- На Землю?!
   -  Именно,  именно!  Наидревнейший,  можно  сказать,  ритуал...   Вождь
племени, прежде чем его возведут в сан,  должен  пройти  поношение,  чтобы
чувствовал, помнил, не заносился! И даже в поздние времена  подвластный  и
ничтожный  мог  однажды,  в  ритуалом  дозволенный  час,  обличить  своего
властителя...  Час  равенства  и   раскрепощения,   социальная   отдушина,
противовес жесткой заданности бытия! Мы это утеряли, заменили иным, а тут,
надо же, сохранилось в своей первозданности!
   Гундарев отступил на шаг.
   - Вот, значит, как...  И  что  же  вы  им,  "оплевывающим",  интересно,
ответили?
   - А ничего. Мы забыли, отвыкли, не  знаем,  как  это  бывает,  ну  и...
Рамирес развел руками. - Зато теперь все как на ладони: и  что  плохого  о
нас думают, и как относятся, и какие  мы  идиоты...  "Момент  истины",  да
какой! И это вопреки  всей  их  этикетности,  регламентации,  фальши...  А
может, наоборот, благодаря этому?  Крайность  обязательно  порождает  свою
противоположность! Без отдушин жить-то нельзя...
   - Нельзя, - эхом отозвался Гундарев. В его сознании  смутно  забрезжила
какая-то мысль. - И что же вы сделали после "оплевывания"?
   Поверить трудно! Сплясал! - Рамирес лихо откинул голову,  -  Вместе  со
всеми, и это было здорово. Этнограф я или не этнограф? Слушайте,  господин
Посол, если вы полагаете, что тем самым...
   - Ничего я не полагаю. И я тебе больше не "господин Посол", заруби  это
себе на носу!
   О! Уж не воспользоваться ли и мне "правом Семилунья"?
   Валяй! Сейчас меня интересуют только две вещи: бочка вина и Твор.
   - Бочка? - глаза Рамиреса выкатились сильнее обычного.
   - Да, чтобы окунуть в нее Твора.
   - Фью! Соблазнительно, и все же, братец, нельзя: Твор - слуга.  Сегодня
он тебя вправе, а не наоборот. Может, Владык для такого дела  поискать?  -
Рамирес издал короткий смешок. - Кажется, мы заразились и чуточку спятили,
а?
   "Верно", - чуть не сказал Гундарев. Мысль наконец  прояснилась.  Ай  да
Владыки! Сами не решились сорвать переговоры - страшно. Инициатива  должна
была исходить от нас, и они нам ее навязывали. Какие теперь переговоры,  о
чем? Глас народа - глас божий...
   - А, где наше не пропадало! - вырвалось у Гундарева. - Гулять,  так  уж
до конца!
   Впечатления той ночи спутались в памяти Гундарева. Когда мосты сожжены,
а в небе колдовской свет лун, а вокруг безудержное веселье и эта ночь, как
молодость, больше не повторится...
   Где бы они ни появлялись, их тотчас обступали ридляне. Им снова бросали
в лицо все, что о  них  думают,  -  плохое,  разное,  всякое.  И  к  ужасу
Рамиреса, ужасу, который вскоре сменился оторопью восторженного удивления,
Гундарев  отвечал  хулителям  так,  как  уже  ответил  однажды.  И   толпа
притихала. Понемногу слышавшие Посла  стали  сплачиваться  вокруг  землян,
отгораживая их от новых натисков и поношений.
   Так посреди всеобщего кипения возникло подобие островка, центр которого
составляли земляне. Но это длилось недолго. Как, отчего произошел перелом?
Выражение  лиц  изменилось,  все  смешалось  вокруг,   забурлило   прежним
весельем. Грянула музыка, да; горячий ритм взбудоражил кровь, подхватил  и
понес. Гундарев не успел опомниться, как ухватил чью-то  многопалую  руку.
Или,  наоборот,   его   вовлекли?   Неважно,   неважно!   Устоять   против
детски-наивного напора толпы было  нельзя,  невозможно.  Ноги  пошли  сами
собой. Ничто уже не имело значения, кроме сиюминутного, здешнего.  В  небе
плясали луны, от топота  ног  содрогалась  твердь  площадей,  скалясь,  на
крышах пританцовывали химеры. Семилунье,  Семилунье!  Что-то  окончательно
растаяло в душе Гундарева, он лишь на  мгновение  удивился,  что  кружится
вместе со всеми, что ему жарко дышат  в  лицо,  что  он  обнимает  кого-то
(неужто ридлянку?) и что ему хорошо, вольно, славно, как было разве что  в
детстве, в позабытом давным-давно.
   Ах, вы не знаете, как умеют плясать на  Земле?  А  ну,  Рамирес,  давай
тряхнем стариной... К черту возраст! И кто же это, какой мизантроп сказал,
что в этих славных лицах есть что-то рыбье, лицемерно-любезное?!  Не  было
этого никогда, быть не могло...
   Как-то незаметно всей шумной, умаявшейся  компанией  они  оказались  за
предлинными наспех накрытыми столами, и  так  же  вдруг  в  руках  у  всех
очутились кубки. Тут все смешалось. Для землян в здешних напитках не  было
ничего хмельного, и все-таки они захмелели - от стремительных  танцев,  от
всего пережитого, что на них навалилось, от вольных просторов искренности,
которые с  такой  внезапностью  распахнулись.  Они  вслух  честили  спесь,
лицемерие, все, что  ненавидели  сами,  и  ридляне  дружно  вторили  им  и
спрашивали:  а  как  на  Земле?  И   люди   отвечали   с   наивозможнейшей
откровенностью, иногда споря друг с другом, забывая, кто подле них, и  это
тоже было ново, независимо, прекрасно.
   Раскрыться, да их заставили раскрыться - ловкий ход! Ну и злорадствуйте
на здоровье, неведомо  вам,  что  подлинная,  на  века  дипломатия  крепка
правдой. Никакие владыки не вечны, вечен только народ, а он здесь, с нами,
пусть беспомощный и наивный, но таким будет не всегда...
   Молодцы, что задали нам перцу, правильно! Да, да, это  я  тебе  говорю,
дружище!.. Что, прах побери эту  нашу  инаковость?  Нет,  извини,  тут  не
согласен: инаковость - не помеха, наоборот, без нее мир был  бы  пресен  и
скучен, как пропись таблицы умножения...
   Это ли говорилось, другое -  неважно.  Важно,  как  говорилось.  И  как
слушалось! Ничего подобного  Гундарев  не  переживал.  Громыхание  кубков,
возгласы и  слова;  многолунный,  неземной  свет  на  лицах,  то  серьезно
внимающих, то смеющихся; понятные уже без всякого транслятора голоса;  так
бы и обнял всех! Не все было безмятежно, нет. Возникали и споры, случались
недоразумения, но все как-то легко улаживалось, а если даже  я  оставалась
горчинка, то,  чувствовалось,  и  она  нужна,  как  озон  в  послегрозовом
воздухе. Только бы эта ночь не кончалась!
   Много еще чего было, но  напор  впечатлений  перегрузил  память.  Когда
мелькнуло последнее?  Ах  да,  это  было  уже  в  резиденции,  в  холодном
полумраке ее покоев, ведь ночь все-таки кончилась...
   - Переживаешь, Посол? -  Рамирес  легонько  подтолкнул  его  локтем.  -
Владыки...
   - Что посеяли, то и пожали. Но ведь стоило?
   - Еще как стоило! Хватит фальшивых заверений, мы - люди! И знаешь что?
   - Знаю, можешь не утешать. Будущее сведет нас с ридлянами,  и  договор,
настоящий Договор, будет подписан. Не сейчас,  через  сто,  тысячу  лет  -
будет!
   - Вот и я о том же... Интересно, потребуются ли тогда дипломаты?
   - А вот этого мы с тобой никогда не узнаем. Нам  не  дано  предугадать,
как наше слово отзовется... Ничего, жизнь мудрее нас.


   Договор  был  подписан  на  следующий  день.  Лица  Владык,  когда  эта
церемония происходила, показались Послу угрюмыми. Словно что-то  заставило
их уступить... Может, так и было? Или только  казалось?  Этикет  полностью
вступил в свои права, слова и выражения лиц снова стали непроницаемыми,  а
чужая душа - потемки.
   Да и своя, в общем, тоже, ибо самому Гундареву  все  недавнее  казалось
сном.



   Дмитрий Биленкин.
   Гол в свои ворота

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Юный техник", 1969, N 3.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   "Выше головы не прыгнешь", - твердит пословица. "Прыгай!" - приказывают
обстоятельства, и - гоп! - человек прыгает выше головы.
   Мрачные  обстоятельства,  которые   на   этот   раз   заставили   людей
опровергнуть пословицу, были  кратко  изложены  в  речи  Президента  фирмы
"Робот - друг человека".
   - Господа,  -  сказал  он.  -  Реклама  конкурентов  забивает  нашу,  и
продукция лишается сбыта. Прошу придумать нечто гениальное.
   Мозговой штаб фирмы "Робот - друг человека" энергично задумался.
   Первым взял слово Главный рекламист  -  положение  обязывало  его  быть
гениальнее других.
   - Предлагаю... э-э... предлагаю очередную "мисс Европу" выдать замуж...
э-э... за робота нашей фирмы.
   - Гм! - сказал Президент.
   Специальный рекламист возликовал, уловив в "гм!" Президента сомнение.
   - Все поймут, что это фикция, - бросил он. - Да и согласится ли мисс...
   - За миллион долларов любая мисс согласится обвенчаться хоть с  утюгом,
- парировал Главный рекламист.
   - Слишком банально,  -  после  тщательно  взвешенного  молчания  сказал
Президент. -  Нет  остринки.  Такой,  знаете  ли,  чтобы  впилась  в  нерв
общества. О свадьбе с роботом пошумят неделю-другую,  а  потом  забудут...
Прошу выдвигать новые идеи.
   В кабинете от напряженной работы мысли, казалось, потускнел воздух.
   "Один - ноль  в  мою  пользу",  -  удовлетворенно  подумал  Специальный
рекламист. Однако он прекрасно понимал, что начальство уважает подчиненных
не за скепсис, а за положительные идеи. Но, как назло, мысль, скользнувшая
на "футбольные" рельсы, сойти с них не желала.
   И внезапно...
   Специальный рекламист вдохновенно поднял голову.
   - Господа! -  звенящим  голосом  провозгласил  он.  -  Чье  имя  шепчут
мальчишки, взрослые и старики во всех уголках страны!  Великих  писателей!
Нет! Ученых! Нет! Врачей, педагогов! Нет, нет и нет! На каждого  человека,
знающего, кто  такие  Эйнштейн  и  Хемингуэй,  приходится  десяток  людей,
которые спросонок назовут вам лучших футболистов страны. Моя идея  проста.
Мы создаем  робота-вратаря,  внешне  тождественного  человеку.  Он  спасет
футбольный престиж страны. Вот тогда неожиданно для всех мы  объявим,  что
гениального вратаря создали мы - фирма "Робот -  Друг  человека".  И  наша
продукция покорит сердца.
   - Гм! - сказал Президент.
   Главный рекламист даже пискнул от зависти.
   - Да вы представляете, - закричал  он,  оборачиваясь  за  поддержкой  к
Главному технологу, - вы представляете, какую невероятную  программу  надо
задать такому роботу, чтобы никто не заподозрил подделки)!
   - Сложно, - сказал Главный технолог.
   - Ничуть! - бодро возразил Специальный рекламист. - От вратаря никто не
потребует ума и тонкости души. Достаточно снабдить его программой хватания
мяча, программой выполнения некоторых элементарных  человеческих  функций,
программой  несложных  острот  для  телевидения.  Последнее,  впрочем,  не
обязательно.
   - Можно, - сказал Главный технолог.
   - Нужно, - отрезал Президент.
   Карьера вратаря Джона Смита  была  ослепительной,  как  восход  солнца.
Весной он появился в составе третьеразрядной команды "Белый лебедь", и уже
к концу года "Белый лебедь" стал чемпионом страны. Его футболисты не стали
играть  лучше.  Отнюдь.  Они  просто  толпились  всем  гуртом  на  стороне
противника и, наплевав на оборону, ждали благоприятного момента,  чтобы  с
близкого расстояния вбить мяч в чужие  ворота.  Они  ничем  не  рисковали.
Проиграть они  не  могли,  потому  что  новый  вратарь  брал  все  мячи  -
решительно все - в девятку, "сухим  листом",  с  пенальти.  Потому  "Белый
лебедь" либо играл вничью, либо выигрывал.
   Болельщики взвыли. Портреты Джона Смита не сходили  со  страниц  газет.
Телевидение только за один месяц назвало его имя семь тысяч сто один  раз!
К декабрю было продано девять миллионов семьсот двенадцать тысяч  открыток
с  изображением  Джона  Смита  и  почти  столько   же   значков.   Шипение
недоброжелателей,  щедро  оплаченное  хозяевами  других  команд,   умолкло
навсегда, захлестнутое потоками протестующих писем.  Ежедневно  Джон  Смит
получал тридцать любовных посланий и семьдесят писем от мальчишек, которые
клялись во всем брать с него пример.
   К тому же выяснилось,  что  Джон  Смит  простой,  свойский  парень  без
мудрствовании, что у него обаятельная улыбка и богатый запас острот.  Этим
он завоевал еще несколько миллионов сердец.
   Близились международные игры. Национальная команда,  в  состав  которой
был, естественно, включен Джон Смит,  еще  ни  разу  не  выходила  даже  в
полуфинал. Но теперь... Теперь в ее рядах было "чудо века"  -  непобедимый
Джон Смит! Тренеры прославленных зарубежных  команд,  заранее  бледнея  от
страха, силились разработать новые виды тактики и стратегии типа  "Все  на
одного"  или  "Все  в  защите".  Пресса   неистовствовала.   Сумма   пари,
заключенных на Джона Смита, перевалила за двести миллионов  долларов.  Его
автографами спекулировали уже на всех континентах.
   И вот наступил великий час... Лучший  нападающий  мира  тринадцать  раз
обрушил на ворота Джона Смита свой знаменитый пушечный удар. И  тринадцать
раз мяч оказывался в руках приветливо улыбающегося Джона Смита. За  битвой
гигантов  следила  вся  планета.  Торговля  противоинфарктными  таблетками
принесла такой доход, что благодарные аптекари выбили в честь Джона  Смита
золотую медаль.
   Команда Джона Смита выиграла со счетом 1:0.
   В этот вечер едва ли не каждый разговор, где бы он ни шел, начинался  и
кончался именем Джона Смита.
   Следующая команда противника проявила позорное малодушие: игроки стадом
овец сгрудились у своих ворот, чтобы таким способом свести игру на  ничью.
Понятно, что в этой толкучке защитники дважды  забили  мяч  в  собственные
ворота... Опозоренная команда не  рискнула  вернуться  на  родину,  где  у
посадочных  площадок  аэродрома  их  ждали  толпы  болельщиков  с  гнилыми
ананасами наготове.
   В третьей игре Джон  Смит  едва  не  стал  жертвой  подлого  нападения.
Подкупленный (как потом выяснилось за 350 тысяч долларов) игрок  Бризантии
нанес ему страшный удар в  коленную  чашечку,  на  что  Джон  Смит  только
улыбнулся (конструкторы снабдили его солидным запасом прочности).
   Команда Джона Смита стала чемпионом мира!
   - Пора! - сказал Президент, радостно потирая руки. - Наш мальчик взошел
на пьедестал всемирной славы. Раскроем наши карты.
   Специальный рекламист скромно сиял.
   -  Не  выйдет,  -  вдруг  сказал  Главный  психолог,   только   недавно
приступивший к своим обязанностям после длительной болезни.
   Президент грозно нахмурился.
   - Вы что-то сказали!
   - Да, господа, сказал. Я не хочу, чтобы из нас сделали фарш.
   Президент оторопел. Главный рекламист, еще  не  понимая,  в  чем  дело,
радостно взбодрился, а Главный технолог ни  к  селу  ни  к  городу  мрачно
обронил: "Возможно".
   - Э-э... объяснитесь... - наконец пролепетал Специальный рекламист.
   - Пусть за меня объяснит телевизор.
   Главный  психолог  встал  и  включил  телевизор.  В  кабинет   ворвался
неистовый рев:
   - Джон Смит! Джон Смит! Джон Смит!!!
   Экран  наплывом  заполнили  перекошенные  лица.  "Вот  он,  вот  он!  -
надрывался телекомментатор, силясь перекричать  вопль  толпы.  -  Вот  он,
великий, величайший, наш гений!!! Вы слышите, как встают  трибуны!  Тысячи
оваций, тысячи порывов, слитые воедино!!! Да здравствует..."
   - Надеюсь, теперь вам все ясно? Главный психолог убрал  звук.  -  ОН  -
кумир. Мы перед ним ничто. Тронуть его - все равно что  наплевать  в  душу
миллионам, они нам этого не простят. И кроме того, он принес  национальной
сборной победу. Надеюсь, вы патриоты, господа?
   Президент бессильно упал в кресло. С экрана ему улыбался Джон Смит.



   Дмитрий Биленкин.
   Весенние лужи

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Знание - сила", 1987, N 11.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Жизнь - это ожидание. Ждут все, всегда и всего, начиная с первых капель
материнского молока и кончая последней надеждой на исцеление. А  меж  этим
такое обилие всякого, что давно сосчитаны звезды нашей Галактики  -  и  до
сих пор нет ответа, сколькими желаниями обременены наши души.
   Чудо на этой  ярмарке  ожиданий  -  товар  особый  и  неприметный.  Кто
упомянет  о  нем  наряду  с  любовью,  успехом  и  даже  удовольствием  от
бифштекса? Но если вглядеться, то вера в чудо, желание  чуда  постоянны  в
нас: вдруг, ну а вдруг... Правда, с возрастом копится  разочарование.  Где
они, эти всеозаряющие, невероятные, с неба  падающие  подарки  судьбы?  Не
считать же чудом шальной выигрыш в какой-нибудь лотерее!  Вообще,  оглядев
историю нашего рода,  сможет  ли  кто-нибудь  назвать  пусть  одно,  самое
крохотное, зато несомненное чудо?
   Странно все-таки устроен мир... В нас теплится неизбывная  жажда  чуда,
законы природы оставляют им место  (вплоть  до  разрешения  холодной  воде
самопроизвольно вскипеть в обычном  графине),  а  подлинные,  беспримесные
чудеса, судя по всему, не случаются,  ибо  та  же  вода  еще  ни  разу  не
воспользовалась своим правом беспричинно взбурлить  на  глазах  изумленной
публики, да и по канонам  теории  вероятностей  столь  нечаянная  игра  ее
молекул возможна лишь во временных пределах  существования  Вселенной,  то
есть   практически   нигде   и   никогда,   хотя,   с   другой    стороны,
среднестатистически воде дозволено сбрендить таким образом в любой миг и в
любом месте. Хоть в этом графине!
   Смешней и обидней всего, если при этом в комнате никого не окажется...
   А если и окажется?
   Наша  история  вам,  конечно,  известна,  о  ней  упоминается  даже   в
учебниках. Но я расскажу о том, что не попало в научные публикации.  И  не
только потому, что здесь много личного и эмоционального,  а  то  и  другое
изгоняется из научных сообщений с  тем  же  рвением,  с  каким  в  старину
изгоняли нечистую силу. Нет, дело не только в этом...
   Задание у нас тогда было самое обычное: возле звезды,  имеющей  в  силу
своей  незначительности  лишь  порядковый  номер,  надлежало  смонтировать
очередную вакуум-станцию. И заодно обследовать одну тамошнюю планетку, что
могло скрасить рутину и даже возвести  нас  на  пьедестал  первопроходцев,
если бы не два обстоятельства: во-первых, планета более всего походила  на
обледенелый булыжник, а во-вторых, ее, хотя и бегло, уже обследовали.
   Впрочем, мы и не гнались за лаврами. Изречение "Чудес не бывает!" давно
стало ходовым в нашей компании, а приучил к  нему  Василенко,  у  которого
бутерброд всегда падал маслом вниз, что побуждало  его,  качая  головой  и
подергивая вислый чумацкий ус, бранить "закон  мировой  подлости".  Так  и
привилось. Чудес не бывает! Мы поминали это заклинание, разыскивая  всякие
куда-то  подевавшиеся  мелочи,  которые  "вот   только   что,   не   успел
отвернуться, были на месте", употребляли  его,  когда  что-то  не  должное
ломаться ломалось и  еще  во  множестве  других  случаев,  то  есть  почти
каждодневно. Что за жизнь, если вдуматься: у  меня  десятки  раз  отлетали
пуговицы и, заметьте, всегда некстати,  и  хоть  бы  одна  пришилась  сама
собой!  Нет,  наш  мир  устроен  настолько  бездарно,   что   само   собой
осуществляется лишь плохое, поэтому жить здесь трудно, а  созидать  -  тем
более.
   Хотя тем больше чести. Не с богами сражаешься - с  поломками  борешься,
пыль  изгоняешь,  второму   началу   термодинамики   противостоишь.   Лишь
творческое созидание удерживает жизнь от растекания  болотом,  где  хорошо
одним только подонкам, и  то  лишь  до  тех  пор,  пока  им  есть  на  ком
паразитировать, пока  они  всех  творящих  не  передушили.  Правда,  столь
известный философ, как Ирма Бреннер, утверждает - и многие женщины  с  ней
согласны, - что труднее всего просто жить,  и  как  раз  по  этой  причине
мужчины рвутся прочь от семейного очага  ко  всяким  там  звездам  и  поют
дифирамбы творчеству. Не знаю, не знаю, в молодости я,  конечно  же,  счел
это мнение отрыжкой консерватизма, теперь я не столь категоричен...
   Простите! Я заболтался, это,  должно  быть,  старческое  уже.  Все-все,
перехожу к делу.
   Пока мы возились с главным предприятием,  то  есть  с  вакуум-станцией,
работа шла как надо, без с