тыми. Мы же, увы, давно расстались с иллюзиями.
   - То есть как?! - вскричал я. - Вы же здесь! Это не иллюзия!
   - В каком-то смысле более чем иллюзия.
   Вздрогнув, я смятенно уставился на него.
   - Нет-нет, - поспешил он меня успокоить. - Физически и духовно я здесь,
и я существую. Но, существуя, можно и не существовать.
   - Извините, но это выше моего понимания! Коли вы здесь, значит,  звезды
достижимы...
   - Нет, и это вы знаете не хуже меня. Только ваша душа еще не восприняла
эту истину, и ее для вас как бы не существует.
   Я обреченно сник. Палый лист уже превратился в кашицу,  но  мои  пальцы
продолжали терзать его растертую мякоть.
   - Хорошо, -  с  горечью  сказал  я.  -  Я  тупица,  в  этом  не  стыдно
признаться. Возвращаю вам ваш вопрос, может быть, тогда мне станет  яснее.
Что движет вами? В чем вы видите смысл жизни?
   - Смысл жизни столь же многообразен, как  и  сама  жизнь.  И  столь  же
неисчерпаем. Скажу лишь о собственном,  хотя  он,  конечно,  неотделим  от
смысла жизни вообще. Над нами дерево, роняющее листья.  Оно  неподвижно  и
долговечно. Листья, наоборот,  кратковременны  и  подвижны.  Они  опадают,
гибнут, так питают собой корни. Внешне смысл существования дерева и  листа
противоположен, на деле един. Однако выполняя  свое  предназначение,  иные
листья отлетают так далеко, что уже не служат дереву и гибнут без  пользы.
Или с пользой для чего-то другого. И чем выше дерево, тем,  заметьте,  это
случается чаще. Так и с цивилизацией, так и с ее представителями. Я здесь,
хотя это алогично и лишено явного смысла. Но для  меня  и  моих  товарищей
только так и было возможно, наш  смысл  жизни  в  этом.  Такой  ответ  вам
понятен?
   Я энергично замотал головой. На большее я уже не был способен.
   - Значит, не поняли... Да, все  естественное  и  закономерное  в  своем
пределе выглядит нелепым и труднообъяснимым.
   Инопланетянин помедлил,  как  бы  собираясь  с  мыслями.  Он  задумчиво
смотрел на текущую мимо толпу, на жующих и пьющих соседей за столиками, на
воровато порхающих воробьев, на  все  обычное,  что  было  вокруг.  В  его
взгляде снова мелькнуло что-то похожее на тоску. Или то была жалость?
   - Вы не цените всего этого, - сказал он вдруг.
   - Вы ошибаетесь, - возразил я.
   - Нет. Оценить может лишь тот, кто покинул все это. А таких  среди  вас
не было.
   - Как не было? Космонавты...
   - Они возвращались! Представьте  иное:  отрыв.  Полный  и  навсегда.  О
звездах вы знаете больше, чем о собственной  душе,  достаточно,  чтобы  вы
меня поняли. Напомню истину, которую вам показал еще ваш Эйнштейн: полет к
дальним мирам Вселенной возможен и в то же время он невозможен.  Возможен,
потому  что,  двигаясь  с  околосветовой  скоростью,   несложно   облететь
Галактику. Невозможен, потому что на таком корабле пройдут  всего  годы  и
десятилетия,  тогда  как  на  родине  промелькнут  века.  Это  обращает  в
бессмыслицу  сам  полет,  его  задачи  и  цели,  всякое  самопожертвование
экипажа. Вот почему дальние звезды закрыты и навсегда  будут  закрыты  для
представителей любой цивилизации.
   - Тогда почему бы вам не сказать проще: я  прилетел  к  вам  с  ближней
звезды?
   - Потому что я-то прилетел с безмерно далекой. Ваш глаз не отыщет ее  в
земном небе, так она далека.
   Если он собирался меня поразить, то не добился цели. Я  слишком  устал.
Настолько устал от всего невероятного, что на меня обрушилось, от  загадок
и парадоксов, в которых я не мог разобраться, что новая доза  на  меня  не
подействовала. Может, он спятил? - мелькнула невольная  мысль.  Кое-что  в
словах  пришельца  делало  ее  правдоподобной,   но   даже   эти   ужасное
предположение не заставило меня содрогнуться, а  лишь  наполнило  скорбью.
Как же, должно быть, нелеп  и  печален  мир,  если  отборные  из  отборных
действительно свихнулись в межзвездном странствии и  первая,  долгожданная
встреча человека с иным разумом превращается в шизофреническую  беседу  за
пустой чашечкой кофе! Вселенная злей и насмешливей дьявола, если  все  это
так.
   - Я вас, похоже, разочаровал, - послышался голос пришельца. -  Но  было
же сказано: неведение лучше.
   - Нет-нет, продолжайте, - встрепенулся я.  -  Сколько  же  длится  ваше
странствие?
   - Сорок лег для меня, если считать по земному календарю. А  для  вас...
Словом, когда мы двинулись в путь, на Земле еще не было городов.
   Есть  вещи,  которые  не  поражают  в   силу   своей   невообразимости.
Грациозность времени непостижима в особенности.
   - Когда же вы собираетесь вернуться на родину? - осведомился  я  скорей
по инерции.
   - Но я же вам объяснил.  Никогда!  Это  бессмысленно,  на  родине  тоже
прошли тысячелетия.
   - Позвольте... - Сказанное наконец дошло до меня. - Вы не...  Зачем  же
тогда?!
   - А зачем вы бродите по чужому городу? Странствуете, познаете?
   - Так это же другое дело! Мне интересно...
   - Вселенная еще интересней. И это не другое дело, а то же  самое,  лишь
плата другая. Вижу, вы все еще не  поняли.  Мы  ушли,  заранее  зная,  что
возвращение невозможно, абсурдно спустя тысячи лет. Мы  этим  пренебрегли.
Бессмысленно  лететь  к  дальним  звездам,  однако  мы  полетели.  Безумие
пускаться в странствие без возврата, но этот безумец здесь, перед вами. Не
могу себя даже тем утешить, что этот поступок обязательно  послужит  благу
нашей цивилизации.
   Он жестко усмехнулся. Или то была гримаса отчаяния?
   - Конечно, мы аккуратно передаем информацию. Вот и наш  разговор...  До
моей родины он дойдет примерно через три тысячи лет. А будет ли  польза...
Три тысячи лет! Нам не дано узнать.
   - Тем более! - Все мое естество отшатнулось от Этих слов, как  от  края
головокружительной пропасти. - Смысл? Какой во всем этом смысл?!
   - И этого нам знать не дано. Я выгляжу в ваших глазах безумцем?
   - Я просто не понимаю...
   - Поймете. Со временем кто-нибудь из  вас  это  обязательно  поймет.  И
наверное, поступит так же. Не верите? Тогда вы плохо  знаете  самих  себя.
Пространство,  которое  вы  осваиваете,  пока  что  соизмеримо  с   вашими
желаниями и сроками жизни. Но так будет не всегда. Сегодня кто-то  из  вас
жаждет ступить, допустим, на Марс,  знает,  что  это  ему  не  суждено,  и
страдает от этого.  Но  так  же  точно  он  знает,  что  Марс  достижим  и
кто-нибудь  помоложе  ступит  на  его  поверхность.  С  этим  утешительным
чувством ваша цивилизация жила и живет. Пройдет срок,  и  вы  окажетесь  в
ином положении. Все доступное -  достигнуто,  дальнейший  шаг  невозможен,
новых горизонтов нет и не будет.  Что  тогда?  О,  это  положение  устроит
многих! Но не всех. Вы сказали; что смысл жизни, во-первых, в самой жизни.
Верно. А что во-вторых, в-третьих? Устремление к новым далям в крови любой
прогрессирующей  цивилизации.  Жажда  неизведанного  -  страсть  не  менее
сильная, чем любовь, хотя  и  более  редкая.  Как  у  вас,  так  и  у  нас
обусловленная природой и  развитая  цивилизацией.  Что  делать  одержимым?
Безумие поступать так, как мы поступали, но смириться - значит, отказаться
от самих себя. Самозаточение невыносимо для таких, как я, и,  быть  может,
гибельно для самой цивилизации, из двух невозможностей надо  было  выбрать
одну - вот и весь смысл. Мы  выбрали.  Лишь  бы  вырваться!  -  приемлемой
казалась любая цена. Теперь вам ясно, почему нам  предоставили  звездолет?
Мы освободились. Да, за это мы платили и платим. Счастлив лист, который вы
растерзали: он не чувствует и не мыслит...  Зато  мы  здесь.  Мы  были  во
многих мирах и еще будем во многих, наша жизнь длится дольше вашей. Хотя в
каком-то смысле мы уже не живем. Так будет  еще  долго...  Что  ж,  всякая
жизнь проходит, важно ее наполнение, мы свою наполнили до краев. Мы видели
то, чего никто никогда не увидит. Чужие среди чужих  миров  -  пусть  так!
Нет, этого вам не понять. Все это ваше вокруг... То ли оно нереальное,  то
ли нереален я сам. Стоит мне провести год в полете,  как  здесь  промчатся
века, и только я буду помнить, как тут было. До чего же все мимолетно!  До
призрачности мимолетно...
   Странное  ощущение  охватило  меня  после  его  слов.  Близости?   Или,
наоборот, бесконечной далекости? Не стало пугавшей  меня  человекоподобной
безликости, но и неведомый, грозно могучий пришелец тоже  исчез.  То,  что
приоткрылось в его словах, пронзило меня смятением, величием, ужасом.  Что
мы все перед временем? И  каково  же  вдобавок  лишиться  смысла  и  цели!
Изнывать в полете, в миллиардолетней  тьме  пространства,  снова  и  снова
устремляться к огонькам звезд, видеть все новые и новые миры, быть  может,
прекрасные, но такие чужие. Познавать, думать, чувствовать, зная, что  это
никому не нужно, для всех  бесполезно,  словно  ты  уже  умер.  Какой  же,
наверное, холод он нес в своей душе! Что  перед  этим  все  муки  богов  и
титанов... Какая страшная, какая дерзновенная участь! Отречение  от  себя,
вызов целой  Вселенной,  которая  твердит  разуму:  "Нет,  дальнейший  шаг
невозможен!", и вот уже все  опрокинуто  тем  победным  безумием,  которое
знакомо и человеку... Победа - и с ней  мука  бессмыслия,  тоска,  которую
едва ли можно постичь.
   Моя  рука  дрогнула  в  безотчетном  порыве   сочувствия,   словно   ее
прикосновение могло передать каплю земного  тепла  тому,  кто  в  нем  так
нуждался. Но рассудок мгновенно пресек неуместный порыв,  вместо  этого  я
лишь спросил:
   - Значит, с надеждой на сверхсветовые перемещения надо расстаться?
   - Да.
   - Значит, для вас нет, а для нас не будет, другого выхода?
   - Да.
   - И ваши глаза еще не устали видеть?
   - Нет.
   - А ваша душа...
   - Возможно, это случится скоро.
   - Сознание бесцельности...
   - И это тоже.
   - Одиночества, постылой отверженности...
   - Вы жалеете меня?
   - Я вас понимаю. Надеюсь, что это так.
   Он медленно отвел взгляд. Мне показалось, что  в  его  глазах  блеснули
слезы. Но этого, конечно, не  было,  маски  не  плачут.  Мы  сидели  среди
уличного гомона, под светлым осенним небом, близкие друг другу и  безмерно
чужие, как это часто бывает в  психической  вселенной,  которая  столь  же
огромна, неодолима, как и физическая.
   - Я бы так не смог, - тихо и неожиданно для себя сказал я.
   - Кто знает...
   Он повернул голову, взглянул на меня так, будто впервые  увидел,  и,  к
моему изумлению, засмеялся  негромким,  совсем  человеческим  смехом.  Тем
безотчетным, ни с того ни с сего, каким иногда смеется старик или ребенок.
   - Кто знает, - повторил он уже  серьезно.  -  Из  нашей  безвыходности,
оказывается, тоже есть выход.
   - Какой?
   - Наипростейший. Когда наши глаза устанут видеть или когда  приблизится
наш последний час, то мы...  Мы  устремимся  к  той  ближней  цивилизации,
которой можно и должно будет передать все нами накопленное.
   - Слушайте, но это же все меняет! - воскликнул я, точно и с  моей  души
спала невыносимая тяжесть. - В самом деле, как  просто,  как  замечательно
просто... Так вот что поддерживало вас, теперь понимаю, почему вы  до  сих
пор не сломились!
   Он с улыбкой покачал головой:
   - Все не так, как вы думаете. То, что  я  сказал...  Самое  непонятное,
почему столь очевидная мысль  не  пришла  мне  в  голову  раньше?  Страсть
эгоистична, безумная вдвойне, должно быть,  поэтому.  Видите  ли,  желание
отдать возникло у меня только сейчас.
   - Сейчас? Каким образом?
   - Самым обычным. Да, мы видели много миров,  да,  мы  изучили  не  одну
цивилизацию. И всюду, неузнанные, мы оставались чужими  и  все  оставалось
чужим для нас. А надо было всего лишь вот  так  посидеть  и  поговорить...
Замыкаясь на себе самом, самого себя не познать,  это  так  же  верно  для
цивилизации, как и для личности. Под всеми солнцами верно. Спасибо за  все
- и прощайте!
   - Постойте, куда вы, минуточку...
   Я вскочил,  но  было  поздно.  Он  уже  растворился  в  толпе,  которая
поглотила его, как она поглощает всякого, - молодого и старого, мудреца  и
безумца,  человека  и  нечеловека.  Она  всеобщность  и  этим   напоминает
Вселенную, где все возможно и все может сбыться.



   Дмитрий Биленкин.
   Шел человек по грибы

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Лицо в толпе". М., "Молодая гвардия", 1985
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Сосипатров привык верить глазам своим, но когда на  поляну  средь  бела
дня стала опускаться "летающая тарелка", он им, естественно,  не  поверил.
Как нагнулся за крепеньким подосиновиком, так с ножом в руке и  закаменел,
благо в такой позиции от инопланетного наваждения его преотлично  скрывали
кусты.
   Тем временем "тарелка" села, люк  откинулся,  оттуда  гусеницей  выполз
трап и по нему семенящим шагом на  землю  прошествовали  маленькие,  очень
деловитые зеленые человечки с противогазными рыльцами. Один из  человечков
запнулся о кочку, явно по-инопланетному выразился, что  наконец  заставило
Сосипатрова поверить в реальность происходящего. Но  от  этого  ему,  само
собой, стало не легче, а тяжелей. Что прикажете  делать?  Если  происходит
вторжение, то в целях личного сбережения и  всенародного  оповещения  надо
срочным образом драпать; если же, наоборот, намечается дружеский визит, то
надлежит выйти и приветствовать. А может, и в этом  случае  лучше  позвать
кого  следует?  Лес  безмолвствовал,  совета  было  получить  не  у  кого,
поступай, выходит, по собственному разумению, а это, как  известно,  порой
тошнехонько. Так ничего и не надумав, Сосипатров  остался  в  прежней,  за
кустами, позиции. Только нож спрятал; и не оружие, и ненароком может  быть
не так понято.
   Зеленые человечки меж тем прошествовали мимо -  Сосипатрова  то  ли  не
заметили, то ли проигнорировали. Вид у них  был  целеустремленный,  как  у
докладчика на подходе  к  трибуне.  Земля  под  их  ногами  дымилась,  без
всякого, впрочем, для окружающей среды ущерба.
   Процессия  удалялась.  Опять  же  надо  было  что-то  делать,  но  что?
Решимость была не  в  характере  Сосипатрова,  потому  что  характера  он,
собственно  говоря,  не  имел.  То  есть  видимость  его,  конечно,  была,
поскольку в отличие, допустим, от  Иванова,  Сидорова,  Петрова  он  часто
ввертывал в разговор "будьте добреньки",  терпеть  не  мог  "Жигулевского"
пива, жизнь называл "куролесицей", а не "жестянкой", как то обычно делают,
и таких особиц за ним числилось немало. Однако все умерялось  безотчетным,
как дыхание, стремлением быть "как  все".  Незримые  заемы  куда  обширней
денежных; Сосипатров, который редко  у  кого  перехватывал  до  получки  и
всегда аккуратнейше возвращал взятое, очень бы удивился,  скажи  ему  кто,
что во всем остальном он неоплатный должник,  причем  неизвестно  кому.  В
первую очередь, наверное, окружающим. Все ворчат  на  погоду,  начальство,
транспорт - и Сосипатров ворчит, что-то хвалят - и его голос  слышен;  все
обзаводятся коврами - и он в очереди; все кидаются тушить пожар - он и тут
со всеми (был в его жизни такой эпизод). Подобная артельность, может быть,
и прекрасна, только что остается на долю личности и где она?  Это  уже  не
душа, не характер, а сосуд для чего-то или из-под чего-то:  что  нальется,
то и будет. Хотя, если вдуматься,  кто  из  нас  не  артелен?  Без  своего
характера прожить можно, без общинного - вряд ли.
   И вот в самую трудную для себя минуту Сосипатров оказался один. Правда,
в сознании брезжило что-то насчет "тарелок"  прочитанное  или  услышанное,
только,  увы,  противоречивое  и  потому  неруководящее.  Инопланетяне  же
уходили, а с ними скрывалась то ли смерть, то ли слава.  Ситуация!  Трудно
сказать, как повернулось бы дело,  но  в  каждом  из  нас,  о  чем  многие
предпочитают забыть, жив неутомимо  любознательный,  жаждущий  подвигов  и
открытий ребенок. И Сосипатров, к  своему  удивлению,  двинулся  вслед  за
пришельцами. Откуда только взялась крадущаяся походка разведчика,  которая
его, обмирающего, скрытно повела от дерева к  дереву!  Позже  он,  правда,
сообразил, что по всем приключенческим литканонам так себя и должен  вести
настоящий мужчина, значит, подсказка все же была.
   Но то было позже, а сейчас  в  оглушенном  сознании  трепыхнулась  лишь
залетная строчка какой-то давней песни: "Там он землю бережет родную..." И
ведь точно! Бережет, да не просто землю, а всю,  можно  сказать,  планету.
Надо же! Очень к месту пришлась та строчка и вся воинская некогда служба.
   Не одиноким почувствовал себя Сосипатров,  и  это  приободрило,  тверже
стал шаг. Зеленый цвет и малорослость удачно маскировали человечков,  зато
они двигались колонной и на ходу,  опять  же  без  ущерба  для  окружающей
среды, дымили. Так что преимущество  в  конечном  счете  было  на  стороне
землянина, тем более что Сосипатров понасмотрелся всяких  фильмов  и  это,
как выяснилось, тоже способствовало. Много чего оказалось у него за душой,
он  сам  поразился.  Успех  обнадеживал.  Правда,  пришельцы  могли  взять
хитроумной техникой, но пока не брали, шли бестревожно. Их  противогазного
облика рыльца даже не поворачивались  из  стороны  в  сторону,  словно  на
земную флору, а заодно и фауну, инопланетянам было  решительно  наплевать.
Сосипатров, на что уж  покладистый  мужик,  и  то  обиделся,  хотя  это-то
невнимание зелененьких лучше всего обеспечивало ему безопасность.
   Наконец процессия остановилась.  Сосипатров  осторожно  выглянул  из-за
куста. Место  было  как  место,  ничего  особенного:  сосенки  да  елочки,
брусничник с черничником, внушительный у ствола муравейник, парочка гнилых
пней и  ядовитый  мухомор  впридачу.  Полнейший,  короче,  зауряд,  однако
зелененькие повели себя так, будто свой гимн здесь намеревались  исполнить
или флаг  поднять.  Четко  выстроились  вокруг  муравейника,  рыльца  свои
подравняли и торжественно замерли.
   Что за притча!
   Прошла минута-другая - все то же. Ни  шевеления  в  рядах  зелененьких,
никакого ни на что внимания,  стоят  благоговейными  истуканами  и  словно
чему-то  внемлют.  Забыв  осторожность,  Сосипатров  от   изумления   даже
высунулся - и снова ничего. Нет, один все же зыркнул,  мимолетно,  как  на
муху, взглянул в его сторону.
   Сосипатров обомлел. Эх, разведчик, разведчик, выдал же себя, выдал, так
глупо оплошал! Захотелось юркнуть за куст,  вжаться  в  родную  землю,  но
что-то тут же потребовало совсем обратного - то ли встать  и  в  отчаянной
лихости рвануть на себя  рубаху  (мол,  стреляйте,  гады!),  то  ли  выйти
хозяином и гаркнуть:
   - Здорово, братья по разуму!
   Сделал он последнее. Шагнул, как тогда на  пожаре,  только  не  гаркнул
(горло перехватило), а хрипло сказал:
   - Здравствуйте... Позвольте вас, значит, приветствовать от имени...
   Явная,  понял,  чушь  получилась.  От  чьего  имени?   И   кого?!   Кто
уполномочил?! А вот, надо же, сказал, само с языка скатилось.
   Но не возымело последствий. Рыльца, правда, повернулись и вроде  как-то
поморщились, но ни один зелененький из  круга  не  вышел,  никто  никакого
бластера не выхватил, но и словом не удостоил,  точно  не  Сосипатров  был
перед ними, а замшелый пень.
   Тем все и кончилось, зелененькие  снова  впали  в  свой  транс,  отчего
Сосипатров и вовсе увяз. До сих пор  в  памяти  отыскивалось  хоть  что-то
путеводное, а теперь как обрезало, и, хотя ум работал, руки и  ноги  могли
двигаться, эта свобода только обременяла, ибо ничто не  подсказывало,  как
ею пользоваться. Все в нем онемело, как в кукле.
   Лишь животный рефлекс остался. Едва прошло оцепенение,  как  ноги  сами
дернулись,  и  побежал  бы,  наверное,  Сосипатров,  но  уж  слишком   его
оскорбили. Всегда махал  рукой  на  всякие  там  высокие  материи,  а  тут
проняло. Кто они такие в конце концов, эти  зелененькие?!  Сами  не  лыком
шиты, сами в космос