мы  разбудили  сторожевого  пса.  В
замок, и поживее!
     Пока мы мчались вверх по ступенькам, молнии пересекались над  крышей,
гром бил прямо нам в уши и потоками хлынул  дождь.  Но  мы  не  собирались
слепо врываться в эти разверстые двойные двери. Те из  нас,  у  кого  были
пистолеты, вытащили их и взвели  курки,  я  надеялся,  что  дождь  еще  не
добрался до затравки. Затем снова сверкнула молния, и в  ее  ослепительном
свете мы увидели перед собой огромный зал, с высоким потолком, благородных
пропорций, с возвышением в одном конце, на котором стояли разбитые останки
высоких сидений, покрытых богатой резьбой и  балдахином  -  почти  тронов,
теперь облупившихся и в паутине. Когда-то этот дом был  дворцом  какого-то
богатого дворянина, но теперь он  был  жутко  опустошенным.  Мы  осторожно
сгрудились на пороге.
     - Фонари! - скомандовал Джип, шепотом, несмотря на бурю. - Зажигайте,
живо!
     Но то ли в фонари попал дождь, то ли ветер задувал в оконные  проемы,
то ли по какой-то другой причине зажечь  их  оказалось  долгим  и  трудным
делом. Молл нетерпеливо протолкалась к ним и умудрилась уговорить один  из
фонарей слабо затеплиться. Затем подняла его вверх, и  мы  все  сбились  в
кучу в центре огромного зала. Ибо от качающегося света фонаря  по  широким
белым стенам стали двигаться тени - но ведь в зале  не  было  ничего,  что
могло бы их отбрасывать.
     Это  были  резкие,  отчетливые  тени,  силуэты   мужчин   и   женщин,
кружившихся парами,  степенным  шагом,  танцуя  менуэт  или,  может  быть,
сарабанду. Можно было  разглядеть  каждую  деталь  их  костюмов,  огромные
кринолины  дам  и  высокие  парики,   покачивавшиеся   в   танце,   веера,
трепетавшие, когда они делали реверансы кавалерам, чьи расклешенные рукава
и украшенные лентами косички париков  жестко  торчали  кверху,  когда  они
кланялись в ответ. Звуков музыки не было слышно; не  было  слышно  ничего,
кроме внезапных порывов и плеска дождя. Они кружились вокруг нас, их  тени
раздувались и разбухали, когда они приближались к  свету  -  не  к  нашему
свету, и уменьшались, когда танец уносил их прочь. Это был танец, который,
должно быть, когда-то танцевали в этом зале, но все равно смотреть на него
было жутко. Затем я услышал, как люди изумленно ахнули; но  я  уже  увидел
его - темный, одинокий силуэт, что  прошел  между  танцующими,  как  туча,
одетый так же, как и другие мужчины, но державший в руке под изящным углом
тонкую трость. Проходя, он поклонился танцующим, элегантный, как  мажордом
или распорядитель танцев; они поклонились ему в ответ, но  больше  уже  не
поднялись. Мужчины зашатались, согнулись и попадали, женщины закачались  в
реверансе и опустились на пол.  Танец  скользил  вокруг  них,  не  обращая
никакого внимания, но это был танец смерти, ибо пара за парой  падали  при
повороте, судорожно цепляясь друг за друга,  за  воздух,  но  тщетно.  Они
падали и исчезали. Но позади темной фигуры все новые пары  падали  рядами,
склонив головы, уронив руки, больше не танцуя.
     Только у Молл хватило мужества заговорить:
     - Самые худшие из этих существ - всего лишь тени! - засмеялась она. -
У них нет над нами власти! Идем!
     Она пошла дальше по залу, с мечом  наготове,  направляясь  к  высокой
арке в  дальнем  его  конце;  закрывавшая  его  огромная  портьера-гобелен
посерела от пыли, собравшейся в ее  обвисших  складках.  Как  только  Молл
дотронулась до портьеры кончиком  меча,  половина  занавеси  оторвалась  и
упала с глухим стуком,  подняв  тучу  пыли  и  разбросав  повсюду  личинок
насекомых. Мы прошли через проем арки и попали в  отдельный  зал,  который
казался меньше из-за спиральных  лестниц  по  обе  его  стороны.  С  левой
стороны со стены свалилась одна из огромных  картин,  высотой  по  меньшей
мере в двенадцать футов,  когда-то  висевшая  над  лестницей.  Обломки  ее
позолоченной рамы валялись посреди разбитых ступенек, и пауки использовали
их для собственной тонкой  работы.  По  другую  сторону  картина  все  еще
висела, но то, что было на ней изображено, было выедено, и демонстрировало
лишь отвратительное заплесневелое пятно на стене позади. С первого взгляда
становилось ясно, что здесь никто не проходил веками - во  всяком  случае,
никакое  существо  во  плоти;  обе  лестницы  были  покрыты  густым  слоем
свалявшейся от пыли паутины. Но между лестницами в дальней  стене  были  и
другие двери. Они были большей частью покоробившимися и закрытыми,  однако
центральная дверь висела на одной петле приоткрытая, и расщепленное дерево
казалось свежим.
     Когда Молл и я заглянули внутрь, мы обнаружили,  что  там  находилась
лестница, очень широкая, но целая; и темнота, в которую она вела, брызнула
нам в глаза. Мы переглянулись, пожали плечами и помахали остальным,  чтобы
шли за нами. Они повиновались, но не слишком охотно -  я  впервые  за  это
сумасшедшее путешествие заметил, что они по-настоящему  заколебались.  Что
ж, я не мог их за это упрекать. У меня не  было  выбора,  а  Джип  и  Молл
сделали свой по своим причинам. Но даже тех, кто любит золото и  ненавидит
Волков, можно простить, если они не хотят идти в такую очевидную ловушку.
     Тем не менее они все  равно  пошли,  так  же  осторожно,  как  и  мы,
спускаясь вниз спиной к стенам, с оружием наготове, без всякой уверенности
в том, что принесет следующий шаг и что вообще там  окажется.  Воздух  был
неподвижен, но пламя фонаря колебалось и  дрожало,  словно  с  ним  играло
чье-то легкое дыхание; у меня почему-то было такое чувство,  что  если  бы
его нес кто-то другой, а не Молл, оно бы погасло совсем.  Правда,  оно  не
слишком помогало, но все же со светом разница была больше, чем можно  было
себе представить. Атмосфера этого дома словно тяжким весом давила  нам  на
плечи, и даже когда свет выхватил край высокой сводчатой каменной  арки  и
мы почувствовали, что колодец открывается в  более  широкое  пространство,
клаустрофобия не ослабла.  Буря  теперь  казалась  всего  лишь  отдаленным
шумом. Здесь было тихо, как в могиле - во  всяком  случае,  в  большинстве
могил, но мы не могли быть здесь одни.
     Затем, прямо  у  кромки  света  что-то  стремительно  мелькнуло.  Мой
пистолет и оружие Джипа выстрелили одновременно.  Появилась  ослепительная
вспышка, и раздался пронзительный вопль, от которого у меня  похолодело  в
груди. Это не был крик Волка - в кого же угодил  мой  панический  выстрел?
Потом, когда мое зрение прояснилось, я облегченно вздохнул. На  ступеньках
внизу лежали окровавленные останки двух жирных черных крыс:  одну  из  них
выстрелом перерубило надвое, у второй оторвало лапу,  и  она  корчилась  в
предсмертных муках. Джип и я обменялись смущенными улыбками.
     - Хорошая стрельба, дружище! - сказал Джип.
     - Ничего себе стрельба! Их тут, наверное, было не меньше сотни!
     - Так мало?
     Молл подняла фонарь,  и  ее  длинные  кудри,  освещенные  его  огнем,
засияли  золотом;  казалось,  пламя  удвоило  их  блеск;   светлые   глаза
сверкнули. Над нашими головами появился грубый сводчатый потолок, а  слева
и справа неясно обрисовались альковы, и гнетущее ощущение слегка ослабло.
     - Наверное, здесь был винный погреб! - прошептал  Джип,  когда  стало
ясно, что сию  минуту  на  нас  никто  прыгать  не  собирается.  -  Точно,
похоже...
     Что-то мягко хрустнуло у нас под ногами, и он посмотрел вниз:
     - Кукурузная мука? Может, мельня...
     Затем свет коснулся задней стенки алькова:
     - Нет, - заметил Джип. - Стало быть, это не винный погреб.
     - Разве что они держали здесь бочку  амонтильядо,  -  прошептал  я  в
ответ, глядя на ряд свисающих цепей и кандалов, и Джип криво усмехнулся.
     Молл  гневно  отбросила  свои  кудри,  и  пламя  подпрыгнуло,   когда
закачался фонарь. По всей стене выступал ряд альковов и с потолка  свисали
ржавые остатки железных  клеток,  в  которых  человек  мог  бы  сидеть  на
корточках, но ни сесть нормально, ни встать там было невозможно. В  центре
помещения был сложенный из кирпичей  очаг,  наподобие  кузнечного,  однако
железные штуки на длинных ручках,  так  и  стоящие  в  нем  среди  золы  и
древесного угля, не были, как я знал, предназначены для работы с металлом.
     Молл зашипела, как кошка:
     - Проклятые собаки даго! Пусть дьявол изжарит их в аду на  сковороде!
Темница! Темница для беспомощных рабов! И место пыток! Развернись,  ад,  и
поглоти ее целиком, и заточи в ней ее хозяев!
     Она не шептала. Ее проклятие сотрясло воздух своей силой, а от стали,
звучавшей в ее голосе у меня все тело закололо иголками. Тени запрыгали  в
панике, когда она размахивала фонарем, а свет горел высоко  и  ясно.  Даже
ржавые клетки скрипели и раскачивались, и я содрогнулся,  увидев,  что  из
одной из них свисают пожелтевшие кости лишенной кисти руки. Судя по всему,
их изгрызли крысы. Казалось, кости почти показывают на что-то на  полу.  И
новый свет действительно показал там что-то: дорожки, завитушки и спирали,
проглядывавшие сквозь холмики серой пыли  на  полу.  Фигуры,  которые  мне
что-то напомнили, нечто явно неприятное; но единственное, о чем я подумал,
было - почему они не заплесневели, почему их не съели крысы...
     Джип щелкнул пальцами:
     - Веверы! Конечно же, из кукурузной муки!
     Тут я вспомнил:
     - Джип, что - это же... такие же рисунки они размазали по всему моему
офису!
     - Держу пари, это они и есть! Гребни, знаки  ЛОА!  Здесь  совершались
ритуалы, и совершались они не испанцами! Это  что-то  вроде  геральдики  -
делаешь знак, призываешь их... смотри, видишь, вроде  корабля  с  парусом,
это бог морей Агве! А прямо перед нами, вот тут, похоже на розу компаса  -
это... - Он на секунду запнулся. - Это  твой  друг,  Папа  Легба,  а  там,
видишь, вон то сердце с завитушками вокруг. Это мечи, пронзающие его...
     - ИБО СЕМЬ НЕ ЕСТЬ ЗНАК ЕЕ! - повторил я, пораженный.
     - ЧТО?
     - То, что сказала та женщина-часовой -  я  об  этом  забыл  -  темная
женщина с лицом, как дубленая кожа... я думал, она просто...
     - Мэй Генри, - задумчиво произнесла Молл. - Старая пиратка с  Бермуд,
она так долго плавала в тех водах, что эти суеверия прилипли  к  ней,  как
ракушки. Она со странностями, но в своем уме. Скверно, что она не пошла  с
нами. К чему это она сказала?
     - Обо мне  -  после  того,  как  ты  и  я...  и  ветер,  она  сказала
ветер-Гробовщик...
     - Тот, что уносит умирающих, да! И злые чары! И,  клянусь  всем,  что
свято, она права! Эрзулия, ее знак - пронзенное сердце, сила любви! Но вот
это - этот вевер, ты разве никогда не видел этой фигуры, Джип?
     - Она, конечно, грубовата. Вроде скошена,  исковеркана,  почти...  А,
да. Ты хочешь сказать, это Эрзулия Ge-Rouge?
     - Да - Эрзулия левой тропы, любовь, рождающая боль  и  гнев!  Любовь,
приносящая разрушение! Эрзулия в рабстве у Петро!  Дона  Петро,  ЛОА,  что
искажает всех остальных, что извращает их в своих низких целях! Превращает
все доброе, заключенное в них, в жестокость! -  Молл,  сверкая  глазами  и
тяжело дыша, смотрела на меня. - Как он исковеркал тебя, Стивен, и меня  -
чтобы настроить нас друг против друга! Тот ветер нес чары, чары искаженной
любви, любви, превращенной в западню и ложь... - Она помедлила,  между  ее
вздымающимися грудями текли струйки пота. -  Мне  было  назначено  сразить
тебя! Или по меньшей мере, поссориться, не помогать тебе  более!  Оставить
тебя и твоих  в  крайней  нужде!  Мне  -  МНЕ!  Смотри,  смотри,  они  все
искорежены, все перевернуты  -  все  пленники  -  все,  кроме  его  знака,
возглавляющего остальных! - Молл выступила вперед  и  подняла  фонарь  над
самой большой фигурой, распростершейся  от  стены  до  стены,  -  огромным
зубчатым Другом, расположенным вокруг грубо вырезанного креста. В приступе
внезапной ярости Молл свирепо лягнула его,  и  в  пламени  фонаря  взвился
удушливый вихрь пыли. Затем,  когда  он  рассыпался  вокруг  Молл  мелкими
перьями, она замерла, и ее меч принял горизонтальное положение.
     - ЧТО ЭТО БЫЛО?
     Он раздался из темноты,  ясный,  но  слабый,  призрачное  эхо  звука,
казалось, погребенного в  самих  камнях,  окружавших  нас,  -  неожиданное
звяканье цепей и короткий вскрик, полузадушенное рыдание, полукрик.
     После танца теней это было уже  слишком.  Руки  торопливо  потянулись
назад к лестнице, почти в панике - а я? Я  тоже  был  там  с  ними.  Я  бы
почувствовал себя более пристыженным, если бы Джип не  отреагировал  точно
так же, торопливо переступив через  веверов  и  попятившись.  Только  Молл
продолжала стоять на том же месте, прямая и сияющая во мраке.  Она  громко
крикнула:
     - КТО ЭТО ГОВОРИТ?
     Какие-то невероятные энергии подняли вокруг нее вихри пыли, но ответа
не последовало. Но при  самом  звуке  этого  звонкого  голоса,  сочного  и
бесстрашного, прилив страха, угрожавший затопить наш  разум,  отхлынул.  А
мне он принес неожиданное сознание того, чем мог быть этот звук.
     - КЛЭР! - закричал я. - КЛЭР! ЭТО ТЫ?
     И в этот раз прозвучал ответ - одно  слово,  но  оно  заставило  меня
ринуться мимо Молл, выхватив у нее фонарь, прямо в вихрь  пыли.  Это  было
мое имя.
     - СТИВ!
     Оно прозвучало из последнего алькова на правой стене. Такого похожего
на те, другие, куда мы не заглядывали, - а там, в темноте, на коленях,  со
свисающими на запачканное лицо скользкими от грязи волосами стояла Клэр.
     Вытянув вперед руки, она пыталась освободить запястья от сковавших их
ржавых наручников, изо всех сил натягивая массивную цепь, протянутую между
ними сквозь толстые кольца в стене. Но  при  виде  меня  она  отшатнулась,
потом медленно повторила мое имя, словно не веря своим глазам.
     - Стив... СТИВ! Я...  эти  выстрелы...  Я  не  видела...  только  эту
ужасную великаншу... а потом я услышала... услышала... СТИВ! - Но к  этому
времени она уже заговаривалась, покачиваясь на коленях, и я бросился к ней
как раз вовремя, чтобы подхватить ее, когда она упала лицом вперед;  после
Молл она казалась легкой и хрупкой, как пушинка.
     Не то чтобы это был классический обморок, но что-то близкое  к  нему.
Ее глаза были  открыты,  но  смотрели  дико,  и  она  стала  извиваться  в
неожиданном приступе паники, когда Молл подошла  к  ней  следом  за  мной.
Ничего удивительного: я немного побаивался, что  Молл  слышала,  как  Клэр
назвала ее великаншей, что, разумеется, было не так. Но тогда,  возвышаясь
над фонарем, как статуя - воплощение ярости, Молл  действительно  казалась
гигантшей. На ее лице мерцал свет лампы, когда оно  сначала  вспыхнуло,  а
потом смертельно побледнело, словно сам гнев живым светом струился под  ее
чистой кожей.  Впрочем,  она  не  оставила  сомнений  в  том,  почему  это
произошло, когда схватила цепь и потянула за нее.
     Глаза  Клэр  распахнулись  и  расширились  с  внезапным  ужасом.  Она
отшатнулась:
     - СТИВ! ОСТОРОЖНО!
     Молл ободряюще покачала головой, протягивая руку к запястьям Клэр:
     - Тихо, тихо, моя мистрис. Я не Волк. Мы теперь  же  снимем  оковы  с
этих твоих белых запястий...
     По подвалу прокатился хриплый, скрежещущий хохот:
     - ДЛЯ ТОГО ЛИШЬ, ЧТОБЫ ОБВИТЬ ИХ ВОКРУГ ТВОИХ СОБСТВЕННЫХ, БЕСПЛОДНАЯ
СУКА! ОСТАВЬ ДЕВКУ ИЛИ ЗАЙМИ ЕЕ МЕСТО, ПОКА НЕ СДОХНЕШЬ ОТ ГОЛОДА!
     Мы как один развернулись и увидели  то,  что  раньше  увидела  только
Клэр. Голос Джипа разорвал молчание: "А... Ч-ЧЕРТ!" - и это как бы подвело
черту.
     Мы не были круглыми дураками. Джип поставил караульного у двери и  на
лестнице. И откуда мог появиться огромный Волк, стоявший теперь посередине
лестницы, я не мог представить - разве что прошел сквозь стену. Но тем  не
менее он был тут, во всем своем тошнотворном великолепии - в алом  сюртуке
с грязными рюшами, наставив на нас огромный пистолет.  Очевидно,  это  был
какой-то капитан или командир. Он был выше и тоньше,  чем  обычные  Волки,
волосы он не убирал - они длинными черными прядями падали ему на плечи, но
были припудрены чем-то наподобие золотой пыли; его борода была подстрижена
на вандейковский манер, и кроме того, у него были насмешливо  топорщащиеся
усы. И хотя он стоял один, у него был вид непобедимой уверенности. А потом
я понял почему, а также почему нам бесполезны были любые часовые  -  разве
что из команды Ле Стрижа. Вокруг его голых ног копошились крысы,  и  целый
поток их с топотом мчался вниз по ступенькам. Собравшись вокруг него,  они
быстро сели на задние лапы и стали вытягиваться,  вырастая  и  раздуваясь,
как языки пламени, до человеческого роста и выше - превращаясь  в  Волков,
взбивавших свои франтоватые плюмажи и сладко потягивавшихся с облегчением.
Их могла быть целая сотня или даже больше, толпившихся на ступеньках.
     В течение долгой минуты все  молчали.  Потом  Джип  печально  покачал
головой:
     - От крысы до Волка - экий негодящий прогресс, вот что я  вам  скажу.
По мне, так вы мне нравились больше такими, какими были.
     Молл издала легкий холодный смешок. И это был  тот  же  смех,  что  я
слышал у нее на пляже, тот же странный звук: глубокий, темный,  отдающийся
эхом чуть ли не раньше, чем он вышел из ее горла. Она легко  подняла  свой
меч, все еще посмеиваясь. Волк в тревоге застыл  и  навел  пистолет.  Молл
пожала плечами, раскрыла ладонь и позволила мечу упасть; Волк расслабился.
Но едва меч ударился о пол, она круто развернулась, повернувшись спиной  к
Волкам, схватила цепь Клэр обеими руками и одним резким движением  ударила
цепью о кольца. По плитам разлетелись обломки  металла,  а  из  треснувших
камней в тех местах, где крепились кольца, появился дымок.
     Тогда Молл подхватила свой меч и, повернулась спиной к нам, изумленно
глазевшим на нее, она глубоко  и  удовлетворенно  вздохнула,  по  ее  лицу
разлилась неземная улыбка, и я с  легким  содроганием  понял,  что  она  и
вправду стала казаться выше. Затем она посмотрела на ошеломленных  Волков,
откинула голову и снова рассмеялась, более громко, звуком,  каким  мог  бы
звучать  обычный  смех  в  бронзовом  колоколе  либо  в  целом   перезвоне
колоколов, выбивавших странные резонансы и гармоники друг  из  друга.  Для
меня это был жуткий звук, но для Волка он прозвучал еще более ужасно,  ибо
он вскинул вверх руки, словно его атаковали, и выстрелил. Меч  Молл  взмыл
вверх с быстротой, в которую трудно было  поверить,  раздался  удар  более
громкий, чем выстрел, и сгрудившиеся на ступенях Волки в панике попятились
от пронизывающей песни рикошета. Молл отразила пулю, перехватив в середине
ее полета.
     Забытый  Молл  фонарь  упал  к  ее  ногам,  но  свет  не  погас,   он
разрастался, разбухал, ибо свет в действительности  шел  от  нее,  излучая
сияние ее чистой кожи,  поблескивая  в  ее  волосах,  словно  струился  из
какого-то бессмертного ветра. И я, стоя на коленях у ее ног рядом с  Клэр,
чувствуя, как этот свет пронизывал меня, словно я был пузырем  из  тонкого
стекла, наконец, понял, что именно так сильно притягивало меня  к  ней.  А
затем она громко крикнула и простерла меч. Из него вспыхнул свет, чистый и
свирепый, как взгляд ее глаз, беспощадный к преследуемым ею теням. Меч  со
свистом разрезал воздух. Волки залаяли и заморгали - и, смеясь, с  криком:
"В  атаку,  Непокорные!"  она  бросилась  к  ним.  Мы  больше   не   могли
сопротивляться вихрю; ошеломленные и ослепленные, мы  были  подхвачены,  и
нас понесло за ней, как хвост за кометой. Даже  Клэр,  стоявшая  рядом  со
мной, кричала вместе с Молл и дико хохотала над вспышками и грохотом  моих
пистолетов, когда я выстрелил из них в толпу на ступеньках, а затем бросил
их вслед за выстрелом. А потом почти так, словно мы сошлись стена к стене,
мы бросились на них, и битва началась.
     Схватка была ужасной, она кружилась то в одну сторону, то  в  другую,
ибо Волки, хотя и устрашенные преображением Молл, не поджали  хвосты,  как
могли бы - как сделал бы я или любой нормальный человек. Они были  огромны
и