаю. И на товарища моего посмотрел молча, головой покачал, вздохнул да и
ушел, опечаленный, по берегу. Уж потом мы поняли - увидел Доброслав смерть
его. Я, Микула, женку свою реже вспоминаю, чем того старца куакарского.
Эх, повидать бы, потолковать ладом, без успеши: И, главное, без цепи на
ноге, без пса-надсмотрщика вот бы счастье-то!
   Шло время, гребцы, подгоняемые: хлыстами, потели над веслами, лодки,
подгоняемые этими веслами, упрямо ползли встречь могучих вод. В один из
дней булгары вдруг забеспокоились, заговорили громко и тревожно.
   Из маленького шатра на корме лодки вышел бий Торымтай, решительно
шагнул на широкую доску, положенную между гребцов по скамьям от кормы до
носа лодки. Дойдя до Микулы, он испытующе глянул на молодого раба. Микула
сдержал взгляд, ответил своим - твердым и откровенно ненавидящим. Булгарин
усмехнулся и быстро зашагал дальше.
   Выйдя на передний настил, встал рядом с юзбаши Баганаем. Баганай указал
рукой вперед, где берег высился полого выгнутым бугром. Бий Торымтай
пригляделся: вершину холма венчала свежая могила с высоким тесаным крестом.
   - Урусы, - уверенно сказал юзбаши. - Могила свежая, были недавно,
навстречу не попали, значит, идут вверх. Догнать надо, спросить - зачем по
нашей земле ходят? Зачем кресты ставят?
   Бий Торымтай внимательно оглядел берег, пытаясь по следам на песке
определить число урусов. Следов было не очень много, это успокоило.
   Он посмотрел назад - пять больших лодок, на каждой сорок испытанных
батыров, всего две сотни. Понятно, что гордый батыр не сядет за одно весло
с презренным рабом. Бий Торымтай порадовался своей предусмотрительности -
хорошо, что он не; пожалел цепей, длины их вполне хватит, чтоб посадить
всех рабов у одного борта. Возле другого сядут его воины, им полезно
размяться, двойная тяга ускорит ход. И лаже если урусы прячутся в кустах
и, значит, булгары никого не догонят, все это поможет скорее добраться до
предгорий Кара-Тау и выполнить волю великого хана. Если, конечно, она
выполнима:
   Несколько месяцев назад, еще по снегу, в те- места отправился отряд во
главе с тарханом Ямгурчи. Он должен был отвезти вогульскому княззо Отею
оружие - сабли, топоры, кинжалы, наконечники стрел - в обмен на серебро,
которое князь Отей получает из холодной страны, лежащей за хребтами
Кара-Тау. Прошло время, много времени - ни серебра, ни оружия, ни тархана
Ямгурчи, ни его отряда: Он, бий То-рымтай, должен найти и вернуть то, что
принадлежит великому хану.
   Всемогущий Аллах послал этих заблудших урусов, которые, сами того не
ведая, смогут послужить удачным предлогом для ускорения дела.
   Бий Торымтай дал команду - защелкали хлысты, надсмотрщики перегнали
рабов на одну сторону, хмурые булгарские воины сели у другого борта.
   - Вы будете часто меняться, - подбодрил их бий Торымтай. - А если мы
догоним урусов, каждый из вас получит богатую добычу.
   Микула и Наум оказались рядом, и это их очень обрадовало - вдвоем
поднимать весло гораздо легче, к тому же теперь они могли говорить без
опаски. Лодки пошли резвее, и вскоре рабы тоже увидели могилу на берегу.
   - Наши, - обрадовался Микула.
   - Крещение, - пробурчал Наум.
   - Все; равно русские, - не сдавался парень. - Могила совсем свежая, да
и следы еще не заветрились - недавно были. А раз мы их не встретили -
значит, вверх идут. Нас почто пересадили? Булгары догнать их хотят. Они
войско наше от столицы отвадили и теперь мнят себя волками, а русских -
овцами безобидными. Эх, скорей бы!
   - Ловко раскумекал, - усмехнулся Наум, - да рано обрадовался.
   Следов-то немного, дружина, стало быть, невеликая, а то и вовсе;
купчишки, купцам везде дорога, я-то знаю. Догонят их, ограбят да в цепи
закуют, вот и весь сказ.
   Прошло еще время. Лодки булгар, следуя за изгибами речного русла, давно
уже шли на полночь. Река незаметно сужалась, берега ее, поросшие густыми
ельниками, все ближе подступали к бортам, угрюмо надвигались на
смельчаков, дерзнувших проникнуть в царство вековечной таежной дремы.
Редкие биарские селенья были бедны и неприветливы, жители их, завидя
пришельцев, в страхе разбегались и прятались по чащобам.
   Давно уже булгары оставили затею догнать урусов, и вся тяжесть
весельной работы снова легла на рабов. От скудной кормежки и неизбывной
усталости они с трудом поднимали тяжелые весла, и хлысты надсмотрщиков
почти беспрерывно гуляли по сгорбленным спинам.
   Микула давно притерпелся к боли, обожженная Солнцем, истерзанная
комарами шкура превратилась в сплошной панцирь, рукоять весла побурела от
лопнувших мозолей, нога под железным обручем посинела и распухла.
   А лодки тем временем вошли в устье небольшой таежной реки, впадавшей в
Чулман-су с полуночной стороны.
   - Южная Кельтма, - объяснил бию Торымтаю бывавший в этих краях юзбаши
Баганай. - Через четыре дня волею всемогущего Аллаха доберемся до болота,
из которого эта река вытекает. Болото как озеро, плыви куда хочешь. Оттуда
же вытекает другая река, тоже Кельтма, но Северная. Через три дня пути она
впадает в другую реку, которую здешние жители зовут Вычегда. Там, где
Кельтма встречается с Вычегдой, стоит городок князя Отея.
   - Неделя, - вздохнул бий Торымтай. - Долго еще.
   - До осени далеко, - успокоил Баганай. - Успеем и дело сделать, и домой
вернуться.
 
 
 
 
   Биарский полон 
 
   Расставшись с Невзором, Петрило повел свою ватагу вверх по Каме..
   Мысли о Варваре и детях не давали ему покоя, но и другое было ясно, как
Божий день - их благополучие во многом зависело от успеха его теперешних
поисков. И Петрило до боли в глазах всматривался в берега, пытаясь взором
своим проникнуть в чащу дремучих здешних лесов, чутьем охотника угадать,
где хоронится долгожданная добыча.
   Весна допевала буйную свою песню. Давно уже мертвая вода первых гроз
промыла нанесенные злой Мораной увечья и раны, а живая вода обильных
дождей вдохнула новую жизнь в отогревающееся тело Матери-Земли.
   Почти утихомирилась, устоялась хмельная брага половодья, река входила в
привычные берега, воды ее прояснились, небо стало выше и глубже, теплый
ветерок выгнал на голубые небесные луга кучеряво-белых облачных баранов.
   Петрило не знал обычаев биарского народа, но предположил, что
некрещеные биары, как и сородичи его славяне, должны проводить весну и
встретить красно летечко. Значит, должен быть великий праздник, во время
которого соберутся они в главном своем храме. Жителей сей страны - не
один, не два, к тому же они люди, а не кроты, не щуки, не быстрокрылые
мухи, стало быть, не смогут пройти даже и в непролазных этих местах
незамеченными.
   Мысль эта показалась воеводе разумной, она вселила в него надежду на
удачу, и после очередного, третьего ночлега он приказал двум десяткам
ватажников остаться, затаиться и внимательно наблюдать за передвижениями
местных жителей.
   - Это ты хорошо удумал, воевода, - одобрил кормщик Федор Коновал,
протиравший речным песочком лопасти шестопера. - Да только мы-то на воде -
как хлебны крошки на столе, всяк нас видит, всяк примечает - ага, чужие
вдут, не горе ли несут?
   - Не мы одни глазастые, - поддакнул мечник Николка Семихвост.
   - Не по дну же нам пробираться, - Петрило недоуменно пожал плечами.
   По ночам надо идти, - уверенно сказал Федор Коновал и увесистым тычком
шестопера припечатал к землю слова свои.
   Петрило, подумав, согласился, что так будет лучше.
   - Пойдем ночами, -- сказал он.-- А ты, Федор, останешься тут.
   К концу седьмицы, если все будет тихо, спустишься со своим ушкуем к
Невзору, он ведь ждет нас. За это время, думаю, отыщется храм чудской, так
что вы вместе с Невзоровой дружиной поспешайте не таясь, соберемся вместе,
ударим дружно.
   Эх, кабы знать, что зря он надумал раскидать свое воинство по камским
берегам, кабы ведать, что прав был Николка Семихвост - не одни мы
глазастые!
   Еще три ночи шла ватага, каждый раз оставляя в укромных местах по ушкую
с двумя десятками ратников. Когда последний, пятый ушкуй причалил к
берегу, навалилась сила несчитанная, утомленные весельной работой
ватажники не успели и мечи в руки взять. В мгновенье ока крепкие веревки
прочной паутиной опутали тело, чужие воины - черноволосые, с раскосыми
глазами, - тычками повлекли Петрилу и так же связанных его товарищей в
чащу леса.
   Он не помнил, сколько времени продолжался этот длинный путь, этот
суматошный, торопливый ход, почти бег сквозь угрюмые дебри, сквозь
хвощущие по лицу колючие ветви, через холодные лесные ручьи, через
чавкающие комариные болота. Может быть, весь этот неостановимый бред
тянулся несколько дней и ночей, к концу этого срока Петрило падал на
пышный куст вереска, чужие воины били и пинали его, а потом почти волоком
тащили обессиленное тело дальше. Или же безумие это продолжалось всего
несколько мгновений, но они были настолько мучительны, что казались
вечностью. А может, ничего этого не было - просто дурной сон, который
вот-вот кончится, и Петрило вновь окажется на твердой скамье: ушкуя, и
весла будут вздыматься мерно и слаженно, а ясные звезды по-прежнему станут
плавно покачиваться на таинственной глади ночных вод...
   Все закончилось так же внезапно, как и началось. Петрило с товарищами
оказался на большой поляне, по которой сновали туда-сюда сотни чужих
людей. Все они что-то говорили на незнакомом языке, многие подбегали к
связанным, сбившимся в кучу ушкуйникам и с торжествующими криками
показывали на них пальцами, строили потешно-страшные рожи, грозили,
ругались и плевались. Богатые одежды и грязные лохмотья, кожаные сапоги и
берестяные бродни, платки, повязки и разноцветные колпаки - все это
смешалось и вращалось вокруг в диковинной карусели, но сквозь мельканье
этой карусели проглядывало одно и то же лицо - смуглое, скуластое, с
раскосыми очами, с мотающимися космами прямых черных волос...
   Из редкого перелеска, за деревьями которого видна была большая река,
высыпала гомонящая толпа биаров. Они вели, толкали, тащили истерзанных
людей, в которых не сразу можно было узнать новгородских ватажников с
других ушкуев. Но это были они, Петрило с горечью убедился, что почти все
его воинство угодило в биарский полон.
   Не было только Федора Коновала с товарищами. Слабая надежда
шевельнулась в душе воеводы, шальная мысль радостно ожгла сердце - Федор
на воле, он что-нибудь придумает, он догадается позвать Невзора, у
которого пять ушкуев, считай, сотня воинов, всего, значит, двенадцать
десятков...
   Но другая мысль ковшом ледяной воды окатила распаленное мечтами сердце
- Федора нет на поляне, потому что он и его товарищи все до единого
погибли в неравной битве. Все. Напрасно ждать спасенья со стороны, а самим
отсюда не выбраться. Эта новая мысль странным образом успокоила Петрилу.
От тягомотной новгородской жизни он рвался на волю, да воля-то, видать,
только сильному по плечу. Он мнил себя сильным и умным, а силушки да
разуменья ему и не хватило.
   А коли так - стоит ли маяться?
   Петрило с трудом поднялся, пошевелил за спиной затекшими руками,
оглядел товарищей своих.
   - Братцы! - сказал дрогнувшим и хриплым голосом. - Други мои верные!
   Ватажики зашевелились, лежавшие поднялись и сели, многие поползли ближе
к тому месту, где стоял воевода. Все взоры устремились на него, и даже
биары смолкли, замерли и с настороженным любопытством ждали дальнейших
событий.
   - Почти все мы здесь, - заговорил Петрило, - нет только Федора Коновала
с товарищами. Видать, порублены в неравной сече, и коли так - дай им Бог
царствия небесного, светлого рая, упокой души грешные.
   Коли живы - дай Бог здоровья и удачи. Судьба их неизвестна, и вряд ли
узнаем о ней, потому как о нашей с вами доле гадать не:
   приходится, все и так понятно.
   Петрило замолчал. Прямо перед ним, за редкими деревьями перелеска, за
гладью реки, за дремучими лесами на другом берегу ее садилось солнце. Оно
прощальными своими лучами вызолотило широкую дорогу, которая пролегла по
зеленому ковру дальней тайги, ослепительным золотым мостом перекинулась
через тихие речные воды и мягким сияньем высветила ближние пркбрежные
стволы. Там, в далекой закатной стороне, в другом конце этой солнечной
дороги остался родной Новгород и вся прежняя жизнь. Сейчас, на пороге
неизвестности, тоскливо было думать и вспоминать о ней, невмоготу было
смотреть на сверкающую тропу солнца, и он, резко отвернувшись, упер взгляд
в небо, набухающее синью и теменью над противоположным краем поляны.
   - Я один виноват в нашей беде, - снова заговорил Петрило. - Ах, кабы
знать, кабы ведать! Винюсь перед вами, братцы, горько каюсь, Христом-Богом
прошу - простите, коли сможете...
   Он поклонился, связанные за спиной руки неловко и жалко согнулись в
локтях. Биары оживленно загудели, по-своему истолковывая увиденное.
   - Не кори себя, воевода, - без меры бодро отозвался Николка Семихвост,
дернув при этом плечом, хотел, видно, махнуть бесшабашно рукой, веревки не
дали. - Мы не котята мокрые, которых несут в проруби топить. Знали, на что
идем, ведали, что дело сие по-всякому может повернуться. Да и какой толк
раньше времени помирать? Бог даст - поживем еще...
   Ватажники одобрительно загомонили, хотя во многих взглядах - Петрило
хорошо видел это - гнездилась тоска. Но страха не было. Он отвел глаза и
тут же увидел, как из леса выбрался на противоположный от реки край поляны
небольшой конный отряд. Всадники приблизились, скакавший впереди человек
что-то крикнул, биары бросились к новгородцам и погнали их через поляну.
Вскоре вся процессия углубилась в лесную чащу.
    
 
 
 
   Мечта вогульского княжича 
 
   Юмшан был старшим сыном вогульского князя Отея. Стараниями Нуми-Торума
доброе семя упало в благодатную почву. Княжич во всем был поразительно
похож на отца, обладавшего силой медведя, мудростью ворона, хитростью
лисы, резвостью зайца, выносливостью волка - так говорил шаман Кынча. Это
тешило отцовское самолюбие князя Отея, но душу его грело другое: с раннего
возраста Юмшан стремился вникнуть в дела, присматривался к тому, как отец
разговаривает с людьми, как поступает в трудных случаях.
   Юмшан рано понял, что князь - это не только почести и дань. Люди
подвластных племен везут в княжий уш меха, мясо, рыбу и мед, но чтобы они
могли спокойно добывать все это, князь должен оберегать их от внутренних
раздоров и сторонних врагов. Конечно, у князя есть богатыри-урты, они как
стрелы и копья княжеской власти, но даже самое острое копье летит мимо
цели, если метнувший его не владеет уменьем охотника и воина. Власть -
искусство; понимая это, Юмшан старательно постигал это искусство, много
думал о жизни племен, мечтал о том времени, когда сам встанет во главе их.
   Князь защищает своих людей. Они платят дань своему князю. Меха и мед
отправляются на далекий Агабазар и вымениваются на булгарское железо -
ножи, топоры, наконечники стрел и копий. Далеко за горными хребтами
Большого Камня, на древних чудских копях, за булгарское железо дают
тяжелые серебряные слитки. И вот когда после тяжких трудов множества людей
серебро попадает к вогульскому князю, с закатной стороны приходят чужие
люди и забирают его. Почему?
   Однажды он спросил об этом отца. Князь Отей тяжело вздохнул и ответил,
что так было всегда. Всегда приходили чужие воины, звавшие себя
новгородцами, и забирали серебряные слитки. Если люди племен не хотели
отдавать серебро, новгородцы убивали лучших княжьих уртов или поджигали
вогульские паулы. Чужие люди всегда появлялись внезапно, скрыться от них
было невозможно - большие кожаные лодки пришельцев, казалось, сами мчатся
по воде и доставляют своих хозяев туда, где их никто не ждет. Шаман Кынча
говорил, что каждый приход новгородцев - это кара, насылаемая великим
Нуми-Торумом за то, что вогулы не очень усердно почитают живущих на небе
богов и их посланца, который здесь, на земле, выполняет божественную волю
небожителей.
   Однажды Юмшан поделился с отцом давней своей мыслью: если бы новгородцы
случайно встретились с булгарами, то между ними могла бы начаться большая
драка. Конечно, дерущиеся могли бы перебить друг друга до последнего
воина, но разве можно обвинить в таком несчастье вогулов? Отец внимательно
посмотрел на Юмшана и ответил, что вряд ли такое возможно.
   Однако, через некоторое время вогульский князь тайно отправил в далекий
Булгар-кала гонца с просьбой прислать оружие в обмен на сибирское серебро.
По расчетам Отея, булгары должны были дождаться весны и прибыть водным
путем как раз к тому времени, когда обычно появляются новгородцы. Но
великий хан рассудил иначе. Вогулы - мирные люди, которые не любят
воевать. Если же им понадобилось оружие, значит, кто-то напал или
собирается напасть на вогульские земли. В такое опасное время князь Отей
не пожалеет серебра, и обычное оружие можно будет продать втридорога.
Поэтому великий хан приказал немедленно снарядить санный обоз и в
сопровождении большого отряда во главе с тарханом Ямгурчи отправить его к
вогулам.
   Не успел булгарский отряд прибыть в городок князя Отея, как хитроумный
план, подсказанный Юмшаном, начал осуществляться. С закатной стороны
пришли чужие люди. Их было немного, десятка два, Но держались они уверенно
и через толмача объявили вогулам, что отныне те должны платить дань не
далеким новгородцам, а ближнему русскому городу Гледену.
   Когда князь Отей объяснил тархану Ямгурчи, что пришельцы хотят отнять
вогульское серебро, булгарин отправил за ворота часть своих воинов. Они
напали на урусов, те яростно отбивались и медленно отступали в чащу леса.
Упорство гледенцев взбесило тархана Ямгурчи, и он во главе оставшегося в
крепости булгарского отряда вышел на помощь своим сражающимся воинам.
Когда булгары отошли от ворот, из лесной чащи с трех сторон в них полетели
стрелы, а вслед за стрелами бросились на булгар русские воины. Булгары
храбро сражались, они перебили множество пришедших с заката чужаков, и это
радовало князя Отея, но когда последний булгарский воин пал мертвим на
окровавленный снег, вогульский князь едва успел хорошенько спрятать
серебряные слитки.
   Не найд-я серебра, гледенцы захватили в полон Юмшана и пообещали убить
его, если до начала месяца, несущего нельму, вогулы не привезут в русский
Гледен богатую дань. Почти пять месяцев княжич провел в крепости,
выучившись за это время сносно объясняться по-русски. Когда до окончания
объявленного срока осталось совсем немного времени, в клеть, где сидел
Юмшан, втолкнули человека, который говорил очень громким голосом. Его
цокающая речь была похожа на говор новгородцев, которых Юмшан многажды
видел и слышал: в своей земле.
   Прошло несколько дней, и нового пленника освободили его товарищи.
   Они же вытолкали из клети Юмшана, и вскоре он оказался на берегу.
   Увидев большие кожаные лодки, молодой княжич окончательно убедился, что
имеет дело с новгородцами. Они идут в его землю, чтобы ограбить его народ.
Это враги, которых он ненавидел с самого раннего детства.
   Непобедимость этих врагов выучила его хитрости. Ненависть и хитрость
роднили в голове его мысль, которой он поделился с отцом, и это стало
началом тайной войны вогулов против чужаков. Когда в этой войне погиб
отряд тархана Ямгурчи, многие гледенцы сложили головы в земле вогулов, а
сам он, княжич Юмшан, оказался в русском полоне, ненависть его к
неуязвимым новгородцам усилилась многократно. Их не брало ни оружие, ни
хитрость, и мысль об этом, неотступно терзавшая вогульского княжича все
долгое время гледенского затворничества, превращала его ненависть в
бессильную неугасающую ярость.
   И вот теперь эти люди освободили его из полона. Он оказался среди них,
он сидел в одной из их больших кожаных лодок, и эта лодка стремительно
неслась на нестройный ряд гледенских посудин. И уже закипел бой, и этот
бой очень быстро увлек молодого княжича настолько, что он сам не заметил,
когда и как в руках его оказался тугой лук. И стрелы, посланные тетивой
этого лука, полетели в неприят