- или реликта. С ним уже мало считались, хотя по привычке все замолкали, когда он говорил. Но старичок не замечал снисхождения, а если замечал, не обижался и продолжал нести в народ "разумное, доброе", как это понимал.
     Вадим не брал его сентенции в голову, по молодости даже огрызался, - но тогда и теперь относился к Беленькому с симпатией. Даже с благодарностью, ибо кое-что из его опусов все же воспринял в отрочестве, когда доступных творцов (не халтурщиков) можно было по пальцам перечесть. Воспитателей, даже заочных, следует чтить - конечно, если не воспитался в полного свинтуса.
     Беленький тоже узнал Вадима, хотя не видел с десяток лет, и даже не удивился, что тот помолодел, - наверно, не заметил.
     - Вот и Вадичек пожаловал! - сказал старик, словно припоздавшему школьнику, и попенял: - Совсем нас забыл - нехорошо, нехорошо... Стыдно, да-с!
     Похоже, все перемены - в губернии, Крепости, братстве - прошли мимо него, как тучки за окном, и Беленькому все виделось прежним, вполне безоблачным. Фамилия, что ли, обязывает? А ведь в те "веселые" времена, когда страной правили маньяки, добрейший Северин Андронович тоже не избежал лагерей.
     Но тут рядом с Вадимом возникла неугомонная Эва и вновь принялась тереться о него, словно течная кошечка, не забывая метать по сторонам томные взоры.
     - Господи, кто это? - изумился С. А. - Жаль, я не сижу - немедленно поднялся бы, как старейшины при виде Елены!
     Что значит старая школа!.. Нынешние вряд ли расщедрятся на такой комплимент, даже если придумают.
     - А я б еще и припустил куда подале, - мрачно поддержал Вадим. - Вообще, вы правы: у меня тоже не получается ее живописать. К тому ж она и меняется каждую минуту.
     - На каждой фрикции, - мурлыкнула ведьма. - Представляешь, какая наберется гирлянда?
     Казалось, Вадим требовался ей лишь для разгона. Либо для большей наглядности. Одно ее присутствие могло подвигнуть мужчин на что угодно... включая подвиг. Конечно, и старичок не выдержал.
     - Такую даже я бы вожделел! - объявил Беленький, лаская женщину расслабленным взором. - "Хочу упиться!" А старый конь, как известно... и мелкая блоха тоже... гм. - И заключил неопределенно: - Н-да-с!
     Наверно, в молодости он был изрядным ходоком, как многие тут. И сейчас не отказался бы поколобродить, сколько б осилил. Эк его понесло!
     - Я вам не мешаю? - спросил Вадим.
     Беленький вспыхнул, как молодой, сообразив, что перебрал с откровенностью. Бормоча извинения, спешно откланялся и сбежал, провожаемый сожалеющим взглядом Эвы, - будто она не знала цену этим "коням" да "блохам". Неизвестно еще, сколько ей самой!
     Но Эва уже пряталась у Вадима за спиной, предчувствуя новую встречу. А в следующую секунду на него выскочила Кэт, оживленно щебеча с парой ироничных увальней, едва за ней поспевающих.
     Это было словно видение - из того недолгого периода, когда Вадим вдруг угодил в творцы и, радуясь обретенной свободе, порезвился на просторе, только стараясь никого не обижать. Пока сам не подорвался на ведьме: неспроста, видно, - за все положено платить. Но до сих пор его приятельницы всплывали из прошлого живыми укорами.
     - Господи, Конан! - с энтузиазмом воскликнула Кэт. - Наконец ты вернулся! Образумился, да? Как же я рада, что ты с нами!
     - Вообще-то я ни с кем, - грустно разглядывая ее, ответил Вадим. - Или же со всеми - выбирай сама.
     Всего-то десять лет прошло! - поразился он. Пролетело даже. Короток век человечий.
     - А-а! - сардонически сказала Кэт, увидев возникшую из-за его плеча Эву. - На девочек потянуло? Чтоб ноги от бюста и в голове сквознячок... Где раздобыли такой парик?
     - Во-первых, это не парик, - торопливо вступил Вадим, пока ведьма не выстрелила сама. - Во-вторых, сквознячок сей смахивает на ураган.
     - В-третьих, я не девочка, - небрежно прибавила Эва.
     Действительно, ей-то с чего пулять по воробьям? Скорее всего Кэт ничего тут не решала, только пускала пыль в глаза новичкам да крутила, по старой памяти, хвостом перед прочими. Была она кобылкой опытной и умелой, до сих пор, наверно, пользовалась спросом, но чтоб кто-то из-за нее потерял голову? Прошли те времена. Н-да, "как молоды мы были"! И глупы, увы. Даже не глупы - бездумны.
     Но тут Эва бросила их и снова отправилась искать приключений. Кажется, это устроило всех. Вадим представлял, какие волнения могла пробудить ведьма в среде творцов, даже не столько будоража плоть, сколько добавляя творческой потенции. Это почти приравнивалось к вдохновению - должны ж у него быть живые воплощения? Хотя есть и женщины-вамп, отбивающие всякую охоту творить.
     - Раз уж ты здесь, - сказала Кэт, крепко беря его за руку, - проведу тебя к главному.
     - К главарю? - переспросил Вадим, озираясь. - Или к Главе?
     - К аббату, - ответила Кэт. - К председателю Высокого Суда. К главе коллегии... Тебе не все равно?
     Не выпуская его ладони, женщина заторопилась вдоль длинного коридора, давно нуждавшегося в ремонте или хотя бы хорошей уборке. На Вадима она не смотрела, однако взгляд его ощущала и старалась ступать с прежней грацией, покачивая располневшими бедрами. Пальцы ее ритмично сжимались на каждом шаге, будто намекая на что-то, но Кэт больше заводилась от этого сама, поскольку Вадима касаться было опасно. Гордиться тут нечем: игра не на равных. Кто устоит против магии - это ж похлеще приворотного зелья! Хотя Вадим и расплачивался за нее болезненной чуткостью.
     Кэт привела его в другой зал, куда меньше общего, зато уютней. Здесь собралась иная публика, постарше и посолидней, - нынешняя монастырская элита. От рядовых творцов она отличалась даже формой: почти все были в мантиях, серых или черных, украшенных цветистыми картинками. Они и вершили здешние судьбы - во всяком случае, их мнение перевешивало. Но последнее слово оставалось за настоятелем, сколько бы ни шумели остальные, и уж его Вадим знал хорошо. Старина Калуф не слишком переменился за эти годы, только еще больше высох и потемнел. А вдобавок покрылся трещинками, словно старое дерево, - что-то сжигало его изнутри: огонь честолюбия?
     Завидя Вадима, аббат оживился.
     - Что, братия, не станем обижать Конана? - спросил он поверх голов, лохматых или плешивых. - Примем блудное дитятко, аки родное?
     На минуту гвалт стих - Вадима тут многие помнили. Кто-то проворчал:
     - Его обидишь...
     По выражению Вадимова лица аббат понял, что гость сейчас ляпнет что-нибудь не к месту, и поспешно добавил:
     - Ладно, о с„м после. А сейчас, братья, идите с миром - служба окончена. И да пребудет с вами благодать!
     Величавой поступью он направился к укромной дверце, взмахом ладони позвал Вадима за собой. Пробравшись через галдящую толпу, тот зашагал следом, про себя посмеиваясь: Калуфчик в своем репертуаре!
     У каждого свои слабости - Калуфу, например, нравилось руководить. (И что ж, коль это не очень у него получалось, - лишь бы не плакал.) Он был знаком Вадиму с давних пор, они даже росли вместе, в уютном и зеленом военном городке, посещали одну школу. С младых ногтей Калуфа влекло к тайным и могущественным орденам. Играя в мушкетеров, он из всех выбирал Арамиса - именно потому, что в конце тот сделался иезуитским генералом. Зато Вадим благоволил тогда к Атосу, гордому одиночке и "невольнику чести", утомившему ею всех. ("Ты, бла-арод-ный!.." - как орали Румате штурмовики.) И даже дети не жалуют шибко правильных. Впрочем, честный Атос, в бытность графом де ла Фер, не постеснялся вздернуть любимую женушку при первом подозрении. Выходит, и Атос охотился на ведьм?
     Вдвоем они вступили в большую комнату, когда-то выглядевшую роскошно, а ныне обветшалую и запыленную. По широкому столу, непременному атрибуту здешних покоев, были разбросаны засохшие объедки, пустые бутыли, упаковки от презервативов, кружевные трусики, чулки. Вкруг стола устроились несколько пышных постелей, дразня скрученными простынями и причудливо разложенными подушками. Видимо, вчерашняя пирушка удалась на славу, а затянулась до рассвета - следуя общей тенденции, творцы переходили на ночной образ жизни.
     Не глядя на Вадима и не выказывая более радушия, аббат доплелся до продавленного кресла, кряхтя опустился в него, по очереди уложил опухшие ноги на скамеечку и прикрыл глаза морщинистыми веками. Судя по всему, сегодняшний вечер дался ему нелегко. А куда денешься - первосвященник!
     - Кэт помянула как-то, - произнес он страдальческим голосом, - будто ты владеешь массажем?
     - Перебьешься, - откликнулся Вадим. - Лучше прими душ, ручонками помаши, побегай вокруг стола...
     - И черт с тобой! - оскорбился Калуф, бессильно откидывая голову. - Убудет от тебя, да?
     - Я не оказываю подобных услуг мужикам и, как правило, не жалею их. "Если хилый - сразу в гроб".
     - Это я хилый? - Аббат выпятил ребристую грудь, однако не убедил этим даже себя.
     - Тогда не ной. Наслушался за сегодня.
     - Господи, укрепи! - вздохнул Калуф. - По-твоему, легко сию публику держать в узде? Расползаются аки тараканы - кто за выпивкой, кто по бабам.
     - А в чем, собственно, цель? - спросил Вадим. - Ради чего стараешься?
     - Ради чего? - Аббат подумал. - Видишь ли, у истинных творцов мозги не терпят безделья, зато их легко увлечь ерундой. Это как река, кою не остановить, зато можно направить в иное русло. Вот опасность! Рассадить бы братьев по кельям, оградить от забот и соблазнов...
     - От жизни?
     - ...заставить наконец творить. А то они больше распинаются о тех шедеврах, какие наклепали бы в надлежащих условиях, но сами от таких условий бегут. Запирать их, что ли? Остричь всех, униформу ввести, как в нормальных монастырях, - чтоб похвалялись друг перед другом творениями, а не нарядами.
     - Раздень, - предложил Вадим, - догола. Тут все и увянут. Чем гордиться, на что намекать - все на виду. Это ж хоррор получится, а не эротика! И сбегать сразу расхочется.
     - То и худо, что на виду. Они ж дремучие, даром что творцы. Увидят на дамах запретное, ни о чем ином думать не смогут - вынь да положь!.. Точнее всунь. Не расселять же их по баракам?
     - По стойлам.
     - Может, их вовсе кастрировать, как в некоторых сектах? Сразу прекратят развратничать да интриговать, а здоровье, говорят, даже улучшится.
     - И проживут намного дольше, - поддакнул Вадим. - Только захотят ли творить?
     - То-то и оно, - вздохнул настоятель.
     - А что, ваша продукция еще пользуется спросом?
     - Как поглядеть. Имя не обессмертишь, а на прокорм хватает.
     Словно подслушав, в открывшуюся дверь шмыгнули две невзрачные "мышки" с преданными глазами, видимо из послушниц, и не без умелости принялись накрывать на стол. Была ли это обычная трапеза настоятеля либо расщедрились ради дорогого гостя, но ассортимент оказался на зависть.
     Сколько творцов может набраться в миллионном городе? - прикинул Вадим. С тысячу? Пара-тройка сотен отошла Студии, больше туда не влиться, - а прочие, выходит, остались без призору? Но ведь и крутарям хочется иногда оттянуться. ("И зрелищ", а как же!) И кто снабдит их, если не творцы? В конце концов, даже у лагерников пользовались спросом фантазии Штильмарка, а чем крутари хуже? Не говоря о торгашах, умельцах, наймитах. Не все ж им зарабатывать, надо и тратить? А творцы, как все прочие, стоят ровно столько, сколько за них готовы платить.
     - Власти не беспокоят? - спросил Вадим, только "мышки" убрались - Имею в виду Крепость.
     - Что упало, то пропало, - слабо улыбнулся наставник. - Знаешь ведь? Мы даже сотрудничаем.
     - А "волки"?
     - Этим и вовсе... Какие у нас доходы? Самим бы протянуть.
     - Ну, не скромничай - похоже, вы не бедствуете, - Вадим кивнул на стол. - Откуда такое обилие? Натуральный обмен, да?
     - Нам повезло на прихожан, - уклончиво ответил Калуф. - Среди них немало людей со связями.
     Вадим усмехнулся: уважают на Руси творцов. Только за какие заслуги? Ни ума народу не прибавили, ни совести.
     - Вы как та женушка душегуба, - сказал он, - что не желает знать, на какие доходы жирует. А ну как придется отказываться!..
     - "Бойся данайцев", да? Уж я ль не боюсь!
     - Оттого и похудал так? Смотри, старичок, не надорвись.
     - А вот ты все молодеешь, - позавидовал Калуф. - Словно тот чудик в Белой Руси, коего супружница отравила невесть чем, - так он с той поры крепчает год от года, а спать прекратил вовсе. Кто бы меня так траванул?
     - Что ли, вычитал где? - заинтересовался Вадим. - Не скажу, что один в один, однако сходство имеется.
     - Еще говорят, температура у него упала градуса на три.
     - Здесь мы разошлись; я-то прогреваюсь до кончиков пальцев, судя по реакции некоторых дам.
     - "Для дам и не дам, - негромко напел Калуф, - совет хороший дам: нигде и никого не подпускайте к телесам".
     - Тоже, совет!.. Уж лучше ошибиться разок-другой. В жизни не так много радостей, зачем лишать себя едва не главной?
     - Ничего нет выше творчества! - возгласил наставник. - Что уводит в сторону, надо отринуть.
     - А, собственно, что уводит? - осведомился Вадим. - У правильно устроенного человека "все дороги ведут".
     - "Мир станет счастлив только тогда, когда у каждого человека будет душа художника", - со вкусом процитировал Калуф. - Кто сказал?
     - Роден, - ответил Вадим, - Огюст. Это и есть ваша цель?
     - А чем плоха?
     - Творец как высшая стадия человека!.. Думаешь, этим исчерпываются достоинства сапиенса?
     - Был бы дар, остальное приложится, - заверил хозяин. - А одаривать должен Великий Дух и не абы кого, но достойных.
     - Ну-ка, ну-ка... Это кого же? Выкладывай, чего вы тут без меня наворочали!
     Понукаемый Вадимом, хозяин не без гордости поведал, сколь много преуспели они в построении нового братства, разросшегося уже настолько, что вполне могло именоваться даже не сектой или монастырем, но церковью - "божьим домом". Правда, сам Калуф до сих пор скромно звался аббатом, но в подчинении у него оказались кардиналы да епископы, не считая нескольких орденских генералов и одного великого магистра, ведающего охраной, - так что впору было вспомнить о равном значении слов "аббат" и "папа": отец. А заодно о смысле других терминов, принятых в католицизме: "епископ" значило надзиратель; "кардинал" - главный (из надзирателей, видимо); "архи" - старший. Кстати сказать, монахи одного из подчиненных Калуфу орденов провозгласили себя доминиканес, "псами господними", и учредили церковные Суды под председательством епископов. Другой орден больше смахивал на тайное общество либо секретную службу, хотя именовался не Обществом Иисуса, а Школой Основателя. Третий орден составили воображенцы.
     - Правда, они настолько отклонились от Русла ("От линии партии", - мурлыкнул Вадим), что уже граничат с ересью, - огорченно заметил Калуф. - Самостоятельные не в меру - того и гляди уйдут в раскол!
     Из дальнейшего выяснилось, что кардиналы заведовали направлениями в Творчестве (литература, музыка, изображение, постановка), за видами помельче присматривали епископы. Одним из них, кстати, стал Беленький, а вот в литературные кардиналы угодил знаменитый Калужцев, действительно замечательный творец, в недавнем прошлом светило союзного масштаба и до сих пор полный благих намерений. Прочую братию составили иереи, возведенные в сан, как и положено, через священство (епископское рукоположение) и таким способом наделенные якобы особой благодатью Великого Духа, делающей их посредниками между ним и людьми.
     - А как же! - убежденно подтвердил Калуф. - Недаром говорят: "божья искра" или "божий дар"? Вот мы и одаряем достойных.
     - Приняли, значит, на себя божественные функции? - хмыкнул Вадим. - Упорядочили, вывели критерии, поставили на поток. Даже из талантов устроили кормушку!
     Впрочем, устроено все было по уму - если допустить, что творчество и впрямь нужно организовывать. Все-таки не зря Калуф столько подвизался в функционерах и за образец принял структуру, простоявшую не одну тысячу лет, выверенную и обтесанную временем. А идейному партийцу обернуться истовым верующим не так и сложно. Даже для Вадима здесь отыскалась бы подходящая нишка, ибо убежденных бирюков или особо капризных определяли в отшельники, заселяя пустующие дома неподалеку от монастыря.
     - Как же вас теперь величать? - спросил Вадим. - Создателями?
     - Почему? - удивился Калуф.
     - А чего мелочиться?
     - Лучше уж противленцами.
     - Протестантами, что ли?
     - Ну зачем?
     - А зачем противленцами?
     - Надо ж как-то обособиться от Студии? Вот туда слили самые подонки!
     - А у вас, стало быть, сливки?
     - Можешь насмешничать сколь угодно, но среди нас действительно нет бесталанных. У кого больше, у кого меньше, однако в каждом что-то брезжит. А когда такая масса единомышленников смыкается в организм, это дает новое качество. Ты еще не понял силы единства, не узнал на своей шкуре - в отличие от меня, поварившегося в прежних котлах.
     - Шкуры у нас разные, - буркнул Вадим, однако аббат пренебрег.
     - Вначале мы не понимали это, - продолжал он. - Когда собирается столько творцов, их сознания слепляются в облако, глубиной и мощью превосходящее любого одиночку, и формируют некий обобщенный образ, который мы окрестили Великим Духом. Это как бы наш суммарный творческий банк, и только мы властны распоряжаться его созидательной силой. Возжелаем - одарим соискателя потенцией. А нет - извините.
     - Лептонная теория богов? - задумчиво почесав нос, спросил Вадим. - Слепили Творца по своему подобию, а теперь его благодатью наделяете прочих, невзирая на морды? Надо ж, как удобно! Только не лепи мне горбатого, родной. Скидывались-то все, а на общаке сидят одни паханы.
     - Переведи, - нахмурясь, потребовал Калуф. Впрочем, "по фене ботал" он лучше Вадима - просто выигрывал время, чтоб придумать ответ.
     - Уже и ты оцениваешь других? - спросил Вадим. - Мало того - судишь. Дорвался, да? Неистребим институт рецензенства!
     - Все-таки я разбираюсь в этом лучше многих, - сдержанно возразил аббат. - Кому-то ж надо оценивать?
     - На фига - не дают покоя лавры "молодогвардейцев"?
     - А как еще "раздать сестрам по серьгам"?
     - Уйдите - все. Без вас разберутся, кто чего стоит. Люди рассудят, и - время.
     - Ты наивен, Вадичек! Людям нужна жвачка.
     - Им пригодится все, кроме директив, - даже твои советы. Но ведь ты претендуешь на большее? Хочешь решать за них, поднимать, воспитывать. Так и без тебя есть кому - вспомни Студию.
     - Но ведь там бездари!
     - Мне омерзителен снобизм, - сказал Вадим. - Не потому, что обидно, - бог с ним, переваривали не такое. Но зачем человеку так уж стараться смешивать ближних с грязью, если он и впрямь в себе уверен?
     Сбоку открылась потайная дверца, и в кабинет проникла Кэт, уже без макияжа, свежевымытая, в халатике и босиком. Молча пристроилась на стульчике позади Калуфа и принялась массировать ему затылок, как некогда учил Вадим. Несмотря на полноту и проступившие, словно на пожухлом яблоке, морщины, женщина еще не растеряла привлекательности и своим видом - аппетитным, домашним - сразу добавила комнате уюта. Она походила на заслуженный диванчик, скрипучий, зато надежный, который рачительный хозяин не променяет на модерновую кушетку. Рассеянно улыбаясь, аббат блаженствовал, все-таки дождавшись от Вадима услуги, хотя и через посредство.
     - По примеру ненцев могу предложить тебе самое дорогое, - объявил Калуф негромко. - Но ведь ты опять со своим самоваром? Свято место не пустует.
     - Как и у тебя. Семейный подряд, да?
     - А кто виноват? - спросила Кэт. - Не сбеги ты тогда, кто знает, как распределились бы места! Думаешь, нам легко это далось?
     - Говорят, "неважно, какие дороги мы выбираем", - сказал Вадим. - Милая, ты ж всегда разрывалась между симпатией и службой. Слава богу, наконец удалось это совместить.
     - Видишь ли, Вадичек, - заговорил хозяин, - помимо официальной иерархии у нас имеются неформальные связи, кои сплачивают куда сильней.
     - Гарем, что ли? Или группешни