енью.  В  углу на  грязной циновке
лежала мертвая девочка лет  десяти,  на  лице  которой мухи  уже  справили свои
незамысловатые брачные обряды.
     В  изголовье трупа стоял искомый чемоданчик,  отличавшийся от  всего того,
что окружало его здесь,  примерно так же,  как мельхиоровая вилка отличается от
деревянных палочек для еды. Хозяева, не справившиеся с замками, просто вспороли
бок чемоданчика.
     Скрюченные пальцы  покойницы  еще  сжимали  тускло  поблескивающую палочку
термометра.   Вокруг  были   разбросаны  всякие  забавные  штучки:   стеклянные
флакончики,  баночки,  тюбики,  склянки,  шприцы и пакетики. До самых последних
минут девочка играла с предметами, которые могли бы спасти ее.
     Верка запихала все  это добро обратно в  чемоданчик и  поспешила к  хижине
Ингбо,  где  уже  парил невидимый для человеческого взгляда бог смерти,  войны,
молнии и грабежа Шонго, уводивший души умерших в свои владения.
     Там  она раздула очаг,  поставила на  него горшок с  водой и  приступила к
инвентаризации своих  сокровищ.  На  дне  чемоданчика оказалось  немало  битого
стекла,  рассыпанных порошков и  рваных бинтов,  но ампулы с противодифтерийной
сывороткой и антибиотиками, к счастью, уцелели.
     Дальнейшие Веркины  манипуляции напоминали со  стороны  жуткий  магический
обряд: в кипятке варятся какие-то загадочные побрякушки, затем превращающиеся в
огромного бескрылого и  безногого комара с  прозрачным брюхом и  длинным тонким
жалом;  это жало пьет бесцветную жидкость из стеклянных сосудов,  плюется ею, а
потом жадно вонзается в ягодицу почти уже неживого ребенка.
     - Зачем ты  это  сделала?  -  равнодушно спросил Ингбо,  уже приготовивший
кусок домотканой материи, в которую полагалось завернуть мертвое тело сына.
     - Я колдунья, - ответила Верка, дабы не пускаться в подробные разъяснения.
     Когда они ложились спать,  маленький Килембе еще жил.  Верка несколько раз
вставала к нему - колола сыворотку, пенициллин, атропин. От шума кипящей воды и
позвякивания вскрываемых ампул  супруги Ингбо просыпались и  испуганно пялились
на бледнолицую колдунью.
     На  третий день  лечения Килембе сел,  попросил горячего молока,  а  потом
нараспев произнес фразу,  суть которой ему никогда не  суждено было понять:  "В
лесу родилась елочка, в лесу она росла..."
     Ингбо на карачках подполз к Верке и потерся носом о ее щиколотку. Затем то
же  самое проделала его  тучная жена.  Это  означало,  что оба они признают над
собой полную власть великой колдуньи и просят ее не гневаться за прошлое.
     Через  полчаса  слух  о  чудесном  исцелении Килембе,  возле  которого уже
незримо витала тень беспощадного Шонго,  облетела всю деревню. Когда изнывающая
от  безделья Верка выходила прогуляться (теперь она  была  отстранена от  любой
черной работы), попадавшиеся на ее пути африканцы прикрывали свои лица локтем и
подобострастно кланялись.  Встретиться взглядом с  колдуном или колдуньей здесь
считалось такой же плохой приметой, как и наступить на хвост спящему льву.
     Особенно сильно  переменилась Веркина жизнь  после  того,  как  однажды ее
пригласили на аудиенцию к  вождю.  К тому времени он стал уже обладателем сразу
двух  белых  женщин,  заплатив  колдуну  за  продавщицу  дюжину  самых  толстых
африканок из своего гарема, целое стадо коров и множество другого менее ценного
скарба.
     Резиденция вождя отличалась от  хижины Ингбо примерно так  же,  как волчье
логово отличается от барсучьей норы - и там и тут одинаково грязно, везде царит
полнейшая антисанитария,  зато совсем другие масштабы.  Домочадцы вождя - жены,
дети, прислужники и прихлебатели, - узнав о приближении колдуньи, бросились вон
и попрятались кто где.
     Вождь возлежал в  гамаке,  накрытый до  самого подбородка шкурой леопарда.
Кроме  них  двоих,  в  доме  находились только  презабавная ручная обезьянка да
всякая мелкая живность вроде мух и сколопендр.
     Седовласый патриарх спросил шепотом:
     - Великая колдунья понимает язык настоящих людей?
     (Именно так, и не иначе, именовали себя эти дикари.)
     - Да, - ответила Верка.
     - Великая колдунья умеет лечить от дурных болезней?
     - Смотря от каких...
     Вождь  понял ее  слова буквально и,  буркнув:  "Тогда смотри",  -  откинул
шкуру.
     Болезнь  у  него  действительно  была  дурная.  Только  в  высшей  степени
мужественный человек,  не  раз  в  одиночку  ходивший  на  льва,  отважился  бы
продемонстрировать ее симптомы незнакомой женщине.
     - Нда-а...  -  только  и  сказала Верка,  пораженная не  столько плачевным
состоянием, сколько завидными размерами пострадавшей части тела.
     - Великая  колдунья спасет  меня?  -  с  надеждой спросил  вождь.  Его  не
единожды терзали звери,  кусали змеи и  уродовали враги,  но  еще никогда он не
ощущал себя так скверно.
     - Попробую, - сказала Верка, а сама подумала:
     "Хорошо, если это всего лишь свежая гонорея, а вдруг - сифилис?"
     - Облегчи мои страдания, и тогда я стану прахом у твоих ног, - вождь вновь
натянул на свое тело леопардовую шкуру.
     - Прежде чем  приступить к  лечению,  я  хочу наедине поговорить с  твоими
белыми женами.
     - Твое слово так же свято в этом доме, как и мое, - кивнул вождь.
     Верка  вывела обеих рубенсовских красавиц за  ворота деревни и,  окинув их
презрительным взглядом, спросила:
     - А ну признавайтесь, подружки, кто дедушку трипперком наградил?
     В тот же момент бухгалтерша вцепилась в лохмы продавщицы и завизжала:
     - Ах  ты,  курва подзаборная!  Мало ты дома блядовала?  Еще и  сюда заразу
принесла?
     - Врешь,  сука!  Я женщина чистая!  У меня санитарная книжка имеется.  Это
тебя все, кому не лень, драли! - продавщица была не лыком шита и На каждый удар
отвечала двумя, а на каждое бранное слово - целой дюжиной.
     - Проститутка!
     - Вафлистка!
     - Полмагазина проебла!
     - А ты весь совхоз!
     - Глаза выцарапаю!
     - А я тебе язык вырву!
     - На, получай!
     - А ты обратно!
     Вдоволь  налюбовавшись  на  этот  поединок,   сочетавший  элементы  кетча,
тайского бокса и сумо,  Верка растолкала землячек в разные стороны.  Ее чувство
мести было удовлетворено.
     - Ну  вот  так,  дорогие мои,  -  сказала она  затем  тоном,  не  терпящим
возражений.  -  Валите ровненько домой и  молитесь,  чтоб по  пути на  льва или
крокодила не нарваться.  Назад вас не пустят,  уж об этом я  позабочусь.  Как в
родную  сторону  притопаете,  обращайтесь  в  кожно-венерический  диспансер,  к
доктору  Буракову  Ивану  Антоновичу.   Только  подмойтесь  сначала.   Лечиться
самостоятельно не советую. Привет там от меня всем передавайте.
     - А  может,   Верочка,  ты  нас  сама  подлечишь?  -  заискивающе  сказала
продавщица.  -  Уж больно страшно одним через эту Африку топать.  Мы в долгу не
останемся. Правда, Клава?
     - Ага, - шмыгая разбитым носом, кивнула ее подруга по несчастью.
     - Как же,  стану я на вас дефицитные лекарства переводить! - подбоченилась
Верка. - Для таких, как вы, мне только мышьяка не жалко.
     Толстухи живо  переглянулись,  и  одного этого  взгляда хватило им,  чтобы
заключить между  собой  злодейский союз.  Бухгалтерша стала  заходить Верке  за
спину, а продавщица наступать с фронта.
     - Вот мы тебя сейчас, дрянь худосочная, научим культурному обращению...
     - Брысь отсюда,  пока  я  дедушке не  сказала,  что  вы  его  нарочно этой
хворобой заразили. Считаю до трех? Раз, два, два с половиной...
     Продолжать счет дальше не  имело смысла.  Обе паразитки решили не искушать
судьбу. Гнев вождя был страшнее львов и крокодилов, а главное - неотвратимее.
     Перед  тем  как  приступить к  лечению,  Верка объяснила вождю,  что  боги
наказали его этой болезнью за сожительство со злыми белыми ведьмами,  которые в
настоящий момент уже находятся на пути домой.
     Вождь  одобрил  ее  решение,  даже  о  потраченном  впустую  имуществе  не
вспомнил.
     Еще Верка поинтересовалась, могла ли дурная болезнь перейти на кого-нибудь
из  африканок.  Вождь с  запоздалым раскаянием признался,  что,  однажды познав
сладостные ласки новых жен,  на соплеменниц даже смотреть не мог, не говоря уже
об интимных отношениях.
     Эта   весть  успокоила  Верку  как   медика,   хотя  оставался  еще   один
потенциальный источник заразы -  колдун, успевший, фигурально говоря, пригубить
из  источника  наслаждений,  таящегося  между  необъятных  ляжек  любвеобильной
продавщицы. Однако буквально на следующие сутки проблема разрешилась сама собой
- колдун не вернулся из очередного похода за Лимпопо, разделив печальную судьбу
большей части своего отряда,  еще во время переправы угодившего под интенсивный
автоматный обстрел.
     Что касается лечения вождя,  то оно прошло на удивление успешно.  Организм
этих людей, не знакомый досель ни с какими лекарствами, отзывался на пенициллин
как  на  волшебную панацею.  Видя  восторг пациента,  впервые помочившегося без
болезненных ощущений,  Верка в качестве награды потребовала, чтобы ее отпустили
на родину.
     Благодарный,  но меркантильный вождь высказался в  том смысле,  что только
дурак выбрасывает целебный плод, случайно угодивший в его руки.
     Тогда Верка попыталась растолковать ему, что вся ее магия зиждется на этом
самом белом порошке,  заключенном в прозрачных бутылочках, а он рано или поздно
иссякнет.
     - Пополнив запасы, я вернусь, - пообещала она в заключение.
     - Нет, великая колдунья, ты не вернешься, - покачав головой, сказал вождь,
умевший читать в  чужих  сердцах.  -  Стаи  птиц  каждый год  прилетают в  нашу
саванну, но они всегда возвращаются назад, в неведомые страны.
     - Вся  моя  сила  заключена вот  в  этом,  -  она  сунула  под  нос  вождю
опорожненный шприц.  -  Когда кончится лекарство, иссякнет и сила. Зачем я буду
нужна вам тогда? Доить коров?
     Тут вождь высказал поистине государственную мудрость:
     - Я  исполню твою просьбу,  великая колдунья,  но  лишь тогда,  когда буду
уверен,  что ты вернешься. Львица, детеныш которой попал в ловушку, обязательно
придет за ним,  даже если ей будут угрожать копья охотников и огни костров.  Ты
должна родить ребенка.  После этого можешь идти куда угодно.  А  он останется у
нас залогом твоего возвращения.
     От такого предложения у Верки на какое-то время пропал дар речи. Вождь, не
давая ей опомниться, продолжал:
     - Прежде чем даровать женщине ребенка,  боги дарят ей мужа. Твоим супругом
станет  мой  любимый сын  Мбори.  Нет  в  саванне охотника смелее,  проворнее и
удачливее его.  Своего первого льва он добыл,  еще будучи мальчишкой. Когда бог
Шонго заберет меня на заоблачные пастбища, Мбори будет старшим над воинами. Иди
и  надень свой  лучший наряд.  Свадьба начнется сразу  после  того,  как  стада
вернутся в загоны.
     Верка, вышедшая из оцепенения, смело возразила, что не в обычаях ее народа
навязывать женщине в мужья человека, которого она раньше и в глаза не видела.
     Вождь на это вполне резонно заметил,  что муж богоданный тем и  отличается
от  мужа обыкновенного,  что  в  случае неудачного брака женщине винить некого,
кроме высших существ,  а с них,  как известно,  взятки гладки.  Что же касается
обычаев,  то они везде разные,  и следует придерживаться тех, которые приняты у
народа, давшего тебе приют.
     По знаку вождя в хижине появилась толпа злобных старух, предназначенных не
только для  услужения Верке,  но  и  для надзора за  ней.  Как видно,  все было
подготовлено  заранее.   Каждая  старуха  имела  при  себе  какую-нибудь  вещь,
позаимствованную из нераспределенных трофеев.  Это, надо понимать, было Веркино
приданое.  И если милицейская шинель, чайник с отбитым носиком и пожарный багор
еще годились на  что-то  путное,  то,  как использовать мотоциклетную покрышку,
фарфоровые изоляторы  и  лошадиный хомут,  она  даже  примерно  не  могла  себе
представить.
     По выражению лица вождя и  по поведению старух было ясно,  что ее заставят
выйти замуж даже в том случае,  если для этого придется прибегнуть к колодкам и
кляпу.  Понимая это,  Верка решила не противиться, тем более что кое-какой опыт
участия в  ненужных,  пустопорожних обрядах у  нее уже имелся -  и  в  комсомол
вступала,  и в профсоюз,  и на демонстрациях всяких ноги била,  и даже один раз
произносила речь на митинге в  защиту какого-то Луиса,  не то Корвалана,  не то
Карнавала. Да и что тут говорить - замужество не горб, особенно если без загса,
можно носить,  а можно и сбросить.  А ребенком пугать нечего.  В цивилизованном
обществе любая медичка знает, чем можно случайный сперматозоид извести. Было бы
желание.
     Ради  такого случая Верка обула свои  стоптанные босоножки и  соорудила из
марли фату.  Белья решила не надевать:  во-первых - жарко, во-вторых - никто не
оценит.
     Свадьба осталась в  ее  памяти  как  неизбывный кошмар -  не  меньше сотни
барабанов без умолку сотрясали воздух,  а  целые толпы неистовых плясунов в том
же  бешеном  ритме  сотрясали землю.  Уши  ей  заложило  от  грохота,  а  глаза
запорошило пылью.
     Когда танцоры начинали от изнеможения валиться с  ног,  а  у  барабанщиков
отнимались  руки,   наступала  очередь  застолья.  Поедались  горы  лепешек,  и
выпивались реки кислого молока.  Интенсивный жевательный процесс,  впрочем,  не
мешал африканцам петь.  Старики горланили свое,  воины -  свое, женщины - свое.
Затем дьявольские пляски возобновлялись.
     Своего жениха Верка  видела только издали.  Он  танцевал в  первой шеренге
воинов -  такой же черный,  поджарый,  гибкий, порывистый, как и все остальные.
Глядя на  его исступленные телодвижения,  Верка не  без сарказма подумала,  что
столь  интенсивная  нагрузка  может  неблагоприятно  сказаться  на   физических
кондициях молодожена, которому впереди еще предстояла бурная брачная ночь.
     В  заключение свадебной  церемонии молодых  увенчали  роскошными головными
уборами из  львиных хвостов и  страусиных перьев,  трижды  обвели  вокруг  всей
деревни и заставили поклониться тотемному столбу.
     Едва войдя в просторную,  недавно построенную хижину,  в которой ей отныне
предстояло жить,  Верка сбросила босоножки и присела на корточки -  сил не было
даже  на  то,  чтобы добраться до  застеленного мягкими шкурами ложа.  Муж  ее,
которому она еще и в глаза взглянуть не успела,  присел сзади, как будто только
этого и дожидался,  и безо всяких околичностей приступил к тому,  ради чего,  в
принципе, браки и совершаются.
     Верка,  понятное дело,  отдавала себе отчет, что подобное развитие событий
неминуемо,  но она никак не ожидала,  что это произойдет столь внезапно. Мужчин
она  ничуть  не  боялась,  давно  привыкнув стойко  сносить  все  их  прихоти и
сумасбродства,  но тут даже ей стало немного не по себе -  то,  что делал с ней
этот пахнущий потом, пылью и кислым молоком молодой негр, разительно отличалось
от всего,  к  чему она успела привыкнуть,  кочуя от одного любовника к другому.
Возможно,  впервые в  жизни Верка ощутила себя не половой разбойницей,  умело и
хладнокровно выстраивающей чувственные ловушки,  а жертвой.  И надо сказать,  в
этом состоянии имелась своя прелесть.  Она и так не собиралась сегодня чересчур
усердствовать -  ведь  глупо усердствовать перед мужиком,  который и  без  того
принадлежит тебе по закону,  пусть и  первобытному,  -  ну а  тут на нее просто
истома какая-то напала.
     Верка сомлела, зажатая в тисках горячего и страстного тела. Самой себе она
казалась нежной бабочкой,  которую усердный ботаник раз за  разом насаживает на
острие булавки.  В этих ее новых ощущениях было столько томительно-сладостного,
мазохистски-притягательного и желанного что,  наверное, единственный раз за всю
свою  бурную  карьеру  призовой трахалыдицы Верка  из  рассудочного и  лукавого
человека превратилась в похотливо мычащее, бесстыдное животное.
     Факел,  долго тлевший на сыром ветру и  дававший вместо огня лишь одну его
видимость,  внезапно вспыхнул.  Став  женщиной в  смысле физиологическом еще  в
ранней юности, Верка стала женщиной в смысле чувственном только сейчас.
     Откинув голову назад,  она в  знак благодарности лизнула Мбори в скулу,  и
тот ответил ей такой же звериной лаской.
     Позже,  когда все это окончилось - окончилось так нежданно-негаданно и так
страшно,  что и много лет спустя на сердце продолжала ныть незаживающая рана, -
Верка поняла,  что более светлого периода в  ее жизни,  чем замужество с Мбори,
просто не существовало.
     Она звала его Борей,  а  он  ее  никак не звал.  Он вообще был удивительно
молчалив даже для воина саванны.  А в общем-то,  слова им были и не нужны.  Все
прошлое как бы исчезло для Верки,  все мелочное,  суетное и пошлое сошло с нее,
как  сходит  пленка  грязи  с  человека,  нырнувшего в  горячий  источник.  Как
свободные и сильные звери, они жили только самыми простыми и самыми сладостными
потребностями -  ели когда хотели и  сколько хотели;  спали,  пока не пропадало
желание спать  или  не  появлялось желание любить;  любили друг  друга  досыта,
любили,  как  самые первые люди на  земле,  не  зная ни  греха,  ни  стыда,  ни
сомнений.  Какое  значение  могли  иметь  для  них  слова?  Прикосновение  рук,
безмолвные сигналы глаз,  сообщность тел хранили мудрость, куда более древнюю и
глубокую, чем человеческая речь.
     Он охотился на зверей и  сражался с  врагами,  она готовила для него еду и
грела постель.  Она научила его целоваться,  а он ее - стрелять из лука. Вокруг
продолжали умирать люди,  горы коровьих трупов загромождали подходы к водопоям,
стервятники выклевывали у павших животных одни только глаза, по саванне шныряли
чужаки:  желтолицые  всадники  на  низкорослых злобных  лошадках,  закованные в
железо  рабы  распятого бога,  спецназовцы в  пятнистой,  как  шкура  леопарда,
одежде,  чье оружие, изрыгая огонь, метало убийственное железо на тысячи шагов,
- а они словно не замечали ничего этого.
     Она объяснила ему,  что согласна ходить голой, но только в своем жилище, а
на людях должна одеваться сообразно обычаям родины.  На следующий день он добыл
для нее целую охапку одежды, начиная от трусиков и комбинаций, кончая вечерними
туалетами и меховыми манто.
     Осмотрев вещи,  некоторые из которых еще хранили тепло их бывших владелиц,
Верка строго-настрого запретила Мбори грабить белых людей.  Тогда ярость и силу
воинов саванны познала далекая Кастилия и  еще более далекая Степь.  В  их доме
появились  тончайшие шелка  и  замша,  золотая  посуда  и  жемчужные украшения,
драгоценный фарфор и  пушистые ковры.  Стрела степняка насквозь пронзила сердце
старого вождя,  и  Мбори занял его  место.  Кроме Верки,  у  него  было  теперь
двенадцать жен, но ни одна из них даже не смела поднять глаза на властелина. За
трапезой им  прислуживал только  маленький Килембе,  усвоивший еще  две  песни:
"Пусть всегда будет солнце" и "Катюшу".
     Теперь они спали в  обнимку на  пуховой постели,  судя по вензелям,  ранее
принадлежавшей графине  Лусеро,  и  накрывались душистыми льняными  простынями,
взятыми в  каком-то разграбленном монастыре.  В  одну из таких ночей,  столь же
мутно-серую, как и день, Верка окончательно убедилась в том, о чем уже довольно
давно подозревала: она забеременела.
     Счастье  мешало  ей  заснуть,   и  она  принялась  тормошить  мужа,  чтобы
поделиться с  ним  этой радостной вестью.  Мбори еще бормотал что-то  во  сне и
лениво отмахивался от нее рукой,  когда снаружи приглушенно стукнул выстрел,  и
над крышей, крытой пальмовыми листьями, как привет от родного народа, раздалось
явственное "тиу-у".
     Тут же со всех сторон загрохотало так, словно на деревню обрушилась горная
лавина:  грозно,  совсем в  ином ритме,  чем  на  свадьбе,  застучали барабаны,
дробно, как швейные машины, затрещали автоматы, забухали взрывы гранат.
     Мбори вскочил с  постели,  одним прыжком достиг дверей,  из пирамиды копий
выхватил самое