е, то
солдаты располагались  ночевать в  особняке,  выгоняли хозяина, но оставляли
его дочерей. То появлялись в воспоминаниях поляки и чехи, которые стреляли в
наших солдат. И еще герои волобуевской литературы сражались  с криками:  "За
родину! За Сталина!"", а после 56-го в книгах сражались уже не за Сталина, а
за  партию. Наконец  неудачливый автор разделил свою рукопись на  две части:
можно и  нельзя. Оказалось "можно" так мало  по сравнению с "нельзя", что от
произведения Волобуева вовсе ничего не оставалось.
     В это время он  уже  вышел  на  военную пенсию,  поскольку год  в армии
засчитывается за два, и решил слетать на родину, в Ташкент. В самолете рядом
с  ним сидел человек маленького роста, лицо знакомое, но Делез его сперва не
признал. А когда сосед языком ловко перекатил сигарету из одного угла  рта в
другой,  Волобуев  вспомнил.  Этот  человек   командовал  его  танкистами  и
шоферами,  когда  в  56-м  очищали  улицы  Будапешта  от  трупов.  Они  даже
разговаривали, стоя на мосту  между Будой и Пештом, прикидывая,  какой объем
работы остается. Они были награждены орденами по одному списку.
     Волобуев услышал, что Ягубов  руководит теперь издательством  агентства
печати "Новости". Он решил, что это судьба и написанное им наконец-то увидит
свет.  В  Ташкенте  Волобуев  привел  Степана  Трофимовича к  бюсту, который
поставили его отцу. Тут Ягубов и предложил Делезу протащить его на должность
уполномоченного Главлита.
     Теперь  Волобуев зорко вглядывался в произведения других авторов, чтобы
у  них не проскакивало чего-либо такого,  что было написано им самим. Внешне
отношений со Степаном Трофимовичем они не поддерживали, поскольку находились
на  разных уровнях,  но  когда  Ягубова  перевели  в "Трудовую  правду",  он
перетащил Волобуева. Тут  и начал  разворачиваться  по-настоящему цензорский
талант Делеза Николаевича. Не печатать других оказалось даже интереснее, чем
напечатать себя.
     Начал  он  не  просто   с  запрещений,  а   с  кропотливых  разъяснений
сотрудникам, о чем и  почему нельзя  писать. Государственной тайной является
точное расстояние между  двумя городами, любые абсолютные цифры производства
промышленной  продукции  (можно   только   проценты).  Запрещено  упоминание
колхозов, выращивающих мак. Нельзя критиковать недостатки  изделий, если они
продаются  за  границу,  ибо  это   подрывает  нашу  внешнюю  торговлю.   От
разъяснений Волобуев перешел к воспитанию сотрудников газеты.
     -- Обязанность всего коллектива редакции, -- говорил Делез  Николаевич,
выступая на летучке, -- помогать Главлиту. Проявляйте инициативу: при отказе
авторам ссылайтесь не на цензуру, а на ваше собственное решение.
     В индивидуальных  беседах Волобуев  просил не называть его цензором. От
этого слова веяло чем-то холодным.
     -- Я простой политический редактор...
     Макарцева  это  раздражало.  Но по свойственной ему  деликатности он не
вмешивался в решения лиц, ему не подчиненных. Однако в душе он  считал,  что
не позволит  Главлиту  встревать  в  те вопросы, за которые он  сам отвечает
перед ЦК. Впрочем, и Волобуев никогда не доводил температуру до высокой.
     --  Мое  дело  --  поставить  на  ваше  усмотрение  и  доложить  своему
начальству,  Игорь  Иваныч.  -- А  решать,  если это не касается  конкретных
государственных  тайн  и  конкретных  ограничений  по  спискам,  --  решать,
конечно, вам!
     Слово  "конечно" успокаивало  Макарцева,  и он  об очередном  конфликте
забывал.  Деловая энергия Делеза  искала выхода,  но  существовало и чувство
опасности.  Героизм в тылу только мешал, а его  отсутствие только  помогало.
Войдя во вкус новой профессии, Волобуев размышлял о своем новаторском вкладе
в деятельность Главлита. Он  пришел к выводу, что его функция не дает полных
результатов, так  как он приступает к работе над  уже готовыми  материалами.
Вот если бы цензор  мог подключаться  к автору  на стадии замысла,  тогда не
возникало бы необходимости вынимать лишнее.
     В   январе   69-го   Волобуеву   исполнилось   пятьдесят.   Подготовить
приветственный адрес юбиляру Ягубов  поручил Кашину, а написал его, конечно,
Яков  Маркович  Тавров.  Кашин  обошел  с  письмом  отделы.  Все  сотрудники
"Трудовой правды", включая Макарцева,  подписались под словами: "Желаем Вам,
добрый друг нашей газеты, крепкого здоровья и дальнейшей плодотворной работы
на  ниве  славной  ленинской   печати".  Редакционный  художник   Матрикулов
реализовал идею Якова Марковича и изобразил на  обложке Волобуева, держащего
в одной  руке серп, а  в  другой молот.  Яков  Маркович пояснил друзьям, что
молотом цензор бьет автора по голове, а серпом по...


        48. НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЕ АССОЦИАЦИИ

     На  двери  комнаты  маячила  дощечка   "Уполномоченный  Главлита.  Вход
воспрещен".
     --  Ну  что?  -- с порога  спросил  Ивлев,  без особого  усердия  пожал
Волобуеву руку и сел на стул.
     Делез приветливо ему улыбнулся.
     -- Слушай, Вячеслав Сергеич! Объясни: почему у вас всегда спешка? Я тут
человек новый, прошу, требую, чтобы материалы приносили заранее, ну хотя  бы
за  неделю. Мне же надо согласовать с начальством. Нет! Норовите в последнюю
минуту...
     -- Мы -- газета! На кой нужно старье через неделю?
     -- Это --  неправильное  понимание. Я  что ли ограничения придумываю? В
Главлите  не дураки  сидят.  Там  специально  создали  группу  подтекста  --
неконтролируемых ассоциаций.  У меня  инструкция: первый раз  читать  текст,
второй  --   подтекст.   Раньше   главным   был  контроль   и   профилактика
текстонарушений, теперь -- подтекстонарушений. К примеру, автор рассуждает о
средних веках,  а читатель соображает,  что у нас еще хуже.  Текст укрепляет
советскую власть, а подтекст расшатывает.
     -- И при чем тут "Мутная вода"?
     --  Сейчас поясню.  Критикуете  милицию, вроде  бы  ничего  опасного. А
читатель поймет, что мутная вода -- это система в целом, понимаешь?
     -- Какая логика?! -- Ивлев встал и, повернув стул за спинку, пристукнул
им об пол.
     -- А  ты  не ищи логики. Что вчера  можно  было  печатать, сегодня  уже
нельзя. Нынче можно карикатуры  на глав одних иностранных государств, завтра
на других. Я подчиняюсь последней инструкции, только и всего.
     -- Ладно,  -- Слава сделал вид, что уступил. -- Ты, как  всегда,  прав,
Делез Николаич. Снимем материал, не волнуйся!
     -- Не я волнуюсь -- Степан Трофимыч.
     -- Он же уехал!
     -- Пришлось домой позвонить. Оказалось, он о статье-то понятия не имел.
Разберется, если уже не разбирается.
     -- Дома?
     -- Зачем дома? Сюда покатил...
     Ивлев смотрел на Волобуева в упор, размышляя: сказать что он думает или
просто плюнуть в лицо -- круглое, здоровое, спокойное. Не сделал он ни того,
ни другого, а просто вышел, аккуратно прикрыв дверь.
     Теплые, только что отлитые, серебристые  стереотипы третьей и четвертой
полос,  уже подписанных дежурным редактором Полищуком, пошатываясь на крюках
и поскрипывая, давно приползли в печатный цех. Печатники, отрываясь время от
времени  пососать  бесплатного  молока из  пакетов, снимали тяжелые блоки  и
устанавливали  в  ротационные  машины.  Шла приправка. Медленно  прокручивая
валы,  рабочие подгоняли, подпиливали, придавливали  отливки,  чтобы  оттиск
краски был равномерный .
     ТАСС дал отбой, и  пошла первая  полоса. Отбой  означал, что в номер не
поступит срочного материала,  в  передаче которого газетам ТАСС сам является
переправочным звеном. Где готовятся эти важные материалы,  обязательные  для
всех газет, неизвестно. Но о  возможности появления таких coобщений редакции
уведомляются  заранее. В наборном цехе все еще задерживалась  вторая полоса,
подвал которой  занимала статья  Ивлева "Мутная  вода". Рабочие  подходили и
читали  ее  в  зеркальном  изображении.  Такое  бывало  редко:  свою  газету
печатники презирали, а информацию получали дома сквозь глушилки.
     Стереотиперы задерживали печатный цех, а  тот -- экспедицию. Автомашины
ожидали  мешки с матрицами, чтобы везти на аэродромы. Там их растаскивали по
самолетам и отправляли в города, где "Трудовая правда" печаталась и выходила
утром вместе с местными газетами. Срыв графика на несколько минут задерживал
доставку газеты  в  киоски  по всей стране. Миллионы,  идущие на  работу, не
успевали купить газету, и она шла в макулатуру.
     В ожидании отбоя в  редакции наступила тишина. Взрывы смеха  доносились
из  комнаты Раппопорта, в которой, кроме хозяина, сидел Закаморный.  Дверь в
отдел писем  была полуоткрыта.  Надя, прислушиваясь к шагам в коридоре, тихо
регистрировала дневную почту, хотя спокойно сделала бы это завтра. Ивлев мог
заметить, что  она здесь, и тогда до метро они дошли бы вместе. Кашин кормил
рыбок у  себя  в  кабинете,  решив оказаться  по дороге домой с  машинисткой
Светлозерской,  дежурившей  до  отбоя  на  случай, если дежурному  редактору
понадобится  допечатать в номер. Между тем Ягубов стремительной походкой уже
входил в наборный  цех. Начальники печатного и  стереотипного  цехов едва за
ним поспевали. Начальник наборного спешил навстречу.
     -- Где ближайший телефон?
     Ему показали. Ягубов был бледен,  немного взлохмачен.  Пиджак,  надетый
впопыхах на голубую шелковую майку, был  застегнут  на все пуговицы, а не на
среднюю, как обычно. Подойдя к телефону, Степан Трофимович набрал внутренний
номер Полищука.
     -- Лев Викторыч! Прошу срочно спуститься в цех.
     Не  ожидая  ответа,  Ягубов  положил  трубку и,  протянув  руку вперед,
потребовал:
     -- Полосу!
     Ему протянули пахнущий краской  лист. Ягубов сразу углубился в  чтение,
будто  стоящих  вокруг  него и  ждущих распоряжений  людей  не существовало.
Дочитав до конца, он  аккуратно сложил лист и  стал  рвать на  мелкие части.
Измельчив,  он  смял  их,  затем разжал пальцы  и ссыпал обрывки в ящик  для
мусора.
     -- Сколько экземпляров тиснули? -- спросил он.
     Начальник наборного стал загибать пальцы:
     --  Дежурному  редактору,  цензору,  "свежей  голове", бюро проверки, в
отдел спецкорров и в корректорскую, -- шесть, как обычно.
     --  Соберите все шесть немедленно.  За нехватку  каждый из вас отвечает
партийным билетом. Предупредите рабочих, мастеров, охрану...
     -- Ясно!
     Подошел Полищук. Люди расступились,  давая ему  возможность говорить  с
Ягубовым. Полищук был явно смущен.
     --  Нехорошо получилось,  Степан  Трофимыч,  --  он попытался  смягчить
конфликт. -- Не предупредил вас и взял ответственность на себя. Но  печатать
ведь   и   не   собирались.  Только   для  переговоров.  Ведь   с  Какабадзе
несправедливо...
     -- А со мной --  справедливо, Лев  Викторыч?  -- не дослушав,  медленно
проговорил Ягубов. -- Или, может, я не ваш сотрудник? Но об этом потом...
     Он повернулся к начальнику наборного цеха:
     --  Чего  вы стоите?  Ставьте  в полосу  загон.  Или  вы всю  ночь  тут
проторчите?.. Лев Викторыч, пройдемте ко мне.
     Ягубов нагнул голову, словно собрался бодать  собравшихся, и ни на кого
не  глядя  двинулся к двери. Он поднялся к себе в кабинет и открыл его своим
ключом.
     -- Садитесь, Полищук, -- теперь, когда меры были приняты, а  ответсек у
него в  руках,  Степан Трофимович успокоился и  подобрел. Он просто  сидел и
курил в задумчивости сигарету за  сигаретой. -- Ну и дела! Как прикажете все
это понимать? Ведь обманули-то не меня --  я рядовой партийный  работник. Вы
обманули партию!
     -- Макарцев в этом вопросе меня поддержал бы.
     --  Опасная игра! Я думаю, что Игорь  Иваныч  поставил  бы честь газеты
выше личных симпатий.
     -- При чем тут личное? Наоборот! Это и есть защита чести газеты!
     -- Подмена понятий! Вы можете поручиться за Kaкaбaдзе,  как  за себя?..
Видите? Что же  ставить  престиж газеты на карту из-за  одного сотрудника. К
тому же, если  говорить откровенно,  я  убежден:  у нас в стране  человек не
может быть арестован, если он не виноват!
     Полищук  сузил  зрачки и напряг  губы, чтобы не возразить немедленно. И
проглотил возражение.
     -- Согласны? --  продолжал Ягубов. --  Но  допустим,  фотокор Какабадзе
действительно  невиновен. Он  не был  пьян, не дрался. Допустим! Кто  же так
делает?  Надо решать  на высшем  уровне. Тогда и  я был бы "за"...  Вы умный
человек, Лев Викторыч. Мне жаль вас: ЦК такие  вещи не прощает, сами знаете.
Вы, с вашей хорошей анкетой -- конченый человек. Знаете, я мог бы попытаться
поговорить наверху со своими людьми, чтобы это дело замяли, взять часть вины
на  себя,  уволить  кого-либо из исполнителей. Но, прямо скажу,  от вас тоже
кое-что потребуется. Не сейчас и не мнe -- я человек без корысти. А тем, кто
вас вытащит, рискуя замарать себя.
     -- Что потребуется? -- глухо спросил Полищук.
     -- Мы ведь не купцы, -- усмехнулся Ягубов. -- Сам пока не знаю. Скажем,
когда  на партбюро будет решаться вопрос об оздоровлении редакции, вы должны
быть за...
     -- За вас и против Макарцева? -- уточнил Полищук, сжав пальцы в кулаки.
-- А если вы проиграете?
     Жест этот не  остался незамеченным. Улыбка мелькнула на  устах  Степана
Трофимовича.
     -- Американцы  считают, что  тот  руководитель хорош,  без которого все
идет нормально. А  стиль Макарцева, между нами, --  вчерашний день, аритмия.
Подумайте, на чьей вы стороне.
     Зазвонил внутренний телефон.
     -- Сколько? -- переспросил Ягубов. -- Ладно, я сам займусь.
     Положив трубку, он встал, подошел к Полищуку.
     -- Кстати, давайте посоветуемся. Хотя мы считаем, что "Мутной воды"  не
было, мне  доложили, что собрали лишь пять полос. Один наш  сотрудник все же
спрятал верстку со статей.
     -- Кто?
     -- Что делать с этим человеком? -- не отвечая, продолжал Ягубов.
     -- Смотря с какой целью...
     --  Вот и  я  думаю:  с  какой?  Цель  может  быть такая,  что и не нам
выяснять...
     -- Просто взял  прочитать,  -- сразу сказал Полищук, подумав, что лучше
предложить  из  двух зол  меньшее.  -- Поставим вопрос на партбюро, товарищи
решат.
     -- Тогда включите вопрос о коммунисте Раппопорте в повестку дня.
     Степан Трофимович внимательно  посмотрел на  Полищука, пытаясь прочесть
эффект от слова "Раппопорт", но Полищук повернулся и пошел к двери.
     Из своего кабинета Лев позвонил Якову Марковичу.
     -- В комнате есть кто-нибудь, кроме вас?
     -- Ага.
     --  Тогда просто слушайте. Ягубов знает, кто взял верстку. Во избежание
неприятностей немедленно отнесите ее Кашину. Скажите,  что ее нужно передать
Игорю Иванычу. Поняли?
     -- Значит, ничего-таки не вышло?
     Но  в  трубке уже звучали короткие гудки. Яков  Маркович мрачно оглядел
сидящих рядом  с  ним  Ивлева,  Закоморного и Надежду, которая не дождалась,
пока Слава к ней заглянет, и забрела к Якову Марковичу.
     -- Все логично, ребята! -- Ивлев  встал. -- Это следовало предположить.
Волобуева мы недооценили. Он -- ягубовский сторожевой пес.
     --  Вот раньше  были цензоры!.. -- мечтательно произнес Максим,  пустив
кольцо  дыма. -- Гончаров, Тютчев, Aксаков, Лажечников... Интеллигенты! Но в
данном случае, братья, вы сами виноваты!
     -- Интересно! -- промолвил Яков Маркович.
     -- Есть такое полезное существо богомол, -- Закаморный говорил красиво,
поглядывая  на  Надю  и  вдохновляясь.  --  Он  ловит насекомых. Зрение  его
устроено так, что он насекомых не видит,  если они не  шевелятся  или ползут
медленно. Раздражение зрительного нерва  наступает, когда объект промелькнет
быстро.  Тут богомол и хватает! Уполномоченный Главлита тоже замечает резкое
движение.  А  если  мелкими  вкраплениями много раз, то  для умного читателя
можно написать даже антисоветчину.
     -- Эзоп ты наш! -- Ивлев хлопнул его по плечу. -- Представь  себе: идут
строчки, в которых ничего нет, кроме повторяющегося "ура!". Если раз уберешь
восклицательный знак, богомол вздрогнет. И цап!
     --  Все гораздо  проще,  -- Раппопорт  потер спину. -- Степан  Трофимыч
хочет заживо похоронить  Макарцева.  Для  этого нужно  доказать, что  сейчас
"Трудовая  правда"  стала более  удобной  для  руководства. Макарцев  сделал
газету серой, Ягубов делает ее коричневой. В лагере, дети,  я выпекал газету
для зеков, которые мечтали стать свободными.  А теперь я выпускаю газету для
читателей, вполне довольных тем, что они сидят за колючей проволокой. Ягубов
с автоматом -- на вышке.
     --  Не расстраивайтесь, Яков Маркыч, --  Надя  погладила  его кончиками
пальцев по плечу. -- У вас желудок заболит.
     -- Как всегда,  женщина  права, -- засопев,  согласился Тавров.  --  По
домам, чекисты!
     В  коридоре  Надю окликнул  Кашин.  Он тихо спросил  ее  о  чем-то, она
ответила и вернулась к компании, а Кашин прошел мимо.
     -- Чего он? -- спросил Ивлев.
     -- Выяснил, что у меня день рождения. Спросил, почему его не приглашаю.
     -- Забавненько, -- протянул Максим. -- Его-то как раз не хватало!
     Он выразительно постучал согнутым пальцем по стенке.
     -- Что ты ответила?
     -- Сказала, буду справлять в ресторане.
     -- В каком?
     --  Это  надо знать ему, а не тебе. Ты,  если  захочешь, придешь ко мне
домой. А он съездит к черту на кулички...
     -- Сироткина --  умница,  --  заявил  Тавров и,  посмотрев  на  Ивлева,
прибавил. -- Некоторые этого не ценят.
     Вячеслав пропустил замечание мимо ушей. В лифте  Надежда просунула руку
в карман Ивлеву, он в кармане  сжал ее руку в своей. На лестничной клетке им
встретился Степан Трофимович. Замредактора сделал вид, что ничуть не удивлен
этой ночной компании,  а так  и должно быть. Он и  не сомневался, что именно
они ждали появления статьи. В чем-чем, а уж  в  людях он  разбирался. Ягубов
прошел  мимо,  чуть  наклонив  голову,  и  заглянул  в  комнату  с  надписью
"Уполномоченный Главлита". Волобуев поднялся ему навстречу.
     --  Спасибо, Делез, --  Степан Трофимович крепко потряс его руку. --  Я
твой должник.
     -- Да что там, чепуха...
     Совершив этот краткий дружеский  акт,  Ягубов  ушел так  же быстро, как
появился.


        49. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

     Долговязая, чуть  косолапящая  Катя и  юркая  полненькая  Люся,  Надины
школьные подруги, бегали  с тарелками из кухни в комнату, а гости слонялись,
перебрасываясь  репликами.  Все  приехали  прямо из  редакции,  голодные,  и
ворчали  на  тех,  кто  опаздывает.  Чтобы  побольше  наготовить,  Сироткина
осталась дома.  Катя  и Люся  самоотверженно  помогали  ей с  утра.  Генерал
Сироткин обещал прийти домой не раньше  часу  ночи.  Лифтеру было  приказано
пропускать   гостей.   Надежда  обещала   обеспечить   подругам  достаточное
количество мужчин, но пока что выбор был небольшой.
     -- А Слава будет, Надь? -- без посторонних ушей спросила Люся, несмотря
на запрет упоминать это имя.
     -- Ну  что  привязалась! -- Катя кинулась защищать ее. -- Кажется, тебе
объяснили...
     -- А  чего  я  такого  спросила? Мне  хочется посмотреть, кому это наша
независимая Надька все-таки уступила... Он красивый?
     Надежда отрицательно мотнула  головой. Благо, она резала лук, и плакать
можно было в открытую. Она уже почти убедила себя, что не хочет, чтобы Ивлев
у  нее  появился.  Будут  лишние разговоры,  и только. Но, убедив себя,  она
все-таки надеялась, что он заедет. Пусть не  заходит -- она выйдет к нему на
лестницу на минуту и возьмет веточку мимозы.  Или  позвонит,  что  не  может
приехать.  Пускай   придумает  любую   причину,   самую  липовую,  но  пусть
придумает!..
     В дверь позвонили.
     --  Граждане,  Закаморный,  --  вбегая  в  комнату,  уверенно  сообщила
Сироткина, в  душе надеясь, что  Ивлев. Звонок повторился настойчивей, и она
крикнула. -- Бегу, бегу!
     За порогом действительно  стоял  Максим, слегка  набычившись.  Плащ  на
груди отдувался, выпуклость  Закаморный поддерживал  обеими руками, скрестив
их на груди.
     -- Целоваться  можно? -- спросил он, не обращая  внимания на сид