когда  мне  было  пятьдесят.
Мне постоянно чего-то хочется - двигаться, жить... Я планирую работу  на
пять лет вперед... Вот этот план меня и беспокоит, Пан.
   "Ты боишься?"
   - Что, если я попрошу тебя не дать мне умереть? Нет, погоди...
   По-другому...  Сколько  стариков  и  старух  из  тех,   что   умирают
ежегодно... Сколько из них просят тебя сохранить им жизнь?
   "Андрей..."
   - Я догадываюсь - они просят все. С точки зрения  любого  человека  -
это свинство, что он должен умереть. Земля не обеднеет, если кто-то один
поживет еще хотя бы лет десять. У всех дела, у всех работа... У  лентяев
- удовольствия... Это затягивает, день за днем, год  за  годом...  Когда
третьего дня мне исполнилось восемьдесят восемь - да  я  холодным  потом
покрылся, Пан!
   "Ты будешь жить еще долго, я тебе обещаю. Минимум до ста".
   - Мы, наше поколение... Может быть, последние из тех, кто помнит мир,
каким он был.
   "Ты преувеличиваешь. Твои дети тоже помнят".
   - Да, да... Наверное. Я не  о  том.  Мы  утешаем  себя:  я  сделал...
построил... оставил... написал... это не умрет, когда я умру.  Мои  дети
родят внуков, а они - своих детей. Они будут похожи на меня.  Они  будут
меня помнить. Я не умру...
   "Но это в самом деле так".
   - Тебе легко говорить, Пан... Извини, я сумбурно... Видишь ли,  когда
человек медленно угасает, вот как мой отец... особенно если ему при этом
нет и пятидесяти... это ужасно.  Но  я  чувствую  себя  слишком  нужным,
слишком сильным, как бы сформулировать... Я  привык  жить,  Пан.  Похоже
будет... Это будет похоже на убийство. Ты меня убьешь.
   Андрей Георгиевич замолчал. Две чайки медленно прошли над его головой
- два силуэта с неподвижно распростертыми крыльями.
   - Я не решился бы всего этого тебе  сказать  на  берегу.  Я  три  дня
собирался, чтобы все это тебе сказать.
   "Я знаю. Андрей, всякий раз, когда кто-то умирает - я умираю вместе с
ним.
   Если ты видишь меня смертью с косой, аккуратно  подкашивающей  старую
траву..."
   - Нет, Пан. Нет, что ты.
   "Знаешь, какое оптимальное  отношение  человека  и  смерти?  Человеку
приятно знать, что смерть есть, но к нему и его близким она отношения не
имеет. В мире без смерти человеку скучно. В мире, где смерть  вездесуща,
человеку страшно".
   - Ерунда. Мир без смерти больше всего  устраивает  человека.  Ты  сам
говорил.
   "Да, я говорил... Помнишь, как ты с Ромкой? Он был еще маленьким? "На
него она взглянула, тяжелешенько вздохнула, восхищенья  не  снесла  и  к
обедне умерла".
   - Не помню, -  признался  Андрей  Георгиевич.  -  Черт,  не  помню...
столько всего было...
   "Шуркина свадьба. Ты читал Ромке сказку".
   - Нет, не помню... Жаль. Пан... Ты все  помнишь?  Каждую  секунду  из
моей жизни?
   "Да".
   - Могу я тебя попросить... В последние минуты напомнить мне что-то...
по-настоящему ценное?
   "Ах, Андрей, у  тебя  какой-то  похоронный  психоз,  все  из-за  этой
дурацкой идеи воткнуть в пирог восемьдесят восемь свечей"...
   - Пообещай мне, Пан. Пожалуйста.
   "Бог с тобою, золотая рыбка... Если тебе так  хочется  -  пожалуйста,
обещаю".

***

   Пять лет назад Алекс Тамилов узнал, что Пандем позволил смерть.
   Необходимость этого - и готовность к этому  -  зрела  год  за  годом;
Алекс был одним из тех подвижников, кто день за днем, ничего не боясь  и
ни на что не надеясь, подталкивал Пандема к этому шагу.
   Когда стало известно, что группа альпинистов-экстремалов (два парня и
девушка), некоторое время назад шумно объявившая себя "без  Пандема",  в
полном составе погибла на подступах к какому-то пику,  не  такому  уж  и
сложному для восхождения - Алекс впервые за много лет узнал,  что  такое
настоящий шок.
   Он нашел в себе силы выйти в эфир и сказать всем, кто ему верил,  что
это не глупая смерть, как считают многие. Что это не идиотская смерть  и
не самоубийство - это подвиг человеческого духа.  Будучи  смертным,  все
равно идти вверх - достойно человека. Все  умрут,  сказал  тогда  Алекс.
Важно - как умрут...
   Алекс получил тогда много ответов,  и  самых  разных.  Большая  часть
респондентов предлагала Алексу взять собственного сына и отправить его в
какое-нибудь   восхождение   "без   Пандема".   Послания   были    очень
эмоциональны, но Алекс не удивлялся. Ну и не обижался, разумеется.
   Внутри - в душе - он был потрясен не меньше, чем все эти  возмущенные
люди.
   Потрясение обернулось первым за многие годы разговором с Пандемом.
   - Они что, долго умирали? Просили тебя о помиловании?
   "Нет. На них сошла лавина. Они почти ничего не успели".
   - Почти?
   "Парни вспомнили обо мне. Девочка вспомнила о матери".
   Алекс сидел на неподвижной карусели посреди пустого -  пять  утра!  -
парка развлечений. Серебряные  грави-гондолы  на  страховочных  цепочках
свисали, будто щупальца дохлого осьминога.
   - Ты мог удержать лавину?
   "Она должна  была  там  сойти  в  тот  момент  согласно  естественным
законам".
   - Ты мог удержать лавину?
   "Мог".
   - Тогда почему?..
   "Я пообещал им, что не стану принимать участия в  их  судьбе  ни  при
каких обстоятельствах".
   - И не мог нарушить обещания?
   "А кем считают тех, кто нарушает обещания?"
   - Значит, ты вернул смерть...
   "Я ее не отменял... То, о чем ты говоришь - всего лишь право  попасть
под лавину. И только для тех, кто действительно этого хочет".
   Алекс подумал о Шурке. Они давно не общались. Жили, как чужие люди.
   - Значит, я был прав. Ты признал мою правоту. Ты - пусть  косвенно  -
признал мою правоту, Пандем...
   "Три трупа - зато ты прав".
   Алекс ударил  кулаком  по  серебряному  борту.  Гондола  качнулась  в
воздухе.
   "Да, Алекс. Человеческая личность, оказывается, реализует себя иногда
непредсказуемыми путями... Теперь у них есть эта возможность - не просто
карабкаться на гору, не просто кататься на волнах, не просто  лететь  за
ветром... А радостно сознавать, что на этом пути они могут  сдохнуть.  А
за ними, наркоманами риска, идет армия подражателей и поклонников - тех,
которым риск сам по себе не нужен, но которым желательно  позерствовать,
производить впечатление, которым нужно выглядеть особенно, пусть даже  в
собственных глазах... Кстати, еще месяц назад твоя внучка ругала меня на
чем свет стоит за то, что я не запрещаю охоту. Она не  понимает,  видите
ли, что за мотив движет взрослым мужчиной, убивающим живое существо ради
развлечения... Диапазон, Алекс. У Юльки нет органа, чтобы понимать  это.
Но я-то понимаю и тех, у кого такой орган есть..."
   - Значит, ты вернул смерть.
   "Я давно с тобой не спорю".
   Тогда, пять лет назад, посреди пустого парка на неподвижной карусели,
Алекс ощутил вдруг себя пустым и старым. Это было  новое  чувство  -  до
того им владела попеременно то жажда действия, упругая, как  проволочный
чертик, а то вдруг тоска, гнущая к земле и выжирающая внутренности;  обе
были привычны, обе обладали, в общем-то, созидательной силой, и  сменяли
друг друга ритмично, как день и ночь. Новое - пустота - заставило Алекса
поднять глаза  к  луне  и  в  ужасе  воззриться  на  белый  диск,  давно
заселенный энтузиастами.
   - Зачем мне жить, Пандем?
   "Не мое собачье дело. Думай сам".
   ...После того разговора прошло пять лет;  Алекс  жил,  как  улитка  в
раковине, брезгливо отстранившись от окружающего мира. Ему не раз  и  не
два предлагали снимать  боевики:  по  всему  миру  не  угасала  мода  на
визео-катастрофы,    визео-потрошилки,    визео-костедробилки.     Алекс
отказывался; единственным человеком, с кем  он  хотел  и  мог  общаться,
оставалась Александра - вечно занятая, ироничная и прохладная,  своя  до
кончиков ногтей, понимающая Алекса куда лучше Пандема - так,  во  всяком
случае, ему казалось - но не лезущая  в  душу,  не  желающая  менять  ни
Алекса, ни окружающую жизнь.
   А жизнь опять менялась; сидя в своей скорлупе, он замечал это  всегда
с опозданием. Спохватился, когда оказалось, что так  называемые  беседки
уже давно и естественно вписались в городской ландшафт. Что  с  Пандемом
уже никто не говорит "потоком" - только "встречами" в беседках. Что дети
на  улицах  стали  куда  свободнее  в  выражениях...  и   осторожнее   в
поступках... во всяком случае, трехлетние малыши  уже  не  болтаются  на
веревочных лестницах в двадцати метрах над землей, но спокойно возятся в
песочнице под присмотром нянек...
   - От Шурки ушла жена, - сказала Александра в одно прекрасное утро.
   Алекс спросил себя, что он чувствует по этому поводу, - и  обнаружил,
что ничего. Люди давно живут вполне автономно: вместе, порознь  -  какая
разница.  Нет  ни  экономической,  ни  психологической,  ни   социальной
надобности для существования семьи: сошлись, разбежались...
   - Хотела с тобой поговорить, - сказала Александра. - По поводу Юльки.
   - А что с ней? - спросил Алекс по инерции.
   -  "Без  Пандема",  -  сказала  Александра  с   такой   выразительной
интонацией, что он понял сразу. Без дополнительных расспросов.

***

   Кимово зерно проросло.
   Это была победа. Это был праздник, искупающий длинные месяцы неудач.
   Первое живое зерно, сконструированное  Кимом,  было  размером  с  его
голову и весило  сорок  килограммов.  Это,  нынешнее,  было  размером  с
родинку на предплечье Арины...
   Он отвлекся всего на секунду.
   Объемный экран микроскопа воспроизводил каждое деление каждой клетки.
   Механизм, вложенный Кимом в мелкий кусочек материи, работал так,  как
хотел того Ким. Поощряемое специальным режимом внутри "колбы",  развитие
шло в сотни раз быстрее, чем это бывает в природе. То, что вырастало  из
зерна, не было ни растением, ни машиной -  и  одновременно  было  тем  и
другим. Ким знал, что если  высадить  зерно  на  поверхность  планеты  с
заранее известными характеристиками и оставить там без присмотра - через
время, сравнимое с человеческой жизнью, растение-машина,  размножившись,
создаст  на  планете  атмосферу   с   заранее   заданными,   опять-таки,
характеристиками...
   Он вышел на балкон, спиралью обвивающий башню лаборатории. По перилам
шел кот; Ким закурил, не чувствуя вкуса сигареты.
   - Ким?
   Сперва ему показалось, что его окликнули из-за спины. Только секундой
спустя он понял, что это вызов по телефону.
   - Кто?
   Умная машина, вмонтированная в его челюсть, нарочно говорила голосом,
резко отличающимся от Пандемового. Ким сам так захотел.
   - Виталий Кимович Каманин.
   - Да. Пение птиц.
   - Папа?
   - Привет. Что-то случилось?
   - Нет, все в порядке.
   - Как мама?
   - Мама? - короткая растерянная пауза. - Нормально. Я ей  сейчас  тоже
позвоню... Что у тебя? Как дела?
   - Отлично. Я прошел в экипаж.
   Ким не сразу понял: - Очень хорошо. Молодец. В какой экипаж?
   - В первый экипаж. В состав Первой Космической. Это точно.
   - Погоди, - Ким облокотился о перила; наклонные, они скользили,  Кима
тянуло вниз. - Погоди... Ты же не говорил мне, что собираешься в экипаж!
   - Здрасьте. Я тебе говорил, по-моему, с раннего детства. Как и маме.
   "Пан!!" Тишина.
   - Виталя, нам надо встретиться, - сказал Ким. - Сегодня. Ты можешь?
   - Сегодня никак, что ты... Прости, никак...
   - Завтра? Когда? Нам надо поговорить. Немедленно.
   - Ну, может быть, завтра... Пап, по-моему, ты как-то не так понял.
   - Завтра, - сказал Ким. - С утра. Я к тебе прилечу.

***

   - Что ты будешь пить? - спросил Алекс, скрывая неловкость.
   - Пиво, - сказала Юлька.
   На  ней  была  намотана  какая-то  облегающая   тряпка,   эластичная,
посверкивающая при каждом движении. С точки зрения Алекса, носить  такое
было бы очень  неудобно.  С  точки  зрения  Алекса,  подростковую  грудь
следовало бы прикрывать тщательнее. И огромные сапоги, размером с доброе
ведро каждый, по мнению Алекса не вполне подходили к сезону.
   Он отошел к столу заказов  и  добыл  для  внучки  литровый  пробковый
бочонок;
   Юлька откупорила его явно со знанием дела. Ничего, сказал себе Алекс.
   Предоставим Пандему устраивать  ребенкин  метаболизм...  Дети  охотно
пьют взрослую гадость, но кто хоть раз видел, чтобы дети пьянели?
   Юлька сидела в "плавающем" кресле, Алекс стоял перед ней и  не  знал,
как себя вести.  Ворчливо-покровительственно,  как  дедушка  с  внучкой?
Весело-игриво, как видный мужчина с юной особой?  Сдержанно-строго,  как
взрослый с полузнакомым ребенком?
   В последний раз они разговаривали лет шесть назад. Половина ее жизни.
   - Ты удивлен, что я к тебе пришла? -.спросила Юлька, своим  небрежным
"ты" задавая интонацию беседы.
   - Да, - сказал Алекс, подумав. - Наверное, я не очень хороший дед...
   - Может быть, - жестко заметила Юлька. - Но мне все равно,  какой  ты
дед. Я к тебе с вопросом.
   Алекс подтянул другое такое же кресло  (магнитная  подушка;  кажется,
что кресло парит в воздухе). Уселся. Сцепил пальцы:
   - Ну?
   - Как вы жили без  Пандема?  -  спросила  Юлька  и  недобро  блеснула
фосфоресцирующими (новомодные линзы!) глазами.
   - Хороший вопрос...
   Юлька сидела перед ним, натянутая как  струна.  Непонятное  существо,
чьих  мыслей  Алекс  не  мог  себе  представить.  Кажется,   она   очень
изменилась, превратившись из ребенка в подростка.  Кажется,  прежде  она
была куда мягче.
   Впрочем, он никогда ее толком не знал. Не интересовался ее судьбой.
   - Я не уверен, что знаю, как тебе ответить, - сказал  он  наконец.  -
Скажи, что ты хочешь услышать?
   Она отвернулась. Закусила губу:
   - Ничего не хочу услышать, кроме правды... Как вот ты, дед,  жил  без
Пандема? Особенно когда тебе было двенадцать лет?
   - У меня были друзья, - начал Алекс. - Я учился в школе... Если мы не
понимали друг друга, мы дрались... Или расставались... Или искали  общий
язык...
   У нас были учителя, иногда очень плохие... Сейчас  просто  не  бывает
таких анафемски плохих учителей... И потом, ведь у нас были родители...
   - А! Родители, - Юлька вскинула голову, жестко  заколыхались  цветные
волоски-сенсоры, вживленные у висков.
   - Да, - быстро сказал Алекс. - Мы тоже искали с  ними  общий  язык...
Часто не находили... Я, например, приносил своим одни  неприятности.  То
есть я теперь это понимаю... Мир был... по-своему прекрасный...  У  меня
друг погиб в двадцать лет, на войне... Жили, как  крысы.  Сильный  -  за
когти... Ногами - упавшего...
   Вот черт,  ничего  почти  не  вспоминается.  Как  мы  с  приятелем  в
тринадцать лет ракеты пускали на  Новый  год...  Как  мать  положили  на
операцию... Плохо помню...
   Юлька, ты думаешь, что Пандем в чем-то перед тобой виноват?
   Она оттолкнулась ногами от стены; кресло медленно проплыло через  всю
гостиную, мимо  свисавших  с  потолка  лиан,  остановилось  перед  серым
экраном визора.
   - Нет.
   - Тогда почему...
   - Потому! - она поднялась.  -  Только  не  надо  мне  рассказывать...
Пандем то, Пандем се... У меня был друг,  который  меня  предал.  Лучший
друг! Кому после этого верить?
   - Ты уверена, что он...
   - Уверена1 Потому что, если бы я была Пандем, а он - Юлька, я бы  все
для него сделала!
   - Поэтому-то ты не Пандем, - сказал Алекс печально.
   - Я знаю, ты искал способ,  чтобы  его  убрать,  -  деловито  сказала
Юлька. - Убить.
   - Ты что?!
   - А-а, даже ты пугаешься... Всем теперь страшно такое  представить...
А между прочим, тысячи людей живут "без Пандема"!  Миллион  почти...  Не
хочу я убивать  Пандема.  Мне  просто  так  хреново  без  него...  Такая
пустота... Он это знает. Он думает, я к нему на коленках приползу.  А  я
не приползу! Так и скажи ему,  когда  будешь  в  беседке...  Ты  ведь  в
беседку ходишь, как все?
   За окном - где-то неподалеку - оптимистично запел петух.
   - Ты была в красной зоне? - спросил Алекс. Юлька мрачно кивнула:
   - Живут, как свиньи. Некоторые беспандемные... А  остальные  -  почти
все, накинь! - притворяются беспандемными для  фонту...  Ничего,  живут.
Говорят, что счастливы. А мать велела мне вообще там оставаться. Была бы
послушной девочкой - нашла бы себе стояка в  красной  зоне...  Любофф...
Гоняли бы вместе на веерах...
   Алекс вдруг напрягся.  Будто  облачко,  будто  тень  угрозы,  видимая
боковым зрением, проплыла по краю его сознания. Гонки на веерах...
   - Погоди. Ты что... Ты  понимаешь,  что  беспандемный  человек  может
умереть?
   Вот так, свалиться на землю и превратиться в фарш? Ты понимаешь это?
   Юльке, кажется, понравилась его тревога:
   - Ага. Пан... Он мне все подробненько расписал. Что  со  мной  будет,
если то, что со мной будет, если се... Рассказывал  о  ребятах,  которые
уже навернулись. Только, Дед, жили же как-то люди до Пандема...  Вот  ты
жил. И ничего, не помер...
   Алекс молчал.
   - Ничего ты мне не сказал, дед, - Юлька отвернулась. - Можно, я  тебе
звонить хоть буду? Надо же мне с кем-то говорить... Если не  с  Паном...
То хоть с тобой буду, можно?

***

      Луна в этих широтах была низкая, большая и какая-то пристальная. Искорки лунных станций, прекрасно различимые на ее темной стороне, не могли развеять ощущения той первобытной жути, которую Ким испытал впервые в детстве, глядя на Луну в самодельный телескоп.
   Виталька был поджарый, загорелый, в отличной  форме.  Виталька  и  на
работе, и после работы ходил босиком; Ким откуда-то  знал,  что  подошвы
ног у него мягкие и нежные, без рубцов и натоптышей. Покрытие  платформы
действительно отличалось от тех деревенских  дорог,  по  которым  ходила
босиком Кимова бабка, после чего  ее  ступни  становились  как  подметка
кирзового сапога...
   Вот что такое  эти  новые  покрытия.  Не  синтетика,  но  растение  с
тончайшими зелеными волокнами,  способное  прорастать  на  сколь  угодно
гладкой поверхности, горизонтальной или вертикальной.  Антибактериальное
действие. Терморегуляция. И, что немаловажно, полная  беззащитность  при
встрече с  "традиционной"  земной  растительностью:  "коврик"  отступал,
капитулировал перед лицом даже газонной травки, не говоря уже о пырее...
   Виталька молчал. Ким смотрел вниз, на море огней, на транспортеры,  с
разной скоростью несущие в разные стороны разные  смены  работников;  он
много раз повторял про себя все то, что надо было сейчас  сказать  этому
полузнакомому крепкому мужчине. Повторял, уже  прекрасно  понимая,  что,
будучи  произнесенными  вслух,  слова  окажутся  или   банальными,   или
неубедительными, или - не приведи Пандем - пошлыми.
   Почти над их головами проплыла гондола - не то прогулочный катер,  не
то грузовая баржа, в темноте не разобрать. Закрыла луну;  по  очертаниям
вроде бы грузовик. Уплыла на север.
   Платформа под ногами чуть заметно вздрогнула - раз, потом еще раз.
   - Ты приехал, чтобы меня удержать? - спросил Виталька.
   Ким сам не знал сейчас, зачем он приехал.
   Он мог бы сказать: я твой отец. Я дал тебе жизнь, которой  ты  сейчас
так жестоко распоряжаешься.  Пандем  не  может  давать  человеку  вторую
жизнь.
   Тогда Виталька, наверное, напомнил бы, сколько лет он  к  своей  цели
шел.
   Как не прошел первый отбор, как из кожи вон  лез,  лишь  бы  войти  в
форму ко второму отбору... как тренировался и учился годами.  И  добавил
бы,  что  этот  полет  нужен  прежде  всего  ему,  а  не  Пандему  и  не
человечеству.
   Тогда Ким ударил бы ниже пояса и  сказал,  что  ради  своих  фантазий
Виталька навсегда бросает мать, отца и брата. А Виталька сказал бы,  что
за мать с отцом и тем более за Ромку он совершенно спокоен  -  они  ведь
остаются с Пандемом. А Ким сказал бы, что это ненормальное состояние для
человека - быть совершенно спокойным за родителей...
   Тогда Виталька, наверное, спросил бы: а на  что,  по-твоему,  следует
тратить жизнь? А на что уходит твоя? Разве ты не сидишь в лаборатории  с
утра до ночи?
   Разве ты не впадаешь в экстаз от каждой новой колючки у какого-нибудь
механического кактуса? Когда, спросил бы Виталька, когда ты в  последний
раз видел маму? И почему  ты  думаешь,  что  распорядился  своей  жиз