если без всякого смысла? Если просто так, за здорово живешь? Смысл,
говоришь? А скажи-ка, в твоей жизни много смысла? Вот то-то и оно. В моей, если
говорить начистоту, его тоже не слишком-то. Просто, понимаешь... -- он слегка
стушевался, -- приглянулся ты мне. Что-то у тебя в глазах было эдакое... не
знаю, как и сказать. Словом, не вписывался ты в бомжарскую среду. Впрочем, если
тебе мое участие в тягость, ты так и скажи. Я в друзья набиваться не стану.
      Петр хитро прищурился.
      -- Э, нет, так дело не пойдет. Если мне не изменяет память, мы уже
скрепили наш союз. Так что на попятный теперь уже идти поздно. По крайней мере,
я этого делать не собираюсь. Да и тебе не позволю.
      Доктор улыбнулся.
      -- Думаю, я в тебе не ошибся, мужик. Ладно, оставим сантименты, пора
браться за дело.
      -- У тебя уже есть какой-то план?
      -- План не план, а так, некоторые наметки. Во-первых, жить ты будешь у
меня. Никакие возражения не принимаются, -- второпях добавил доктор, заметив
протестующий жест Петра. -- Я все равно живу один, так что в тягость ты мне не
будешь. Вдвоем даже как-то веселей. Во-вторых, завтра же устроишься на работу.
На первых порах поработаешь санитаром в нашей клинике. Бабки, правда, небольшие,
но на жратву хватит. А там поглядим. В-третьих, завтра я свяжусь с одним корешем
из городского УВД, задам ему несколько вопросов по старой дружбе. Я ему когда-то
пулю из брюха вытащил, так что он мне многим обязан. Как тебя моя диспозиция?
      Петр кивнул.
      -- Вполне.
      -- Тогда ужинать -- и на боковую. Завтра начинаем новую жизнь, мужик. Вот
увидишь -- мы им еще покажем!..

    x x x
      Утром, ни свет ни заря, доктор поднял Петра с постели.
      -- Собирайся. На работу пора. Хватит баклуши бить. Завтрак уже готов.
Кстати, ты когда в последний раз в зеркало смотрелся? Ага, не помнишь! Так пойди
и взгляни -- там, в ванной, зеркало есть.
      Петр послушно направился в ванную комнату.
      Из зеркала на него уставился мрачный, обросший тип с полуторамесячной
щетиной, покрывавшей все его изможденное лицо. Петр невесело усмехнулся: фото с
такими вот физиономиями обычно украшают плакаты "Их разыскивает милиция".
      На пороге ванной появился доктор.
      -- Ну как, впечатляет? Хорош видок, не правда ли? Желания побриться не
появилось?
      Петр кивнул:
      -- Появилось.
      -- Тогда дерзай. Бритвенные принадлежности найдешь вот здесь.
      Через четверть часа Петр, гладко выбритый и надушенный лосьоном, вошел в
комнату. Доктор окинул его оценивающим взглядом и удовлетворенно кивнул.
      -- Порядок. Теперь хоть на человека похож стал. Лет двадцать как минимум
сбросил. Садись за стол, мужик, времени у нас в обрез.
      Когда с завтраком было покончено, доктор еще раз критически осмотрел
своего постояльца и покачал головой.
      -- С рожей твоей мы разобрались, а вот прикид у тебя явно неважнецкий. В
таком даже в нашей Богом забытой клинике появляться не рекомендуется. Значит
так: я тебе кое что выдам из своего барахлишка, благо, у меня этого добра
навалом, а ты запрячь свою гордость куда подальше и поживей одевайся. Как
заработаешь -- рассчитаешься. Понял? И не ерепенься, у тебя все равно выбора
нет.
      Петр возражать не стал, хотя идея доктора пришлась ему явно не по вкусу.
Впрочем, тот был прав: другого выхода у него, действительно, не было. В своем
бомжарском наряде он вряд ли мог появиться в городской больнице, куда его в
качестве санитара собирался пристроить доктор.
      В тот же день Петр был принят на работу и уже с полудня приступил к
исполнению своих новых обязанностей.

Глава девятая
      Пролетел ноябрь, а за ним и декабрь. Петр трудился в больнице, в поте лица
добывая хлеб свой. Деньги, правда, платили небольшие, но на жизнь, как и
предрекал доктор, хватало.
      В клинике, каждый занятый своей работой, они почти не пересекались, однако
вечерами, собираясь за кухонным столом на квартире у доктора, подробно обсуждали
минувшие события и планы на будущее. Впрочем, событий за эти полтора-два месяца
не было почти никаких. Память к Петру так и не вернулась, а сведения из
городского УВД, на которые возлагал большие надежды доктор, пока не поступали.
Каких именно сведений ждал доктор, Петр не знал, доктор же на его вопросы лишь
лукаво щурился и подмигивал: мол, не торопи события, мужик, придет время --
узнаешь.
      Разговоры в основном вертелись вокруг той темной истории с вырезанной
почкой и неизвестным мерзавцем, эту почку присвоившим.
      -- Я одного в толк не возьму, -- говорил доктор, прохаживаясь по комнате,
-- почему они тебя не укокошили? Ведь куда было бы проще: пулю в затылок -- и
концы в воду. Уж тогда-то тебе язык точно никто развязать не смог бы. С мертвых,
сам понимаешь, взятки гладки. Так? Так. А они почему-то пошли на риск.
Спрашивается -- зачем?
      Петр пожал плечами.
      -- А леший их разберет -- зачем...
      -- А ты думай, думай своим умишком, мужик, кумекай, шевели извилинами. Ну?

      Петр снова пожал плечами.
      -- Да тут думай не думай, все одно выходит: слишком они уверены в себе,
эти мерзавцы. Не боятся ничего, вот и пошли на такой риск. Видно, все у них
схвачено, за все, как говорится, заплачено. Игру затеяли с живым человеком, как
кошка с мышью: нет бы сразу сожрать, так нет, сначала надо помучить! Да и риска,
если честно, нет никакого -- я все равно ничего не помню.
      -- А вот это ты брось, мужик. Придет время -- все вспомнишь, это я тебе
обещаю.
      Петр невесело усмехнулся и ничего не ответил.
      -- А насчет уверенности это ты верно подметил, -- продолжал доктор с
воодушевлением. -- Сила, видать, есть у мерзавцев, и сила немалая. На больших
бабках сидя, большими делами ворочают. Ну ничего, докопаемся мы до них, это уж
как пить дать!.. Кстати, есть у меня для тебя одна новость. Снес я тут на днях
твой паспорт в городскую управу, показать тамошним экспертам. Дай, думаю,
проверю, не липовая ли твоя ксива. И знаешь, какое заключение дали эксперты?
Ксива-то оказалась настоящей, самой что ни на есть подлинной!
      -- И что же из этого следует? Что я действительно Петр Суханов?
      -- Не спеши делать оргвыводы, мужик. Из этого пока ничего не следует. А
все-таки сдается мне, что паспорт твой фальшивый. То есть состряпали-то его,
действительно, в органах -- по крайней мере, эксперты это установили, -- но
состряпали, похоже, на заказ.
      -- Догадываюсь, кто заказчик, -- мрачно кивнул Петр.
      -- Вот-вот. Связи, видать, у них обширные, везде свои люди посажены. За
хорошие бабки сейчас кого угодно купить можно. Понимаешь, куда я клоню?
      Петр снова кивнул.
      -- А клоню я к тому, -- продолжал доктор, -- что ты, действительно, к
Петру Суханову, похоже, никакого отношения не имеешь. Паспорт-то твой,
понимаешь, с виду старенький, потрепанный, да и дата выдачи на нем стоит
семилетней давности, а вот номерок-то свеженький, и серия из самых последних.
Так-то вот, мужик.
      Петр долго молчал, хмурил лоб, что-то пытаясь вспомнить.
      -- Я тут знаешь о чем подумал, -- проговорил он наконец, растягивая слова.
-- В тот самый день, когда я вроде как бы очнулся, то есть впервые осознал себя
Петром Сухановым -- это было где-то в середине сентября, я стоял на улице и не
мог понять, где я и кто я, -- краем глаза я заметил машину, явно не из дешевых.
Она прошмыгнула у меня за спиной и быстро скрылась в какой-то улочке. Тогда я не
придал этому значения, но сейчас... Скажи, у вас в городе иномарки часто можно
увидеть?
      Глаза у доктора загорелись.
      -- Ни одной до сих пор не видел, -- быстро сказал он. -- Народ у нас
бедный, не то что иномарка -- старенький "жигуль", и тот нашему обывателю не по
карману.
      -- А местные коммерсанты?
      -- Да какие они коммерсанты! -- махнул рукой доктор. -- Едва-едва концы с
концами сводят. Не до жиру им. Нет, некому здесь на иномарках разъезжать, это уж
я тебе как старожил заявляю. А чужие к нам не заезжают, тем более на иномарках.
      -- Вот и выходит, что меня на той самой машине привезли, -- нахмурился
Петр. -- Привезли -- и прямо на улице бросили.
      -- Вполне вероятно, -- задумчиво произнес доктор. -- Я бы сказал, не
бросили, а просто-напросто выбросили. На обочину. Сунули в зубы липовый паспорт,
запудрили мозги легендой о Петре Суханове -- и выбросили. А там... выбирайся,
мол, сам. Похоже?
      -- Похоже, -- кивнул Петр мрачно. -- Расклад вроде верный.
      -- Вот и будем придерживаться этого расклада. Тем более, что он хорошо
вписывается в нашу версию о богатом мерзавце, позарившемся на твою почку.
      Спать легли уже заполночь. А наутро снова отправились на работу в
городскую клинику.
      Ежедневные беседы, вертевшиеся всегда вокруг одной и той же темы, заметно
сблизили их. Петр оттаял и перестал дуться на своего спасителя, в его отношениях
с доктором наметилось какое-то молчаливое взаимопонимание и взаимодоверие: они
понимали друг друга с полуслова, полувзгляда, полунамека.
      Курить Петр так и не бросил и вскоре дымил уже как паровоз. "Горбатого
могила исправит", -- махнул на него рукой доктор. Правда, здоровье Петра заметно
поправилось и продолжало быстро улучшаться с каждым днем, несмотря на
вернувшееся пристрастие к табаку: видно, запас жизненных сил у него был слишком
велик. А вот пить они с доктором стали значительно меньше: выпьют, бывало, грамм
по сто после работы, для поддержания беседы, да и то не каждый день. Так и
тянулись дни однообразной чередой, не принося ничего нового. Но оба знали:
что-то должно произойти. Что-то, что в корне изменит их судьбу.
      Постепенно между ними завязалась крепкая дружба.

Глава десятая
      Накануне Нового года от доктора поступило неожиданное предложение:
отметить праздник в "бомжеубежище", на свежем воздухе, среди старых
знакомых-бомжей. Тем более, что к концу декабря столбик термометра сильно
подскочил вверх и замер примерно на отметке "минус пять". После лютых, трескучих
морозов в ноябре и первой половине декабря стало казаться, что вот-вот грянет
весна.
      Петр горячо поддержал идею доктора. Встреча новогодних праздников под
открытым небом, в кругу бездомных бродяг, явно пришлась ему по сердцу: если
честно, где-то в глубине души он скучал по этим несчастным оборванцам, особенно
по деду Евсею и полковнику Коле.
      С аванса купили десять бутылок водки, пять бутылок шампанского, два ящика
пива, несколько батонов колбасы, три трехлитровые банки соленых огурцов,
полмешка хлеба, яблок, мандаринов и еще целую кучу всякой всячины, в том числе
несколько упаковок бенгальских огней. В одну из ночей, где-то суток за двое-трое
до Нового года, доктор отлучился в ближайший лесок и приволок оттуда пушистую
елку.
      -- Новый год без елки, -- назидательно заметил он, -- все равно что
Испания без корриды.
      Потом выгреб с антресолей целую гору каких-то пыльных коробок, в одной из
которых обнаружились старые елочные игрушки, мишура и даже стеклянная
пятиконечная звезда с отбитым лучом, которую доктор решил водрузить на самую
макушку елки. Словом, приготовления шли полным ходом.
      В последний день старого года у кого-то из знакомых он одолжил старенький
"рафик", в который они и погрузили все приготовленное добро.
      В девять вечера тридцать первого декабря их "рафик" уже подруливал к
"району высадки".
      "Бомжеубежище" в ту предновогоднюю ночь представляло собой унылое зрелище.
Белое заснеженное поле было усеяно огоньками костров, у которых грудились
бездомные бедолаги; где-то заунывно скулила гармошка. Атмосфера, царившая в этом
забытом Богом уголке, была далека от праздничной. Этим несчастным было не до
веселья: прошел еще один год, мрачный, тяжелый, для многих оказавшийся
последним, а следом накатывал другой, не обещавший никаких перемен к лучшему. Да
и откуда этим переменам взяться? Они знали: многие из них не переживут эту зиму.
Нет, не веселье и праздничное настроение -- безысходность, пьяное отупение,
чувство никому-не-нужности, забытости, заброшенности, безнадеги царили здесь, в
этом последнем земном пристанище опустившихся, потерявших человеческий облик
существ.
      Слегка припорашивал легкий мягкий снежок. Ночь стояла темная, беззвездная,
в двух шагах от костра человек терялся во тьме, словно его никогда и не было.
      -- Да-а, -- протянул доктор, окидывая взглядом заснеженную равнину, --
здесь явно праздником не пахнет. Ну ничего, сейчас мы их расшевелим.
      Он остановил машину у того самого костра, где обычно коротали долгие ночи
дед Евсей, полковник Коля и двое-трое других бомжей. На фоне пламени четко
вырисовывались несколько бесформенных фигур.
      Доктор с Петром вышли из "рафика".
      -- Гостей не ждете? -- весело крикнул доктор.
      -- Э, кто это к нам пожаловал? -- донесся от костра голос одного из
бродяг, в котором Петр признал бывшего полковника КГБ.
      -- А вот догадайся! -- отозвался доктор.
      Они уже были у костра. Неверные, подрагивающие отблески пламени легли на
их лица.
      -- Так это же наш доктор! -- радостно воскликнул второй бомж, которым
оказался дед Евсей. -- Вот так сюрприз! А это кто еще с ним? Ба, да это же
Петька!
      Старик вскочил и бросился в объятия Петра. А тот, растерявшийся,
растроганный до глубины души, глупо улыбался и мягко похлопывал деда Евсея по
спине.
      -- Жив, подлец, жив! -- лопотал старик, шмыгая носом. -- Рад, чертовски
рад тебя видеть, Петенька. Порадовал старика, ох как порадовал. Прикипел я к
тебе, сам не знаю за что. Думал, и не свидимся боле.
      Полковник Коля с трудом оторвал старика от Петра и в свою очередь облапил
того своими огромными ручищами.
      -- Вот это по-нашему, мужики, -- гудел он, скаля свое широкое лицо в
добродушной улыбке. -- Люблю вас за это.
      Обмен приветствиями продолжался еще минут десять. Привлеченные шумом, к
костру постепенно подтягивались другие бомжи, и вскоре вокруг доктора и Петра
сгрудилось около двух десятков бродяг. Каждому хотелось лично поздороваться с
вновь прибывшими.
      -- А теперь, братва, -- крикнул доктор, когда церемония приветствия
подошла к концу, -- выгружайте все из этой тачки. Это все ваше. Сегодня мы будем
гулять. Кто сказал, что мы чужие на этом празднике жизни?..
      Дважды повторять не пришлось. "Рафик" опустел в считанные минуты. Вскоре у
костра уже красовалась новогодняя елка, наряженная и украшенная лично доктором.
Тут же сложили съестные припасы и выпивку.
      Основная часть населения "бомжеубежища" сошлась у костра дела Евсея и
кольцом расположилась вокруг огня. Каждый пришел со своим стаканом, кружкой или
черпаком: другой посуды бродяги, как правило, не имели. Атмосфера в лагере в
корне изменилась: чувствовалось воодушевление, предпраздничное возбуждение и
оживление, в обычно тусклых, безжизненных глазах бомжей засветились веселые
огоньки, а на их небритых и немытых физиономиях заиграли радостные улыбки.
      Появился гармонист и заиграл какую-то залихватскую мелодию, кто-то хрипло,
фальшивя, затянул песню.
      Дед Евсей и доктор суетились больше остальных. Когда, наконец, все
приготовления к празднику были окончены, бутылки откупорены, колбаса и хлеб
порезаны, соленые огурцы выложены прямо на газету, а бенгальские огни розданы
всем присутствующим, доктор поднялся со стаканом водки в руке и призвал всех к
тишине. Шум у костра мгновенно утих.
      -- Мужики, я не мастер говорить длинные и красивые речи, -- начал он свой
тост. -- Поэтому буду краток. Я хочу поднять этот стакан за ту искорку, порой
крохотную и едва заметную, искорку, которая живет в сердце каждого из вас и
поддерживает в самые тяжелые минуты вашей нелегкой жизни, ту самую искорку,
которой жив каждый русский человек и без которой все мы гроша ломанного не
стоили бы. Я хочу выпить за надежду.
      При всеобщем молчании доктор опорожнил свой стакан.
      -- За надежду! -- подхватил полковник Коля. -- За нее, родимую!
      Еще секунд двадцать полной тишины, пока люди пили водку, припав жадными
губами к своим стаканам и кружкам -- а потом тишина вдруг разом разорвалась.
Посыпались ответные тосты, одобрительные возгласы, смех, кто-то хлопал доктора
по плечу, кто-то клялся ему в вечной дружбе, кто-то пускал слезу.
      Веселье набирало силу.
      Дед Евсей оказался рядом с Петром.
      -- Как живешь, Петенька? Вижу, прифрантился ты, на человека стал похож.
Работаешь?
      Петр кивнул.
      -- Работаю, дед, тружусь, жить-то ведь на что-то надо. Да я и могу без
дела сидеть.
      -- И правильно. Не хрена тебе по помойкам шастать и бутылки пустые
собирать. Я сразу понял: есть в тебе какая-то жилка, не приживешься ты в бомжах.
Я ведь тебя еще тогда насквозь разглядел, когда ты от водки чуть было коньки не
отбросил. Пьешь сейчас-то?
      Петр мотнул головой.
      -- Завязал, дед, завязал подчистую. Так, за компашку с доктором грамм по
сто, бывает, вечерком тяпнем, для поддержания беседы, а так чтобы напиться --
ни-ни. Да и не тянет что-то.
      -- Одобряю. Не нужна тебе, Петенька, эта зараза. Жизнь у тебя вся еще
впереди, сейчас сгубишь, потом поздно будет на попятный идти... А доктора нашего
крепко держись, сынок, он мужик что надо. Редкой души человек. Один он,
понимаешь, один на всем белом свете, не на кого тепло свое излить, вот он к тебе
и приклеился. Смотри, не оттолкни его.
      -- А отчего ж он один?
      Дед Евсей на минуту задумался, закурил папиросу.
      -- Была у него жена, -- сказал он, -- да года три назад умотала в Тверь с
каким-то офицеришкой. Вот с тех пор он один и кантуется. И, заметь, никогда ни
на что не жалуется. Оптимист, каких еще поискать.
      -- Да, -- согласился Петр, -- оптимизма у него не отнять, это ты верно,
дед, подметил.
      -- А я всегда все верно подмечаю, -- рассмеялся старик.
      Ровно в двенадцать открыли шампанское. Полковник Коля провозгласил тост за
крепкую мужскую дружбу и выпил с доктором на брудершафт.
      Вновь заиграла гармошка, несколько бродяг пустились в пляс.
      Доктор, прищурившись, с улыбкой смотрел на все это веселье.
      -- Слышь, мужик, -- толкнул он локтем Петра, -- а ведь есть во всем этом
что-то эдакое... Есть ведь, а?
      -- Есть -- в чем? -- не понял тот.
      -- Ну, как тебе сказать... В том, -- он обвел рукой круг ликующих бродяг,
-- чтобы... чтобы давать, наверное. И видеть, что это нужно людям.
      -- Есть, -- кивнул Петр. -- Так уж человек устроен: любит давать, даже
если не всегда это осознает.
      -- О, да ты философ! -- рассмеялся доктор. -- А давай-ка мы с тобой еще по
одной тяпнем. Сегодня можно.
      -- Давай. За что будем пить?
      -- А вот за это за самое. За то, чтобы уметь давать людям то, что им
действительно нужно. А еще за этих бедолаг, выброшенных на обочину жизни. И за
нас самих -- ведь мы немногим от них отличаемся.
      Они звонко чокнулись и выпили.

Глава одиннадцатая
      Около трех часов ночи на шоссе, метрах в трехстах от костра, где кутили
бродяги, остановилась легковушка. Из нее вывалились пятеро крепких парней и
пристроились у дороги справить малую нужду. Краем глаза Петр видел их, но
поначалу не придал этому факту значения.
      Парни же, посовещавшись, направились к "бомжеубежищу". Вторично Петр
заметил их, когда они были уже метрах в ста от костра. У одного из них он
заметил монтировку. Холодок пробежал у него по спине.
      -- У нас гости, -- толкнул он доктора и кивнул в сторону парней.
      -- А? Что? -- завертел головой тот, пока не наткнулся взглядом на вновь
прибывших.
      Парни остановились метрах в тридцати от костра. Все они были в изрядном
подпитии.
      -- Эй, рвань подзаборная! -- крикнул один из них, оказавшийся долговязым
бритоголовым верзилой. -- Какого хрена вы здесь балаган устроили?
      Доктор поднялся и шагнул им навстречу.
      -- Идите, ребята, своей дорогой. Мы вас не трогаем, и вы к нам не лезьте.
Не мешай