у, плакал навзрыд
   Йар не вышел из дому. Вики стоял, втянув голову в плечи, а Лиль  смотрела
в сторону, будто происходящее ее вовсе не касалось.
   На костре жгли корыто. Жгли вместе с заветными скользунами и  несколькими
подвернувшимися под руку ненужными  тряпками  Большая  Фа  возвышалась  над
костром, бесстрастная, как палач.
   Девочка смотрела, и слезы в ее глазах были горячими и злыми:
   - Погодите... Вот вернется Аальмар... Вот он вернется, я ему  расскажу...
Он всем вам покажет... Пусть только вернется...
   - Дура ты, -  грубо  сказала  чернобровая  служанка.  -  Да  ежели  б  ты
утонула?! Что бы тогда господин Аальмар нам всем показал, а?..
   Девочка отвернулась.  Она  ненавидела  Большую  Фа  так  истово,  что  на
отповедь служанке уже не хватало сил.

***

   - ...Так в чем же именно, конкретно ты  раскаиваешься?  Выскажи  четко  и
ясно - нам будет легче разговаривать...
   Скит, в котором вырос Игар, был меньше. Меньше и как-то тусклее он понял
это, проходя длинным, как  улица,  коридором,  стены  которого  были  сплошь
покрыты чеканными лицами - так  Гнездо  увековечивало  память  тех,  кто  на
протяжении столетий служил Птице в этих стенах. Лица вовсе  не  походили  на
парадные портреты это были слишком живые, слишком выразительные лица.  Игар
с ужасом вообразил, что идет по коридору в  молчаливой  толпе,  и  множество
достойных, уважаемых людей смотрит на него с брезгливым снисхождением.
   В том Гнезде, где прошли его детство и юность, был коротенький коридор  с
изваянными из гипса барельефами. Со временем его глаз так привык к ним,  что
перестал замечать - как рисунок древесного среза на полу, как тонкую решетку
на круглом окне, как родинку на подбородке Отца-Вышестоятеля...
   Здешний Отец-Дознаватель был куда  моложе  того,  что  когда-то  принимал
Игара в скит. Ему не было, пожалуй, и сорока с первого взгляда Игар решил с
облегчением, что этот человек куда мягче и покладистее, чем  это  принято  в
его должности.
   Теперь он все глубже понимал свою ошибку. Тот.  прежний  Дознаватель  был
просто ласковым добряком. Если, конечно,  сравнивать  с  человеком,  который
сидел сейчас перед Игаром в высоком резном кресле.
   Собственный Игаров зад помещался на самом краешке точно такого же кресла,
удобного и располагающего вот только сиделось-то как на иголках.  Лучше  бы
встать.
   - Итак, в чем?..
   - Во всем, - сказал Игар быстро. И низко опустил голову, чтобы  раскаяние
его выглядело более искренним.
   Отец-Дознаватель коротко вздохнул:
   - Я предупреждал тебя в самом  начале  разговора...  Постарайся  поменьше
лгать. Как можно меньше, если уж совсем не можешь... воздержаться... Итак?..
   Игар молчал.
   Наверное, следовало сказать, что он раскаивается  в  том,  что  предпочел
благородному служению Птице обыкновенную женщину. Особое  раскаяние  вызвано
способом, каким это его предпочтение осуществилось:
   Алтарь, как известно, дарован  не  Птицей  и  служит  не  ей.  Алтарь  не
приемлет иных святынь, кроме любви и девственности, не терпит чужих амулетов
и не подчиняется ничьим законам Алтарь в этом мире сам по себе. Итак,  Игар
изменил Птице, сбежал из скита и сбросил перед обрядом храмовый знак...
   Во всем этом следует каяться в первую очередь - а вот раскаяния нет.  Что
не уберег Илазу - наизнанку готов вывернуться от  горя  и  стыда.  Что  врал
безногой Пенке... Что ободрал как липку этого несчастного торговца  платками
- как угодно готов искупить... Вряд ли Отец-Дознаватель это поймет.
   Он молчал, потому как врать было бессмысленно и опасно.
   Отец-Дознаватель покрутил между пальцами шарик ароматной смолы сунул  за
щеку, удовлетворенно прищурился:
   - Собственно, самая страшная кара, которую я готов к тебе применить - это
выставить обратно на дорогу, откуда ты и пришел... Вряд ли ты этого  хочешь.
Но и хуже, чем было, тоже ведь не будет, правда?
   Игар  молчал  по-прежнему.  Когда  рыбку  жарят   попеременно   на   двух
сковородках, ей тоже, вероятно, кажется, что лучшая  из  сковородок  та,  на
которой ее, рыбки, сейчас нет...
   - Все послушники время от времени  испытывают  необходимость  сбежать,  -
задумчиво сообщил Отец-Дознаватель. - Другое дело, что я... в нашем ските до
этого не доходит. Либо ты имеешь счастье служить Птице и принимаешь на  себя
связанную' с этим ответственность - либо нет... Вот так  и  с  тобой.  Ты...
изначально крученый, с изъянчиком. Ты и сейчас не сказал мне всего. Я мог бы
узнать это "все", да чего там, просто выпотрошить тебя, как белку... Но я  и
без этого прекрасно понимаю главную твою беду. Ты неожиданно обнаружил,  что
сам справиться со своей судьбой не в состоянии, что мир  велик,  на  дорогах
холодно и грязно, что ножи режут, а пики колют, что тебе кого-то очень жаль,
но помочь ты не можешь, а в это время практически никому не жаль  тебя...  И
твоей  душе  неприятно  и  жестко,  потому  что  ты  наделен   совестью,   а
возможностью жить с ней в согласии - не наделен... И тогда  ты  вспоминаешь,
что единственное существо, которое от тебя ничего  не  потребует,  -  Святая
Птица... И ты идешь к ней не потому, что раскаялся, а потому, что  отчаялся.
А это уж очень разные вещи, Игар. Думаю, что я не пущу тебя к Птице.
   Игар поднял голову. В глазах Дознавателя не было ни намека на сочувствие.
Ни тени.
   - Почему бы Птице не решить самой? - спросил он глухо, потому  что  горло
его сжалось, и не от слез, а скорее от ярости. - Она  всегда  относилась  ко
мне... снисходительно...
   Он понял, что  употребил  неверное  слово,  но  возвращаться  назад  было
поздно. Дознаватель приподнял уголки рта:
   - Снисходительно...
   В тоне его скользнула сложная, едва заметная издевка Игар не выдержал  и
втянул голову в плечи. Зря он свернул с  дороги,  чтобы  постучаться  в  эти
ворота. Напрасно.
   В дверь  поскреблись.  Вошедший  был  послушник,  чуть  старше  Игара,  в
щегольской шерстяной курточке и ученическим "когтем" у пояса:
   - Отец-Дознаватель... Отец-Вышестоятель велел на словах передать, что  те
семеро всадников, которые непочтительно стучатся у ворот...  Что  он  просит
вас рассмотреть их желания и поступить сообразно с... - сообразно.
   Послушник сбился,  покраснел  и  поклонился.  Игар  ощутил  вдруг  холод,
ледяной всплеск, зародившийся где-то в желудке и  мгновенно  охвативший  его
целиком  он  понятия  не  имел,  зачем  у  ворот  скита  оказались   семеро
непочтительных всадников, - однако тело его знало, вероятно, больше.
   Отец-Дознаватель тоже знал больше. Изучив в  деталях  склоненную  макушку
вестника, он перевел тяжелый взгляд на собеседника в кресле напротив:
   - Кто это, Игар?
   - Не знаю, - выдавил тот и вполне честно. Отец-Дознаватель вздохнул:
   - Что ж... Попробуем еще раз: кто это? Лицо его вдруг заполнило собой всю
комнату, а глаза, как два зубастых крота, ввинтились Игару в душу.
   - Не... - Игар отпрянул, заслоняясь рукой, - сам...
   - Да кто тебя трогает, - Дознаватель отвернулся с напускным  равнодушием.
- Ну?
   -  ...Кто  угодно,  -  Игар   почему-то   с   ненавистью   посмотрел   на
парнишку-посланца, на "коготь" у его пояса там, где он  вырос,  послушником
не разрешалось ходить с оружием вне занятий Отца-Разбивателя.  -  Это  может
быть кто угодно... все они...
   Он не стал уточнять, кто такие эти "все". Предполагалось, что Дознаватель
сам догадается, какую участь готовят Игару эти всадники у ворот. И поступит,
по выражению послушника-гонца, совершенно "сообразно"...
   Дознаватель прикрыл глаза:
   -  Понимаю.  Укрывшись  в  этих  стенах,  ты  бежал  не  столько  от  мук
воспаленной совести, сколько от кулаков, кинжалов и веревок. Ты  решил,  что
кара, наложенная на подраненного птенца его великодушными  отцами,  окажется
куда мягче, нежели месть большого мира... который гонится за тобой по пятам.
Так?
   Игар поднялся. Мышцы его ныли - вероятно, предчувствуя скорое свидание  с
кулаками, кинжалами и веревками.
   - Не так, - сказал он через силу. - Но  теперь  все  равно...  Мне  можно
идти?
   Послушник с "когтем" смотрел на него во  все  глаза.  Интересно,  подумал
Игар, как я в этих  глазах  выгляжу.  Приблудный  сумасшедший,  оскверненный
птенец,  здорово  пощипанный  десятками  кошек.  Не  слушай  своего  норова,
мальчик, - никогда не попадешь в такую переделку. Святая Птица сохранит.
   Дознаватель потянулся совершенно домашним,  ленивым,  не  соответствующим
чину движением легко поднялся:
   - Что ж... Пойдем, Игар.
   Послушник у двери почтительно  шарахнулся  Дознаватель  пропустил  Игара
перед собой, в темноте коридора оказался еще кто-то, почтительно  склоненный
и страшно любопытный, - но Игар не смотрел  по  сторонам.  Изнутри  строение
походило не на гнездо, а скорее, на муравейник -  такие  же  частые,  узкие,
низкие ходы, коридоры, повороты... Игар  ждал,  что  Отец-Дознаватель  велит
послушнику выпроводить его, - но потом понял, что тот желает проследить сам.
Собственноручно убедиться, что кукушонок покинул Гнездо. Дабат.
   Он втянул голову в плечи. Как-то не хотелось думать о Перчатке Правды - а
ведь как раз с ним-то  встреча  наиболее  вероятна...  Потому  что  как  раз
Илазина матушка имеет к Игару наибольшие претензии.  И  как  раз  она  менее
всего склонна прощать.
   У приоткрытых ворот стоял, рассеянно озираясь, невысокий  человек  весьма
преклонных лет, с двумя "когтями"  на  обоих  боках,  седой  щетиной  вокруг
обширной лысины  и  шелковыми  "крыльями",  расслабленно  подрагивавшими  на
ветру всякий, хоть понаслышке знакомый с бытом Гнезда,  немедленно  опознал
бы в нем Отца-Разбивателя. Больше у  ворот  не  было  ни  души  Игар  хмуро
подумал, что дисциплина в Гнезде вполне "сообразна". В  том  ските,  где  он
вырос, в такой ситуации под воротами давно собралась бы стая послушников.
   Ему  было  холодно.  Он  постепенно   замерзал,   следуя   коридорами   в
сопровождении Дознавателя, - а теперь его просто колотил озноб, и все  время
хотелось обхватить руками плечи, чтобы хоть чуточку согреться.
   В щель между створками  ворот  заглядывали  хмурые,  настороженные  лица
появление  Игара  отразилось  на  них  свирепой  радостью.  Чаще  зафыркали,
замотали головами злые, раздраженные ожиданием кони.
   - Этот! - удовлетворенно сообщили  из-за  ворот.  -  Отцы-то,  гля,  сами
сообразили, что к чему... Ну и нюх, так твою в растребку... - непочтительные
всадники бранились через слово, но не злобно,  а  скорее  удовлетворенно,  с
некой живодерской радостью.
   - ...За сопляком копыта сбивать...
   - Сюда, что стал!.. Открывай, открывай... - в ухе белокурого,  с  тонкими
губами всадника поблескивала  медная  серьга  рука  в  перчатке  лежала  на
рукояти хлыста.
   У Игара заныла спина. Он оглянулся  на  Дознавателя  -  просто  так,  без
надежды Дознаватель глядел в небеса - задумчиво, отрешенно,  будто  барышня
на первом свидании.
   - Ну да, это за мной, - сказал Игар, хотя надобности  в  этих  Словах  не
было никакой -  все  и  так  прекрасно  понимали.  Отец-Разбиватель  почесал
лысину, оставив на ней пять красных полосок,  и  будто  случайно  подтолкнул
створку ворот носком сапога.. От этого чуть заметного прикосновения  тяжелая
створка вздрогнула и приоткрылась еще щель  раздалась  как  раз  настолько,
чтобы пропустить худощавого парнишку вроде Игара.
   Ему сделалось тошно. Страшно до тошноты на  широкий  лопух  под  забором
опустилась зеленая муха - именно такая, как те, что  изумрудно  поблескивают
на раскрытых глазах покойников. Глядя на муху,
   Игар понял вдруг, что по своей воле за ворота не выйдет. Пусть его тянут,
толкают, выволакивают... Пусть запятнаются, чего там... Гнездо, в котором он
вырос, уже предавало его -  холодным  молчанием  От-ца-Вышестоятеля...  Если
птенец вывалился на дорогу - Гнездо не поможет ему. Гнездо  не  примет  его,
источающего чужой запах, грязного и подраненного...
   - Это за мной, - услышал он собственный голос, странно спокойный и  почти
безмятежный. - Да...
   Шаг. Круглый  лошадиный  глаз  без  сострадания  еще  шаг.  За  воротами
деловито разматывали веревку вот и все.
   - Одну минуту, - негромко сказали  у  него  за  спиной,  и  он  замер,  а
останавливаться ни в коем случае нельзя было, потому что мужество сейчас его
оставит.
   -  Одну  минуту,   Игар...   Ты   стал   бы   выбирать   между...   своей
неудовлетворенной совестью и постоянством Птицы?
   Игар не вполне понял. Он не был сейчас готов к отвлеченным  рассуждениям,
и слова Дознавателя скользнули мимо его разума - однако в интонации отца  он
уловил нечто, внушавшее надежду.
   Он обернулся. Дознаватель смотрел прямо  на  него,  и  в  его  глазах  не
оставалось ни следа былой рассеянности:
   - Если ты приходишь к Птице, то... приходишь весь. Без  остатка.  Сейчас.
Понимаешь?
   Игар понимал сейчас  единственную  и  очень  простую  вещь:  за  воротами
топчется в ожидании  его  долгая,  мучительная  смерть.  Остальное...  Птица
поймет и простит.
   Он медленно кивнул:
   - Прихожу... весь. Без остатка. Сейчас. Лицо Дознавателя расплылось перед
глазами, заняло собой полнеба,  откуда-то  со  стороны  послышался  тягучий,
удивленный голос:
   - Ну ты и крученый... и крученый...
   - Это правда! - выкрикнул Игар.
   И это стало правдой.
   Он разом успокоился. На смену мучениям и метаниям пришло ясное, спокойное
осознание истины: Илазу не спасти. В любом случае не спасти можно совершить
еще тысячу ошибок и сделать несчастными тысячу людей, но лучше  принять  мир
таким, каков он есть. И спокойно посмотреть  в  глаза  Птице.  -  Хорошо,  -
сказал Отец-Дознаватель, и лицо его было уже обыкновенным  лицом  нестарого,
уверенного, склонного к сарказму человека. - Теперь вполне хорошо... Дабат.
   Отец-Разбиватель, все это время созерцавший синее небо, мягко взял  Игара
за плечо и оттолкнул вглубь  двора.  За  воротами  рыкнули  сразу  несколько
голосов - раздраженно, нетерпеливо.
   - Промашечка, господа хорошие, - приветливо сообщил им  Отец-Разбиватель.
- Парнишка-то раздумал, оказывается... Милости просим очистить  место,  ибо,
ежели какой-нибудь смиренный странник захочет постучать в ворота Гнезда,  то
вы, с позволения сказать, проход загораживаете...
   Странно, как за время  всей  этой  длинной  тирады  старика  ни  разу  не
перебили. Наверное, потому, что лишились дара речи от  возмущения  и  гнева
впрочем, стоило Разбивателю закончить, как по ту сторону  приоткрытых  ворот
разразилась целая буря отборного сквернословия.
   Разбиватель задумчиво оглянулся на Игара - по коже того пробежал мороз  -
и  вдруг,  неуловимым  движением  вытащив  из  ножен  "коготь",  бросил  его
рукояткой вперед.
   Игар еле поймал. Никогда в жизни у него не было достаточной реакции, и он
давно не тренировался,  и  боялся,  и  думал  совершенно  о  другом  потому
"коготь" чуть не ударил его рукоятью по носу. Разбиватель поморщился:
   - Ну, покажи... На что ты способен, покажи-ка...  Ворота  раскрылись.  Не
без участия парнишки-послушника с ученическим  оружием  на  поясе,  который,
оказывается, все это время был тут и все видел... Ворота распахнулись широко
и гостеприимно, и глаза семи  всадников  уставились  на  Игара  со  свирепым
нетерпением.
   Спустя мгновение в воздухе зависла веревка.  То  есть  обомлевшему  Игару
показалось, что  она  зависла,  на  самом  деле  она  летела,  разматываясь,
оборачиваясь петлей, готовясь уцепиться ему за горло...
   Он присел. Прием назывался "птица на водопое", но он отдавал себе  отчет,
что показывает, скорее, "жабу на листе кувшинки". Веревка коснулась  "когтя"
и раздвоилась, и упала, и змеей поползла по растоптанной копытами траве.
   Лошадиные груди, круглые и Твердые, как огромные коричневые шары. Одна  с
белой меткой Игар вертелся, уходя из-под копыт, выделывая "когтем"  фигуры,
которым его никто никогда не учил. Кажется,  он  придумывал  их  на  ходу  -
неуклюжие, некрасивые, большей частью бестолковые лошади пятились,  пугаясь
сверкающей стали, а всадники, поначалу растерявшиеся, дружно выхватили  семь
плетеных кожаных хлыстов.
   Он начал заходить на вполне пристойную "взмывающую птицу",  когда  жгучий
удар вывел из строя его кисть вместе с блестящим "когтем". Второй  удар,  на
этот раз древком пики, пришелся по спине непристойно вскрикнув, он свалился
под ноги лошадям - и увидел в синем небе распростертую, будто летящую фигуру
с тугими перепонками "крыльев" между руками и ногами.
   Коротко вскрикнул кто-то из всадников.  Рядом  с  Игаром  упал  на  траву
хлыст  истерически  заржала  лошадь,  лязгнул  сдавленный  голос,  отдающий
приказ
   Игар вскочил на четвереньки.
   Всадникам как-то сразу сделалось  не  до  него:  Отец-Разбиватель  стоял,
поигрывая своим вторым "когтем" левая рука его была вскинута, и на упругом,
как парус, блестящем "крыле" Игар увидел вышитый шелком глаз, круглый, будто
мишень.
   - Господа, - голос Разбивателя не повысился ни на полтона. - Говорят  вам
- юноша раздумал отправляться с вами...  Он  не  хочет,  господа.  Не  стоит
настаивать, да еще с применением силы...
   Блондин с серьгой в ухе грязно ругнулся и  занес  было  над  Разбивателем
хлыст - однако товарищ его, .  неожиданно  верткий  при  своей  внушительной
комплекции, рванулся и успел поймать его руку.
   Неизвестно, что  хотел  сказать  этот  благоразумный.  Неизвестно,  какие
соображения двигали им, хотя вряд  ли  это  были  соображения  милосердия  и
доброты белокурый взревел, отшвыривая его руку, и  несколько  секунд  Игар,
все еще  стоящий  на  четвереньках,  и  забавляющийся  "когтем"  Разбиватель
наблюдали жестокую перебранку.
   Блондин ругался темпераментно и изобретательно все доводы его  озлевшего
противника глушились потоками брани, в  которой  чуткое  ухо  Игара  уловило
"княгиня" и "не в жисть". "Не в жисть, - подумал  Игар  обреченно.  -  Не  в
жисть тебе, блондин,  ежели  вернешься  к  хозяйке  пустым,  без  пойманного
птенчика..."
   Обладатель серьги думал точно так же. Огрев кнутом своего же товарища, он
обернулся к Разбивателю,  и  Игар  вздрогнул,  хотя  налитый  кровью  взгляд
блондина скользнул по нему лишь мельком.
   - Уйди, старикашка! Мне плевать... сучонка... пшел вон!..
   И он  замахнулся  -  на  этот  раз  саблей.  Отец-Разбиватель  неуловимым
движением отступил в сторону и поймал  клинок  полотнищем  "крыла",  которое
сделалось вдруг упругим и жестким, как стальной лист. Игар отлично  видел  -
сабля упала сверху, но  не  разрубила  шелковый  глаз,  а  странным  образом
нанизала его на себя Разбиватель крутнулся волчком, и сабля, вырвавшись  из
руки блондина, во-ткнулась в землю в десяти шагах от Разбивателя.
   Блондин взревел, как стадо бешеных быков почти  так  же  громко  взревел
наблюдавший за стычкой отряд,  и  два  одинаковых  ножа  почти  одновременно
полетели Разбивателю в грудь.
   Волчок провернулся дважды отброшенные "крыльями", оба ножа  вонзились  в
забор - точно один над другим.
   Заскрипели колесики арбалетов. Дело приняло мерзкий,  неожиданно  мерзкий
оборот Игар припал к земле, желая и не решаясь помочь Разбивателю -  одному
против семерых...
   ...Или шестерых. Или даже пятерых, потому что круглолицый всадник яростно
кричал, что будет только хуже и надо проваливать, а еще  один,  невозмутимый
длиннолицый парень, просто повернул лошадь и поспешил прочь.
   - Стреляй! - рявкнул блондин. Стрелы свистнули дружно и коротко. Там, где
стоял Отец-Разбиватель,  там,  где  через  мгновение  должен  был  оказаться
утыканный стрелами еж, - там взметнулся маленький бесшумный смерч.
   Стрелы одна за другой взмыли в небо.  И  шлепнулись  оттуда,  вертящиеся,
опозоренные и обессиленные. Одна свалилась рядом с Игаром -  бурое  оперение
неожиданно напомнило ему брюшко майского жука.
   - Не стоит, - сокрушенно произнес Отец-Разбиватель, возникший  на  месте,
где только что был смерч.
   И взлетел.
   Игар никогда не мог понять, как