а", -- говорила я себе. Но Патриция передала дневник отца и пододвинула
пистолет,  добавив  коротко:  "Решать тебе!"...  Если  бы  я  смогла  в  нее
выстрелить, вернуло бы это  отца?.. Затем я вывезла Патрицию в своей машине.
Расставались мы долго.  "Ты  знаешь, мы всегда были  как  сестры и я  всегда
любила тебя  и  буду  любить,  но, прошу тебя, не встречайся больше  с  моим
отцом, забудь его..." -- это ее слова... помнишь, после  нашей  первой  ночи
тот  мой злосчастный  звонок. Пат каким-то образом узнала обо всем, приехала
ко мне и очень жестко потребовала, чтобы между нами все было кончено. Она бы
рассказала обо мне правду, что я мутант. Я  боялась этого... Когда я поняла,
что должна  родить  твоего  ребенка,  Патриция тогда лежала  в  больнице, то
открылась  ей...  Она  пришла  в  ярость  и предупредила, что еще одна  наша
встреча -- и...
     Элен,  она сидела за  рулем, нажала на тормоза, остановила машину. Элен
плакала  неслышно, по щекам,  словно  соблюдая  строгую  очередность,  текли
слезы...
     -- Значит, она знала твою тайну,.. -- задумчиво сказал я.
     --  Да,  вся  история  о  несуществующей подруге -- ее история,  это ее
изнасиловали тогда в спортзале. На следующее утро  она  пришла  не домой, ко
мне... ничего не скрыла, и  я сама  сказала ей,  что  я тоже... они...  Тебе
покажется странным, но это не отразилось на наших  с ней отношениях. Пат  не
солгала тебе в другом  -- той Пат, какую я  знала раньше, уже не было, после
той ночи в школе, та Пат умерла...
     -- А дневник?
     -- Пат сказала, что отвезет его нашей матери. Тебе самому надо прочесть
этот дневник.
     Мы снова тронулись в путь, минуя бесконечные шлагбаумы  военных постов,
объезжая  вереницы  танков, марширующих  колонн  десантников,  добрались  до
Булонского леса, а вскоре и к дому Велье.
     Дверь с улицы, просверленная  пулями, была полуоткрыта. Я вошел внутрь,
полный тревоги.
     На  диване лежала мадам  Велье,  лицо ее было мертвенно-бледное,  глаза
закрыты, а  губы  дрожали,  словно они быстро, быстро шептали молитву. Около
нее на  коленях,  держа  ее  руку  в  своей,  стоял  Филидор;  к  его  ногам
прислонилась  скорострельная винтовка. Гильзы, изуродованные десятками  пуль
стены,  мебель,  превратившаяся  в  одну ночь в груду хлама, и  перевязанная
кисть  моего  друга,  где  поверх  бинта  проступало  багровое  пятно...  --
свидетельства жестокого боя остались, когда все ушло в прошлое.
     -- Карл... он мертв? -- не взглянув на меня, с надеждой услышать "Нет",
спросил он.
     -- Да,.. -- выдавил из себя я.
     Филидор непонимающе пожал плечами и, склонившись  над  женой, поцеловал
ее в лоб.
     -- Она ранена... осколок в теменной части.
     -- Ее надо в больницу, -- несмело предложил я.
     -- Боюсь, она не выдержит дороги, -- промолвил Филидор.
     Я осмотрел рану. Все было очень плохо.
     -- У тебя нет другого выхода... Здесь она не протянет и часа.
     -- Может быть, скорую?
     "Какая сейчас к черту скорая", -- подумал я, а вслух сказал?
     -- Приедет ли она быстро... столько жертв...
     Когда мы ехали, Филидор, сидевший на заднем сидении,  все время смотрел
на  Сару,  ее  голова  лежала  на  подушке,  слегка  покачиваясь,  смотрел и
вздрагивал, когда из уст ее исходил стон.
     Никогда не задумывался над тем, что, наверное,  все-таки самое страшное
место  в дни  войны  --это госпитали,  переполненные  страждущими. Бог  мой,
сколько тяжелораненых, истекающих  кровью, искалеченных и тихо  умирающих, и
живущих одной лишь надеждой людей увидел я в больнице, куда мы привезли жену
Филидора. Даже найти врачей  здесь оказалось не так-то  просто. Все  куда-то
бежали,   каталки  везли  больных,   суетились   сестры...   Трехглазый,   с
непропорционально могучей шеей,  пожилой доктор, которого я привел, осмотрев
мадам Велье, покачал головой и произнес очень устало?
     -- Право, не знаю, господа. Но попробуем... Сестра, в операционную!

39.
     В  холле  клиники  Рикардо   я  ждал  доктора  Тароко.  Теперь  клиника
фактически принадлежала ему.  Из головы никак не шли мрачные мысли. Кажется,
этой ночью я постарел на  все те недостающие тридцать лет. По  крайней мере,
чувствовал я  себя  на шестьдесят... Снова и снова  я переживал события,  от
которых меня  отделяли всего несколько  часов.  Но и после, когда, казалось,
все плохое позади, судьба не стала благосклоннее ко мне и моим друзьям.
     Сначала  безжалостный  приговор  Саре,  потерявшей рассудок  и навсегда
прикованной к  постели "...Мы сделали все, что  могли.  Жить она будет, хотя
вряд ли это можно назвать жизнью..." Затем настойчивая просьба Филидора... и
я рассказал ему о смерти Карла; я так и не посмел взглянуть в лицо Филидору,
он же, словно пытаясь поддержать меня, сказал? "Нет, Морис, не вини себя; то
расплата, ниспосланная на всех нас свыше..." Потом внезапная  ссора с  Элен,
желавшей одного  -- бежать  от всего, хоть  на край света и немедленно, -- я
мог  ее  понять и, наверное, мог  бы  выбраться  из этого водоворота  жизни,
увлекшего   меня  за   собой  и  грозившего   мне  смертью,  но   не  хотел,
вознамерившись до конца испить горькую чашу. Наконец, я побывал на N.., куда
поехал с тайной надеждой поговорить по душам с Роберто и увидеть Лауру живой
и  невредимой. Меня  встретил  мой сын... "Она умерла  этой ночью"  -- глухо
произнес он. Умел ил он плакать? Не уверен; думаю, он не узнал меня, хотя...
Я же не вымолвил ни слова, смешавшись, быстро ушел...
     "А может быть, в самом деле бросить  все и уехать  вместе с Элен..." --
размышлял я.
     Пришел доктор Тароко. Я уже видел его однажды со Скоттом. Он был моложе
своего  босса лет на  двадцать,  среднего роста, с черной  бородой, невольно
внушающей уважение,.. не хочу называть его лицо  заурядным лишь  потому, что
напротив стоял не мутант, а человек.
     Он  перевел глаза с записной книжки, которую читал на ходу,  на меня и,
не задумавшись, произнес?
     -- Да, я помню Вас. Вы друг доктора Скотта.
     -- Был, -- поправил я его, вовсе не имея в виду смерть Вильяма.
     -- Конечно же...  нелегко, когда  друзья  уходят из жизни...  Итак, чем
обязан?
     -- Я хочу увидеть Элизабет де Санс, мою жену...
     Тароко повел бровями, как бы говоря "Ну, что ж..." и предложил пройти с
ним.  Признаться,  я  не  ожидал, что  все  разрешится  столь  скоро  и  без
каких-либо усилий с моей стороны, очевидно, со смертью Скотта тайна утратила
смысл.
     Вскоре мы оказались у блока 10А, расположенного где-то под самой крышей
клиники.
     -- Это  здесь, -- сказал Тароко, -- В этом блоке всего две палаты, одна
пустует, в другой ваша жена... Блок закрывается снаружи.  Я буду  ждать  Вас
десять минут. Если будете больше --  вызовите  по  телефону  "021" сестру. Я
предупрежу... Прошу Вас.
     Тяжелые, словно в  швейцарском банке,  двери  впустили  и закрылись  за
мной. Я оказался в узком коридоре длиной не более шести метров, стену справа
скрывали светлые шторы, слева, от  потолка до пола, было толстое стекло,  за
которым  располагалась комната с  двумя  широкими  окнами.  Интерьер  ее  не
отличался  изысканным вкусом: привинченная  к  полу  кровать, привинченные к
полу  стол и  стул  и  почему-то ничем  не защищенный  аквариум. На кровати,
словно покойница,  лежала  старуха, аккуратно расчесанные седые волосы  были
разбросаны  по подушке. Взгляд ее,  неподвижный, нашел на потолке  только ей
принадлежавшую  звезду, никому,  никогда не  доступную,  ставшей  только  ее
Вселенной.
     Я  не  видел  Элизабет,   предо  мною  была  высохшая,   исхудавшая  до
соприкосновения со смертью, маленькая старушонка.
     Я вошел в комнату, встал над ней, произнес вслух ее имя.
     Но ее не было рядом. Она была далеко, у той звезды.
     Я  поднял  к  небу,  или  к  ее звезде, глаза и прошептал молитву,  ту,
которую знал, или скорее придумал сам.
     "Господи милосердный! Ну, за что же ты караешь детей своих...
     Господи... Мы так слабы, Господи! Так за что же?..
     Будь милосерден... Молю тебя, Господи!"
     Может быть, если бы не эта молитва,  я не увидел  бы врезанный  в стену
над  кроватью  небольшой  сейф. Мне словно подсказывали  свыше -- не Бог,  а
дьявол вершил здесь суд.
     Я тотчас вспомнил "СА666",.. и не ошибся. Но нашел я там не только, как
того ожидал, дневник  Скотта, но и кейс; и понял, что это кейс Томашевского.
Впрочем, в тем минуты ни то, ни  другое не слишком взволновало  меня... Той,
которую раньше звали Элизабет, больше не было. Осталось лишь имя.
     -- Вы можете навещать  ее в любое время. Хотя  это и бесполезно, -- уже
после говорил  мне доктор Тароко,  -- Она почти не  принимает  пищи, должным
образом не оправляет естественных надобностей, но иногда встает и часами, не
отрываясь, смотрит на рыбок...
     Это было мое последнее посещение клиники Рикардо.
     Я  вышел за ворота больницы, сел в терпеливо поджидавшее  меня такси. В
раздумье  посмотрел на кейс и, словно совершенно никчемную вещь, швырнул его
на сиденье.
     "К  черту!  Неужели  он  стоит всей пролитой  из-за  него  крови,  моей
перевернутой жизни"... -- закипела во мне злоба.
     Я попросил у таксиста телефон и  набрал номер Куена. Разговор получился
коротким.
     -- Райкард Куен, слушает.
     -- Это Морис Да Санс, кейс у меня.
     -- Где Вы?
     -- У клиники Рикардо.
     -- Оставайтесь там же. Я скоро буду.
     В моих руках оказался дневник Скотта. Для меня он значил гораздо больше
кейса.
     Скот был немногословен; порой перерывы межу записями составляли недели,
а то и месяцы, к тому же врач-психиатр  в нем очень часто  заслонял простого
смертного.
     На 33 странице под датой впервые упоминалось об Элизабет.
     "...Ближе  к вечеру  в клинику поступила больная, Элизабет де Санс. Как
она прекрасна!"
     А через десять страниц...
     "...Познакомился с Морисом де Санс. Как жаль, что у Лиз есть муж..."
     Судя по следующим записям,  лечение Элизабет протекало успешнее,  чем я
думал. Вот некоторые из них:
     дата:  "...-6" дает  поразительные результаты. Вчера к Лиз  на двадцать
часов вернулась ясность  мысли... Спрашивала о Морисе, матери, но ни разу не
вспомнила о дочке. Почему?"
     дата:  "...снизил  дозу "...-6"  вдвое,  результаты  обнадеживающие.  В
состояние депрессии Лиз впадает только с наступлением сумерок..."
     И, наконец,  приведу несколько фрагментов из дневника, которые, как мне
кажется, проливают на истину свет:
     дата: "...Сегодня с Лиз случилась  истерика. Во всем  виноват визит  ко
мне Рейна. Столкнувшись с  Рейном в дверях кабинета, она сразу узнала его...
Пришлось вызывать  санитаров и  насильно отвести  ее  в палату. Однако после
беседы с  Рейном очень  многое для меня прояснилось. Вечером  был  у нее  --
снова глубочайшая депрессия. Кажется, я  отброшен как минимум на  три месяца
назад.
     дата: "...нашел сына Лиз, когда следил за Рейном. Могу себе представить
состояние женщины (ее возраста!),  не имевшей ранее детей,  увидевшей вместо
желанного ребенка монстра. Мальчик родился  первым, и она  ничего не знала о
дочери...  Звонил  Рейн,  кажется,  он хочет вытянуть  из Мориса кругленькую
сумму".
     (Ниже я обнаружил адрес Лауры... У меня исчезли последние сомнения).
     дата: (спустя год)
     "...Она  не хочет  больше меня видеть.  На душе скверно. Весь день  шел
дождь, весь день я бродил по набережной Сены. Никто не знает, как боюсь я ее
потерять..."
     дата: (спустя год)
     "...Отменил препарат "...-6". Я не хочу ее терять... Она Моя!.."
     Мне никогда не узнать всю правду до конца. Я могу лишь строить догадки,
впрочем, не лишенные оснований.
     За то время, когда  я и Скотт  были рядом, он ни словом не обмолвился о
том, что  к Элизабет  возвращалось  сознание. Очевидно, тогда же он запрещал
мне с  ней  видеться  по десять --  пятнадцать  дней,  объясняя это как  раз
наоборот -- ухудшением состояния. Он умолчал и о сыне,  хотя  знал о нем уже
тогда.  Но почему в последнем нашем разговоре Вильям не сказал того, что мой
сын мутант? Почему умолчал... Пощадил?.. С какой стати?
     Скотт  ничего не пишет о той злополучной  ночи, с которой  все началось
тридцать лет назад.  Правда ли, что он встречался с Элизабет?  Правда ли то,
что она  любила его?  --  Это не столь важно. Важно другое. После того, как,
надо  полагать,  Элизабет отвергла  Вильяма,  он  вскоре  отменяет  препарат
"...-6", который, вероятно, мог сыграть  решающую  роль в  ее выздоровлении,
более того, вообще, если судить по записям в  дневнике, напрочь отказывается
от  мысли вылечить ее.  И через три  года рождается  Элен. Но, может быть, я
ошибаюсь,  и  Скотт   просто  отчаялся  спасти  Элизабет?  Ведь  даже  после
длительных периодов  прояснения рассудка  она  снова и  снова  теряла  нить,
связующую ее с этим миром.
     И все же, думаю, была  права Патриция  -- Скотт  сознательно порвал эту
нить, своими руками...
     Странная бывает любовь...
     Перелистнув последнюю  страницу  дневника,  я еще долго  всматривался в
белое здание клиники, в ее квадратные окна, словно пытаясь найти в них Элиз,
но только  не ту,  которую видел  сегодня. Лишь приезд  Куена заставил  меня
отвести будто окоченевший взгляд.
     Он подошел, поздоровался, сел ко мне в такси.
     -- Я должен Вам сказать... Пани убит...
     -- Уже знаю... Этот? -- Куен взял кейс.
     -- Да...
     -- Все-таки в клинике?
     --  Да... --  у меня не было  желания  вступать с ним в диалог. Похоже,
Куен почувствовал мое настроение, и потому, пожимая на прощание руку, как-то
по особенному понимающе покачал головой и сказал лишь короткое: "Удачи!
     Его шевроле  уже  развернулся,  когда я  заметил на повороте за кустами
шлем,  отыгравший  солнечный  зайчик  мне  в глаза. Но  шевроле  сорвался  с
места... всего шестьдесят  метров до  поворота...  Я  выскочил  из  машины и
услышал автоматную очередь.
     Мотоциклист  был скор  на  руку.  За  те  десять секунд, что я  бежал к
шевроле,  он успел забрать драгоценный  кейс  и исчезнуть, словно его  и  не
было.
     Куену, завалившемуся набок на кресло справа, пули  не дали времени даже
на последнее "прости"...

40.
     Я не стал  дожидаться ни полиции,  ни военных. Почти не сомневаясь, что
только  Роже  Шали,  даже  мертвый,  сможет  мне  помочь  в поисках убийц, я
позвонил в его офис. Мне ответил приятный голос Марии Стюарт.
     -- Мсье де Санс?
     -- Я  могу  надеяться, что Вы  дождетесь  меня  в  офисе?  Я постараюсь
приехать как можно скорее, -- попросил я.
     -- Разумеется, сэр...
     Париж,  однако, словно прорвало.  Машины  нескончаемыми  потоками, дыша
друг  другу в затылок, покидали город.  Но за рулем и в салоне всегда сидели
мы  с  Вами,  зрителями  же  этого  панического  бегства,  не  смею  писать,
постыдного,  были  они -- мутанты; кто стоя на  пороге дома, провожая долгим
взглядом реку, иногда застывающую  в своем течении,  иногда шумно живую, кто
из-за   оконных  жалюзи,  тайком,  кто,  чаще   молодежь,  открыто   выражая
враждебность  криками, улюлюканьем, бранью,  свистом.  Миллионный город  был
словно... Оказывается,  я  не  знаю  с  кем или  с чем сравнить  все то, что
происходило  в Париже в  те  дни  после  НОЧИ.  Нет,  муравьи возвращаются в
разоренный муравейник,  и пчелы строят свой  дом заново. Крысы? Но когда они
бегут с корабля, он тонет. Париж -- он оставался и жил  дальше, не с нами, с
ними, -- жизнью новой, чужой, но жил. То, что происходило, не имело аналогов
в этом мире. И какой толк был  в стоящих вокруг танках, вооруженных до зубов
солдатах,  кружащих  над  городом  вертолетах,  когда  сражение   было   уже
проиграно...?
     Путь, который  должен был  занять не  более часа,  из-за многочисленных
автомобильных  пробок, царившей на  дорогах неразберихе, перекрытых военными
улиц, отнял  у  меня  время  до  вечера. Незадолго до  объявленного с  20.00
комендантского часа я оказался на Бульваре де Ризе.
     Звонить в  дверь не  пришлось, очевидно, Мария  Стюарт заметила меня из
окна.
     -- Здравствуйте, мсье де Санс, я  уже начала беспокоиться, не случилось
ли что, -- встречала она.
     В  этот раз  платье на ней, еще более откровенное,  чем то, в котором я
видел ее раньше,-- длинное, черное, блестящее, облегающее фигуру, с разрезом
сбоку до пояса, обнажающим бедро,-- меня почти раздражало.
     "Она тоже  празднует победу", --  подумал я,  вслух  же процедил сквозь
зубы:
     -- Роже убит этой ночью...
     --  Мне  сообщили,  кто-то  из   полиции.  --   Ответила  они   цинично
хладнокровно, лишь добавив, впрочем, безразлично: -- Жаль босса...
     -- Мадемуазель, я хотел бы...
     -- Вы хотели забрать Ваше дело? -- не дала она досказать мне.
     -- Да.
     Шали  предупреждал меня, что все может сложиться подобным образом и что
тогда я смогу воспользоваться собранными им материалами.
     -- Пожалуйста, пройдите в кабинет... Номер вашего сейфа "В20".
     В кабинете я был один, Мария Стюарт осталась в приемной. Я быстро нашел
свою  ячейку,  набрал известный  только мне и  Шали шифр, и  извлек из сейфа
толстую папку.
     -- Мсье Клайнофорд? Хорошо, я  перезвоню,.. --  донесся до  меня  голос
Стюарт.
     В папке оказались несколько фотографий и копия доклада, подготовленного
комиссией  по расследованию  гибели станции "Большой Джо" Излишне передавать
здесь содержание более чем полуторы сотни страниц этого документа с пометкой
"для служебного пользования", изобилующего заключениями экспертов, схемами и
диаграммами. Я упомяну лишь о трех фактах, без  которых мой рассказ не будет
и полным  и  логичным.  Первое:  вывод  комиссии был однозначен:  авария  на
станции произошла в результате теракта. Второе: тела четырех человек не были
обнаружены на станции, три трупа не были опознаны. Третье:  за три минуты до
того момента,  как  была  нарушен  герметичность станции, от  нее отделилась
капсула, однако человек,  решивший бы использовать ее  как  путь к спасению,
был бы, по утверждению комиссии, обречен.
     Что касается фотографий, к  которым я обратился, уже просмотрев доклад,
то на первой же из них увидел Марию Стюарт... входящую в клуб "Парис"...
     "Почему Роже Шали  следил за своим секретарем?"  --  Встал передо  мной
неожиданный вопрос.
     Насторожившись, я медленно  поднял глаза  на дверь  кабинета.  Она была
чуть  приоткрыта.  Теперь  звонок к  Клайнфорду  уже  не казался  мне  столь
безобидным. Я напомнил себе охотника, попавшего в собственный капкан.
     В  приемной,  стараясь  выглядеть как можно  естественнее,  я  поспешно
попрощался с Марией Стюарт.
     -- Благодарю Вас, мадемуазель.
     -- Вы уже  уходите? Сейчас начнется комендантский час,.. --  попыталась
удержать меня Стюарт.
     --  Ничего,  проскачу как-нибудь,.. --  сказал я,  находясь  вплотную к
двери и поворачивая ее блестящий шар, -- секунда, и я бы скрылся в коридоре.
     -- Постойте! -- произнес все тот же  томный голос, но теперь достаточно
дерзко.
     Я посмотрел на  Стюарт через плечо -- она стояла в двух шагах, направив
дуло пистолета мне в затылок.
     -- Что это значит?
     Поверьте, я оставался совершенно спокоен.
     -- Забота о ближнем,-- без тени усмешки сказала Стюарт, --  Отойдите от
двери, сядьте в кресло...
     Я  был послушен, как же иначе... Напротив  меня, не  опуская оружия, за
свой  стол  села  Стюарт. Наблюдая  за  мной парой глаз верхних,  парой глаз
нижних, она принялась просматривать журнал мод, свободной рукой  неторопливо
листая страницы.
     Прошло  минут пять --  и  в дверь  позвонили. Стюарт, не вставая  из-за
стола,  пультом  дистанционного управления открыла ее,  вероятно,  будучи  в
полной уверенности, что это тот, кого она ждет.
     Вошедшим был не кто иной как Артур Крайс. И визит  его, неожиданный для
нас обоих,  для Стюарт стал роковым. Она,  не  понимая, кто же этот человек,
смотрела  на  него  со  все