окинутый сподвижниками,  он  разлепил склеившиеся от  крови веки и  увидел над
собой женщину -  беловолосую,  как богиня метели,  и хрупкую,  как одуванчик. В
руке она  сжимала автомат,  а  в  губах -  окурок самокрутки.  И  то  и  другое
дымилось.
     Увидев Верку в первый раз, Толгай влюбился сразу и навсегда...

     Аггелы,  продолжавшие преследование,  неизвестно каким образом узнали, что
их тыловое прикрытие уничтожено неведомым врагом. Это, естественно, не добавило
им прыти,  но и не отвратило от погони.  Впрочем,  не исключено, что сейчас они
больше беспокоились о собственной безопасности, чем о травле жалкой кучки почти
безоружных людишек.
     Верка  кое-как  отдышалась  и  теперь  бежала  сама,  хотя  ее  продолжали
поддерживать с двух сторон Зяблик и Смыков.  Лилечка неизвестно какими усилиями
воли  продолжала держаться впереди,  а  обязанности замыкающего принял на  себя
Цыпф.  Ему  полагалось как  можно чаще  оглядываться и  в  случае возникновения
каких-нибудь  чрезвычайных  обстоятельств  (резкого  ускорения  темпа   погони,
появления у  противника свежих сил,  подготовки лучников к  залпу) своевременно
информировать об этом остальных членов ватаги.
     Слева от  них  все  шире разливалась река,  а  справа опять подступал лес,
оставляя для  прохода лишь  узкую  полоску берега.  Аггелы  с  бега  постепенно
перешли на легкую рысцу, то же самое по команде Цыпфа проделали и преследуемые.
Оба отряда по-прежнему разделяло метров восемьсот -  дистанция, в несколько раз
превышающая полет стрелы.
     - А  не хитрят ли они?  -  произнес Смыков с  подозрением.  -  Нарочно нас
придерживают, пока другие в обход леса бегут.
     - Пусть бегут,  -  тяжело отдуваясь,  буркнул Зяблик.  -  Тут уж ничего не
попишешь. Пока силы есть, будем драться.
     - А потом?
     - А  потом в реку бросимся.  Чапаев под пулеметным огнем до середины Урала
доплыл. А здесь как-никак Евфрат... Божья река... Может, кто и спасется...
     - Дался вам этот Евфрат,  -  поморщился Смыков.  -  Не  могли какое-нибудь
достойное название придумать. Без религиозной подоплеки...
     - Какое?  -  Зяблик  через  плечо  мельком  глянул  на  аггелов,  все  еще
продолжавших  висеть  на   хвосте  ватаги,   но   что-то  подрастерявших  былую
агрессивность. - Пролетарка? Октябрина? Комсомолка? А может, Смыковка?
     - Опять вы, братец мой, утрируете!
     - Ничего подобного.  Имею  массу жизненных примеров.  Однажды попал мне  в
руки  сборник законов Верховного Совета за  шестьдесят четвертый год.  Половина
законов там  как  раз  и  касалась переименований.  Ухохотаться можно.  Деревня
Блядово в Победное.  Ракоедовщина в Славное.  Поселок Рыгаловка в Советск. Реку
Смердечку в  Розовку.  Озеро  Могильное в  Первомайское.  Даже  хутор  Нью-Йорк
почему-то переименовали. Представьте себе, в Новый Быт. Какая тут логика?
     - А  какая логика в том,  что это гадкое место Эдемом назвали?  -  голосок
Лилечки дрогнул.  -  Скоро все листья,  которые на мне висят, развалятся. Разве
это хорошо?
     - Ну не скажи...  -  многозначительно произнес Зяблик.  -  Я  лично в этом
ничего плохого не вижу.
     - А я вот что предлагаю!  - уже и Верка повеселела. - Если спасемся, так и
назовем речку Удачей. А нет - пусть Смыковкой остается.
     - Я попрошу...  -  начал было Смыков,  но закашлялся,  подавившись на бегу
какой-то мелкой летающей тварью.
     - А где же наш Толгаюшка пропал? - опечалилась вдруг Лилечка.
     - За  Чмыхало не  переживайте,  -  авторитетно заявил Зяблик.  -  Он калач
тертый. Видите, аггелов наполовину меньше стало... Его работа, по почерку вижу.
Ты, Лева, веришь мне?
     - Хотелось бы, - вздохнул Цыпф.
     Болтая таким образом и все время посматривая назад,  они как-то забыли про
остальные стороны света.  Поэтому человек,  внезапно возникший на их пути,  был
воспринят ватагой  как  весьма  неприятный сюрприз.  Лилечка взвизгнула,  Верка
выругалась, остальные приготовили оружие к бою.
     Свободное  от  деревьев  пространство  здесь  резко  расширялось,  образуя
довольно обширную поляну,  с  трех сторон ограниченную лесом,  а  с четвертой -
рекой. Незнакомый человек стоял на противоположной стороне этой поляны, у самой
воды, как бы загораживая уходящую вдаль узкую тропку.
     Как истинный обитатель Эдема,  он  был совершенно гол,  да  и  богатырским
телосложением  напоминал  Рукосуева,   только  ростом  немного  уступал.   Лицо
незнакомца казалось отрешенным,  а выражение глаз отсюда нельзя было разобрать.
В левой руке он сжимал какой-то черный клиновидный предмет.
     - Здравия желаю, - на всякий случай поздоровался Смыков.
     Голый человек внимательно посмотрел на него, но ничего не ответил.
     - Не уважает,  -  тихо молвил Зяблик. - Дай лучше я с ним покалякаю... Эй,
приятель,  нам  мимо  тебя  пройти надо.  Тут,  понимаешь,  небольшая заварушка
назревает...  Хотят некоторые проверить, в чем наша душа держится. Мы вообще-то
люди не пугливые, да уж больно много их. Потому, само собой, и рвем когти.
     Ответа опять не  последовало,  хотя голый детина,  казалось,  ловил каждое
слово Зяблика.
     - Может,  он глухонемой,  -  пожал плечами Зяблик. - Или русского языка не
понимает...  Пошли,  может,  все и обойдется.  Мы его не трогаем, и он пусть не
лезет.
     Они  осторожно  пересекли  поляну.  Позади  уже  явственно слышался  топот
приближающихся аггелов.
     - А если...  ножик ему под ребро,  -  шепотом предложил Смыков. - Уж очень
подозрительный тип. Не внушает он мне доверия. Да еще камень в руках держит.
     - И  это  говорит бывший работник правоохранительных органов!  Ай-я-яй!  -
покачал головой Зяблик.  -  Не-е,  про это я уже думал. Он ножик вместе с рукой
оторвет.  Помнишь,  как  меня  в  тот  раз  Рукосуев мотанул?  С  такими только
знаменитому Дону Бутадеусу силой меряться.
     - Стойте! - резко приказал загадочный незнакомец.
     - Но  мы  же  вроде  договорились!   -  заканючил  Смыков.  -  Пропустите,
пожалуйста.
     - В сторону,  -  голос был подчеркнуто бесстрастен,  но глаза -  черные, с
расплывшимися на  всю  роговицу зрачками -  дико  поблескивали,  словно  в  них
белладонны закапали.
     - Лева, тебе решать, - негромко сказал Зяблик.
     - Я  бы подчинился,  -  ответил Цыпф.  -  По-моему,  у этих людей нелады с
аггелами. А как известно, враг моего врага...
     - И  мне  тоже может оказаться врагом,  -  закончил Зяблик,  однако первый
сделал шаг в сторону.
     Держась опушки  леса,  они  отошли от  берега шагов  на  десять.  Верка  и
Лилечка,  спрятавшись за  куст,  занялись  починкой своих  изрядно  обветшавших
нарядов,  а мужчины,  не зная,  как быть -  готовиться к схватке с аггелами или
улепетывать в лес, - топтались на одном месте.
     - Сидеть! - последовало новое лаконичное распоряжение.
     - Ты Жучкой своей командуй!  А тут как-никак люди! - огрызнулся Зяблик, но
сел, по-турецки скрестив. ноги.
     - Вы Рукосуева знаете? - спросил Цыпф ни с того ни с сего.
     - Знаю, - все так же сдержанно ответил строгий незнакомец.
     - Привет ему передавайте! - Цыпф многозначительно переглянулся с Зябликом.
     - Обязательно.
     - А вас самих как зовут?
     - Эрикс.
     - Вы не русский?
     - Что?  -  знакомый Рукосуева так глянул на Цыпфа, что тому сразу стало не
по себе.
     - Нет,  ничего... - растерянно пробормотал Лева. Этот странный Эрикс между
тем  занялся делом  -  несколькими ударами своего  камня,  формой напоминавшего
примитивное рубило,  отделил от дерева увесистый сук,  расщепил конец,  засунул
туда   камень  (получилось  что-то   вроде  первобытного  топора)  и   принялся
крест-накрест обматывать его гибкими прутьями лозы. Делал он все это сноровисто
и быстро, словно солдат, увязывающий свою видавшую виды скатку.
     - Обсидиан, - косясь на Эрикса, сообщил Цыпф.
     - Что? - не понял Смыков.
     - Обсидиан, говорю. Вулканическое стекло. В Нейтральной зоне оно на каждом
шагу попадается. Использовалось древними людьми для изготовления оружия. Ножей,
топоров, копий...
     - Ножи  из  него до  самого недавнего времени делались,  -  сказала Верка,
закончив ремонт своего гардероба. - Но только медицинские. Для микрохирургии. У
нас в больнице целый комплект когда-то был. Импортный. Острее ничего не бывает.
Разве что алмаз...
     В  этот момент аггелы,  изрядно употевшие в  своих кольчугах,  высыпали на
поляну.  Присутствие голого  атлета  удивило  преследователей еще  больше,  чем
беглецов,   но,   в  отличие  от  последних,  они  знали,  с  кем  имеют  дело.
Доказательством этому были дружно вскинутые луки.
     А потом случилось нечто такое,  после чего даже видавший виды Зяблик долго
качал головой и сокрушенно повторял: "Это же надо так!"
     Вскинув над  головой топор,  Эрикс  бросился на  аггелов.  Лев,  атакующий
буйвола,  преодолел бы это расстояние в три прыжка,  а этому странному человеку
хватило всего двух.
     Но даже совершив этот молниеносный бросок,  Эрикс успел только к шапочному
разбору.  Трое других голых героев (двое до этого таились в лесу,  а один - под
речным обрывом) уже вовсю крушили аггелов своими страшными топорами. Кто-то еще
пытался сопротивляться,  но  это было равносильно тому,  если бы пучок колосьев
стал отбиваться от серпа жницы.
     Все  было  окончено в  считанные секунды,  лишь  один из  аггелов,  совсем
молодой,  еще  безрогий парнишка,  каким-то  чудом избежав смертоносных ударов,
опрометью бросился к кучке людей, сидевших на противоположной стороне поляны.
     Эрикс,  топор которого еще не попробовал крови,  одним прыжком настиг его,
но  почему-то  медлил:  то  ли  хотел прицелиться наверняка,  то  ли растягивал
садистское удовольствие. Верка, действуя скорее по велению слепого материнского
инстинкта,  чем по собственной воле,  приняла юного аггела в объятия, а потом и
прикрыла своим телом.  Размах топора уже нельзя было остановить,  и он по самую
рукоятку вонзился в землю совсем рядом с Веркой.
     Не притронувшись больше к нему, Эрикс скривился в непонятно что означающей
улыбке и,  резко повернувшись,  направился туда,  где его товарищи стаскивали с
мертвых аггелов окровавленные кольчуги.
     Когда  последний труп  плюхнулся в  воду  и,  как  дымовой завесой,  сразу
окутавшись  клубящейся  розовой  мутью,   медленно  поплыл  вниз  по   течению,
победители наконец обратили внимание на пятерых людей, оказавшихся в их власти.
(Аггела,  жизнь  которого сейчас не  стоила даже  рваной советской рублевки,  в
расчет можно было не брать.)
     Смыков,  обладавший профессиональной памятью на  лица,  еще  издали  узнал
Рукосуева и  заговорил с  ним  в  развязно-почтительной манере,  которую обычно
употреблял в  общении с преступными авторитетами,  до поры до времени гуляющими
на свободе.
     - Доброго здоровьица!  Давно не виделись. Очень кстати вы подоспели. Шалят
тут некоторые,  понимаете.  Из-за  этих рогатых приличному человеку и  погулять
спокойно нельзя.
     Рукосуев присел в свою любимую позу -  на корточки -  и обвел всех взором,
несвойственным нормальному человеку.
     "Одно  из  трех,  -  подумал  про  Рукосуева Цыпф,  -  либо  он  вместе  с
сотоварищами постоянно находится под воздействием сильного наркотика, возможно,
того  же  бдолаха,  либо  страдает какой-то  малоизвестной формой  психического
расстройства,  либо  уже  выделился из  рода человеческого в  ту  расу разумных
существ,  для которых,  по  словам Артема,  проблема добра и  зла потеряла свою
актуальность".
     - Где...  тот...  шустрый? - скрипучим голосом спросил Рукосуев и похлопал
себя по  правому локтю,  недавно вывихнутому,  а  затем успешно вправленному на
место.
     Сразу догадавшись, о ком идет речь. Смыков развел руками.
     - Нет его!  Ушел!  Он не наш был.  Случайно прибился. Помните, как в песне
поется: мы странно встретились и странно разойдемся.
     - Верно, что это был новоявленный Каин? - Рукосуев говорил так, словно рот
его был полон стеклянного крошева.
     - Сказки!  -  заверил его Смыков,  -  Брехня аггелов! Он их сам терпеть не
может. При случае давит, как клопов.
     Только сказав все  это,  Смыков вспомнил,  что  Артем при  нем ни  единого
человека, кроме самого Рукосуева, и пальцем не тронул.
     - Ушел,  значит...  -  задумчиво повторил Рукосуев. Глаза его закрылись, и
он,  продолжая сидеть на  корточках,  стал  медленно раскачиваться с  пятки  на
носок, словно задремывая.
     Его товарищи бросили топоры и,  зайдя по колено в воду, ополаскивали руки.
Только  Эрикс  околачивался  поблизости  и   загадочно  поглядывал  на  аггела,
трепещущего в Веркиных руках.
     Толгай все не возвращался, и это не предвещало ничего хорошего. Если бы он
остался в  живых и  наблюдал сейчас всю эту суету из  укрытия,  то  обязательно
подал бы условный сигнал, имитирующий крик цапли-кваквы.
     Глаза Рукосуева вновь раскрылись, хотя ни яснее, ни человечнее от этого не
стали.  Теперь он пялился на Зяблика,  который с  подчеркнуто независимым видом
изучал строение какого-то цветка.
     - Это ты,  что ли,  хотел меня кастрировать?  -  поинтересовался Рукосуев,
впрочем, без озлобления в голосе.
     - Я,  -  не стал отпираться Зяблик. - Шутка это. Для тех, кто понимает. Не
мог я всерьез говорить.  Грех такое хозяйство губить.  В другом месте благодаря
ему  ты  бы  как  сыр  в  масле  катался.  Забыл  разве,  сколько в  Отчине баб
неприкаянных осталось?
     - Шутка,  -  повторил Рукосуев,  словно  деревянный брусок  своими  зубами
перекусил. Упоминание об Отчине, судя по всему, он пропустил мимо ушей.
     Следующей на очереди была Верка.
     - Врач? - спросил он вроде бы даже с некоторой симпатией.
     - Ага!  -  Верка торопливо закивала головой,  словно винилась в чем-то.  -
Врач.  Ты, зайчик, не обижаешься на нас? Помнишь, как я тебе ручку вправила? Не
болит? Вот и хорошо. Отпусти нас, Христа ради!
     - Этот тебе зачем? - Рукосуев ткнул пальцем в аггела.
     - Ох,  и сама не знаю! Баба я глупая! Пожалела дурачка! Ну посмотри сам на
него!  Сердце как  у  мышонка бьется!  Сволочь он,  конечно,  если  с  рогатыми
связался.   Так  это,  может,  по  глупости.  Пройдет.  Оставь  ты  ему  жизнь,
пожалуйста, - в ее голосе появились интонации церковной нищенки.
     - Не в наших правилах оставлять или забирать чью-либо жизнь,  -  загадочно
произнес Рукосуев. - Все в мире свершается само собой.
     Если это был допрос,  то его избежали только двое -  Цыпф и  Лилечка.  Они
сидели рядком (Лилечка,  потупив глаза,  красная, как свекла, а Цыпф, наоборот,
смертельно бледный) и держались за руки.  Для этой парочки у Рукосуева вопросов
не  нашлось,  хотя,  судя по  взглядам (по  их  длительности,  а  отнюдь не  по
выражению), Лилечка продолжала интересовать его.
     - Куда вы шли? - резко спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
     - Домой, в Отчину, - ответили вразнобой сразу несколько голосов.
     - Забудьте.  Отчина  обречена.  Если  человечеству и  суждено уцелеть,  то
только в Эдеме. Здесь же оно в свой срок и возродится.
     - Не отпускаете, значит, - нахмурился Зяблик.
     - Нет.  Тут  ваше  место.  Потом вы  это  сами  поймете.  А  пока за  вами
присмотрит Эрикс.  Временно.  Он  не  сторож вам  и  не  пастух,  а  защитник и
советчик.  Аггела оставим вам,  так и быть.  Сами будете за него отвечать. Если
искренне раскается,  может,  и  простим.  Но сначала снимите с него это железо.
Истинные люди не должны скрывать тело свое под одеждой.
     - Но  хоть  листьями прикрываться мы  имеем  право?  -  набралась смелости
Лилечка.
     - Конечно.  Принуждения у  нас не  существует.  Но рано или поздно вы сами
откажетесь от одежды.
     Рукосуев встал, собираясь уходить, но его остановил вопрос Цыпфа:
     - Так что же все-таки случилось с Сарычевым?
     - В Эдеме не принято хоронить мертвецов, поэтому я не могу указать вам его
могилу, - сдержанно ответил Рукосуев.
     - Ну и вляпались!  - сказал Смыков, когда поблизости никого, кроме Эрикса,
не осталось.  (Их будущий советчик и  защитник был в  это время занят тем,  что
закапывал в землю оставшееся после аггелов оружие.)
     - И не говори даже!  -  сплюнул Зяблик. - Перековывать нас будут под себя.
Штучки знакомые.  Чего я на свете не люблю, так это когда кто-то другой за меня
все решает.  Запомните,  кореша, человек, который знает, что для тебя хорошо, а
что плохо,  последняя сволочь...  А  ты  чего колотишься,  дешевка!  -  он пнул
пленного аггела босой ногой.  -  Не  встали бы  эти  амбалы вам поперек дороги,
сейчас бы жилы из нас тянул!  Поздно, падла, рыдать! Умел грешить, умей и ответ
держать. Мы не попы, раскаяний не принимаем.
     - Перестань! - прикрикнула на него Верка. - Нравится тебе над беззащитными
людьми издеваться! Ты и Чмыхало когда-то хотел добить! Помнишь? Это я его тогда
отстояла! Кто прав оказался?
     Этот довод хоть ненадолго, но приструнил Зяблика. Толгай был для них почти
как младший брат.  Верить в его смерть не хотелось,  но и надежды на счастливый
исход схватки сразу с  десятком до  зубов вооруженных врагов почти не осталось.
По всем статьям выходило,  что Толгай отдал за них свою жизнь, хоть и сумел при
этом взять хорошую цену.  Повздыхали,  вспоминая верного друга,  а Лилечка даже
слезу пустила. После этого приступили к допросу аггела.
     - Ты чей?  -  спросил Смыков, словно перед ним был сорванец, попавшийся на
краже яблок из чужого сада.
     - Ничей... Я сам по себе... - надулся тот.
     - Фу-ты ну-ты! А звать как?
     - Иавал, - не без гордости сообщил аггел.
     - Ты мне это брось!  Я не кличкой твоей интересуюсь,  а анкетными данными!
Отвечай без запинки!  -  Техникой допроса Смыков владел так же  виртуозно,  как
шулер колодой карт:  знал,  где  пошутить,  где  проявить сочувствие,  а  где и
прикрикнуть. - Фамилия?
     - Э-э-э...  не помню!  - аггел тужился, как ребенок, высаженный перед сном
на горшок,  даже испариной покрылся,  но,  похоже,  и в самом деле никак не мог
вспомнить свою настоящую фамилию.
     - А имя помнишь?
     - Оська... - мальчишка впервые поднял глаза на своих спасителей.
     - Иосиф, значит... Или Осип?
     - Не знаю.
     - Год рождения? Впрочем, этого ты точно не знаешь... Родители есть?
     - Нет.
     - Что значит - нет? Тебя же не из глины слепили! Мать свою помнишь?
     - Немного.  Я  есть хотел.  Она ходики на базар понесла и не вернулась.  А
отец еще раньше умер. Его, говорят, бешеная крыса укусила.
     - Сирота,  значит.  Беспризорник.  Тогда все  понятно.  Жил  по  подвалам,
голодал,  подворовывал,  а  потом  тебя  рогатые подобрали.  Накормили,  одели,
обласкали и объявили сыном Каина, который волен творить над другими людьми все,
что ему заблагорассудится. Так?
     - Так,  -  удивление выражали не только его глаза и губы, но даже уши. - А
вы откуда знаете?
     - Тут и знать нечего.  Таким манером еще Святополк Окаянный пацанов в свою
дружину вербовал. И давно ты с рогатыми водишься?
     - Не очень... - теперь на лице появилось выражение растерянности.
     - Разве ты дни считать не умеешь?
     - А зачем?
     - Действительно, зачем... В Эдеме первый раз?
     - Нет, второй.
     - Как вы сюда добираетесь?
     - Обыкновенно, - Оська-Иавал пожал плечами. - Ногами.
     - Я понимаю, что не на крыльях. Обратную дорогу сможешь найти?
     - Смогу, наверно.
     - Нравилось тебе у рогатых? Чего потупился, как красная девица! Признаться
боишься! Сколько людей загубил?
     - Не знаю... Ни одного вроде...
     - Врешь. В стычках участвовал?
     - Участвовал.
     - Где?
     - В Отчине, Агбишере, Баламутье...
     - Ого! Поносило тебя, однако... А здесь?
     - Здесь - нет.
     - Как это - нет? А сегодня?
     - Разве  это  стычка...  -  от  воспоминаний о  пережитом ужасе его  всего
передернуло.
     - Что это за люди, которые на вас напали?
     - Разное про них говорят...  Вроде бы они хотят все сначала начать,