го поцелуя с ге-
роем-любовником (мной), что тут же отдалась ему (мне же) прямо на  доща-
той сцене, на глазах у Ольги.
   К моему ужасу Ева оказалась девушкой... Я был в шоке. Лишить  невесту
Гитлера невинности без санкции центра - это было слишком! Мне уже  мере-
щился трибунал, бетонная стена и взвод красноармейцев с винтовками наиз-
готове. "За измену Родине..." Видно, у меня был  очень  несчастный  вид,
потому что девушки бросились меня утешать. Ева решила, что я расстроился
из-за импотента-фюрера, а Ольга просто пришла ей на  помощь  из  женской
солидарности.
   В тот же день я отправил покаянную шифровку самому зампреднаркома Бе-
рии.
   Лаврентий Палыч был так поражен моим сообщением, что, к моему  облег-
чению, вынес мне благодарность "за находчивость" . Вслед  за  поощрением
шла новая директива: "выйти на Петровича". Под шифром "Петрович" в нашей
переписке проходил сам Гитлер. Задача была не из легких, но у меня  мол-
ниеносно возник план: приобщить Еву к группен-сексу и побудить ее к вов-
лечению в наши игры Адольфа. Когда я доложил об этом в Центр, ответ при-
шел незамедлительно. В нем сообщалось, что зампреднаркома берет все  ру-
ководство операцией на себя. Таким образом, наш невинный театрик превра-
тился в хорошо срежиссированный бордель. В роли режиссера выступал  Лав-
рентий Палыч: он самолично писал для нас лихо  закрученные  порно-сцена-
рии, для розыгрыша которых требовалось максимальное напряжение моральных
и физических сил. Как бы то ни было, цель была достигнута: в один  прек-
расный день Ева поведала мне о том, что проболталась о наших забавах фю-
реру и он не только не наказал ее, но и выразил желание присоединиться.
   Моя первая встреча с Гитлером произвела на меня неизгладимое  впечат-
ление. Но не потому, что я увидел перед собой незаурядного  человека,  а
как раз по диаметрально  противоположной  причине.  Произошло  это  так.
Поздним вечером мы сидели втроем в скромной квартире Евы, которую снимал
для нее Адольф, и пили кофе с  бисквитами.  Около  одиннадцати  раздался
звонок. "Это он!" - Ева вскочила со стула и бросилась к двери. На пороге
появился невысокого роста человек в длинном кожаном плаще и широкой фет-
ровой шляпе. Глаза терялись в тени от шляпных полей, зато в свете  лампы
хорошо была видна застенчивая улыбка, пробивающаяся из-под щеточки усов.
Во всем его облике было что-то комическое, чарли-чаплиновское. Неизвест-
но почему, казалось, что он должен быть очень ушаст, но это  была  иллю-
зия: когда Гитлер снял шляпу, уши его оказались среднего размера,  может
даже чуточку меньше нормы, зато глаза... Глаза у него  были  холодные  и
пронзительные, причем никогда не стояли на месте.  Когда  он  говорил  с
кем-то, взгляд его бегал по телу собеседника, будто пытаясь по-тараканьи
найти подходящую щель для того, чтобы укрыться в ней от света.
   Ева представила Адольфу меня и Ольгу, он снисходительно кивнул в  от-
вет.
   Завязалась беседа про артистические успехи Евы. Фюррер предложил  нам
разыграть какую-нибудь из наших сценок. По  его  горящему  взгляду  было
видно, что ему не терпится все это увидеть. Началось  представление.  Мы
сильно волновались. На девушках это почти не отразилось,  а  мне  стоило
большого труда взять себя в руки, чтобы разыграть полноценную эрекцию.
   Гитлер молча сидел в кресле в углу. В одной руке у него была  чашечка
с кофе, а другую он запустил себе в штаны через ширинку. Лицо его не вы-
ражало никаких особенных эмоций, словно он смотрел не живое  эротическое
представление, а скучный киновыпуск последних новостей.
   Когда представление было кончено, он невозмутимо поставил чашечку  на
столик, вынул руку, застегнул пуговицы на ширинке и легонько похлопал  в
ладоши. Не успели актеры одеться, фюррер сослался на срочные дела и уда-
лился.
   По дороге от Евы на мою загородную виллу мы с Ольгой заехали  в  лес,
достали из дупла рацию и отослали подробный отчет в центр. Той же  ночью
пришел ответ. Лаврентий Палыч был крайне  недоволен  пассивной  позицией
Гитлера и требовал втянуть его в активные игры. Кроме того, он настаивал
на том, чтобы мы засняли Адольфа за любовными играми и передали пленку в
Центр. Пришлось засесть за разработку хитроумного плана. Обнаружились  и
технические сложности: куда спрятать  фотоаппарат,  если  мы  будем  без
одежды? Шпионские камеры в те времена только назывались  "микро",  а  на
самом деле были размером с мыльницу.  Практически  на  голом  теле  было
только одно место, откуда можно было незаметно  вести  съемку.  Пришлось
покорпеть над механизмом и устроить так,  чтобы  камера  срабатывала  от
сжатия ягодиц.
   Наконец, все было готово к операции. Однако когда на пороге  квартиры
Евы появился "объект", нам с Ольгой стало ясно, что операция провалена:
   фюррер пришел со своей любимой немецкой овчаркой  по  кличке  Блонди.
При виде собаки девушки заметно смутились, но до них тут же  дошло,  что
сучка для женщин опасности не представляет, и они успокоились. А я  при-
задумался... Но все прошло вполне прилично: труппа, как  обычно,  играла
любовь, а зритель со  своим  домашним  животным  наблюдал,  демонстрируя
расслабленное равнодушие. Блонди, невзирая на людские охи, вздохи и сто-
ны, под конец даже задремала, положив на лапы морду. Адольф тоже позевы-
вал... Полное фиаско! Как бы то ни было, мне удалось  сделать  несколько
фотографий, когда я стоял на коленях задом к фюрреру. На следующий  день
негативы были отправлены на Лубянку.
   Ответ не замедлил долго ждать: в своем гневном послании Берия обзывал
нас с Ольгой "развратными бездельниками"  и  грозился  отобрать  у  меня
партбилет, если в ближайшие три дня я не "сыграю с Петровичем  в  шашки"
(в расшифровке - если не вступлю в интимную связь  с  Гитлером).  Угроза
исключения из партии, прозвучавшая из уст столичного бюрократа, каким бы
высокопоставленным он ни был, возмутила меня до глубины души. Тем более,
за что?! Это не укладывалось в рамки моего тогдашнего мышления, до мозга
костей пропитанного благостными образами непорочного светлого будущего.
   Кроме того, мне было очень сложно заставить себя "переспать" с мужчи-
ной, не говоря уже о том, чтобы изнасиловать однополое существо.
   Пожалуй, это был единственный случай во всей моей чекистской карьере,
когда я, будучи в полном уме и здравии, проигнорировал приказ из Центра,
вернее, сознательно фальсифицировал его выполнение.  В  курируемой  мной
подпольной группе были два немецких коммуниста-гомосексуалиста. Я попро-
сил их о личном одолжении, которое им надлежало держать в секрете.
   Короче, один из них наклеил себе под нос маленькие  усики,  а  другой
нахлобучил на голову парик, повторяющий мою прическу. В течение получаса
они занимались в подвале моей виллы самым обычным для них делом, а я  их
фотографировал. На полутемных снимках сама мама Гитлера не  отличила  бы
своего сына-фашиста от ненавидимого  им  интернационалиста  (благо,  без
одежки все одинаковы).
   На этот раз Центр был доволен, даже слишком... К моему ужасу,  тотчас
пришла шифровка-молния из Центра: "Хозяин пьет ваше здоровье". Это озна-
чало, что фальшивые фотографии положили на стол самому  Сталину!  Как  я
узнал позднее, эти злосчастные снимки сыграли очень большую историческую
роль. Сталин был так возбужден ими, что стал шантажировать фюррера разг-
лашением его "тайны", добиваясь от  немецкого  рейхсканцлера  подписания
мирного пакта. Гитлеру было выгодно усыпить бдительность "красного  мед-
ведя", поэтому он сделал вид, что заглотил наживку, и вместо того, чтобы
раскрыть подлог, отправил в Москву Риббентропа на заключение договора  о
дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Последствия этой грязной игры хо-
рошо всем известны.
   Следующая шифровка и вовсе повергла меня в смущение: "За успешно про-
веденную операцию по  дезавуированию  верхушки  фашистского  руководства
Германии присвоить графу Радзивиллу звание Героя Советского Союза и вне-
очередное воинское звание майор". От звания ГСС я,  разумеется,  не  мог
отказаться, не запятнав себя подозрениями в нечестной службе Родине,  но
незамедлительно дал себе клятву, что никогда не повешу на грудь причита-
ющуюся мне как герою Золотую Звезду. Впрочем, я ее так и не  увидел:  за
границу мне орден, разумеется, передавать не стали, а когда я вернулся в
СССР через пятнадцать лет, меня тут же переодели в серый мешковатый кос-
тюм с тряпичной номерной биркой и объявили, что  я  лишаюсь  всех  прав,
привилегий, званий и наград, а в придачу - и свободы... да и  зачем  она
нужна человеку без прав?! Но не буду бежать впереди клячи истории.
   Разумеется, в Центре сочли мое дальнейшее пребывание в Берлине  небе-
зопасным и приказали срочно возвращаться на Родину. По дороге  я  должен
был выполнить одно "особо важное" задание (к слову сказать, в  то  время
все задания были особыми и все важными).  Мне  нужно  было  доставить  в
Москву испанский золотой запас, который республиканцы согласились  пере-
дать на время войны в Государственное хранилище СССР.  Шутка  ли,  тонна
золота, центнер платины и сотни каратов драгоценных камней  общей  стои-
мостью в 518 миллионов долларов (на всю оставшуюся жизнь  выучил  я  эту
цифру!), по скромным ценам того времени, когда на пятьдесят тысяч  можно
было купить роскошный дом, шикарную машину, породистую собаку,  скромную
жену и послушную служанку, после чего остались бы еще деньги на кампанию
по выборам в конгресс, рейхстаг или палату перов, в зависимости от места
проживания. И все это мне предстояло переправить через границу  чуть  ли
не на собственном горбу, потому что никого не интересовало,  как  я  это
буду делать. Операция "Металлолом" рассматривалась в Кремле как не  сов-
сем чистая сделка с "желтым дьяволом" в одолжение бедным родственникам -
испанским коммунистам, не избавившимся до конца от родимых пятен капита-
лизма, но, с другой стороны, за малейшую недостачу с меня спросили бы по
всей строгости законов обеих стран, вот и выбирай потом, от  чего  лучше
умереть: от гарроты или трехлинейки.
   И тут мне помогло недавно присвоенное звание героя: прибыв в Картахе-
ну, портовый город на юге Испании, где был устроен склад достояния  Рес-
публики, я поднялся на первое же замеченное мной советское грузовое суд-
но и потребовал аудиенции с капитаном. Мне прекрасно было известно,  что
вся команда торговых кораблей на заграничных рейсах, начиная от старпома
и заканчивая последним юнгой, формировалась  исключительно  из  кадровых
разведчиков, а во главе ее стоял офицер в ранге капитана (не морского, а
чекистского). Поэтому когда я представился "капитану второго ранга  Пет-
рову" как "Герой Советского Союза Сидоров", он готов был выполнить любое
мое поручение, в том числе отдать жизнь по первому требованию (в кодовых
табелях о рангах НКВД существовал ранжир Иванов-Петров-Сидоров, согласно
которому Петров должен был беспрекословно подчиняться Сидорову, а Иванов
- и Сидорову, и Петрову).
   Судно "Шота Руставели", которым мне удалось завладеть, перевозило бу-
тылочный херес редких марок - личный подарок камарада Ибаррури  товарищу
Сталину. Груз тоже был ценный, чего говорить, но по сравнению с  моим  -
семечки. Как бы то ни было, сначала мы загрузили контейнеры с золотом  и
бриллиантами, а сверху заставили их ящиками с вином. Расчет  у  нас  был
простой:  откупиться  от  таможенников  недружественных  держав   "малой
кровью". Испанская "адуана" обошлась нам всего в две бутылки  не  самого
дорогого сладкого хереса, все формальности заняли четверть часа, включая
распитие с таможенником "за мир и дружбу", - и мы уже  мчались  на  всех
парах к родным берегам.
   На третий или четвертый день нашего путешествия, не помню точно, слу-
чилось непредвиденное: ночью у входа в Босфор судно так качнуло, что ка-
ют-компания наполнилась хрустальным перезвоном бьющихся в трюме бутылок.
Первая мысль - штормовая волна, но в следующую минуту  послышались  пре-
дупредительные выстрелы. Оказалось, всего в каком-нибудь десятке  метров
от нас всплыла немецкая подводная лодка. Наше судно взяли на абордаж, по
палубе засновали люди в черных робах с автоматами.
   Капитан отправился на переговоры с командиром немецкой подлодки, я  с
ним
   - в качестве переводчика. Согнувшись в три погибели,  мы  пробирались
по узким темным коридорчикам, спереди и сзади нас  охраняли  германцы  с
пистолетами. От запотевших стен разило морской тиной и терпкими мужскими
фекалиями. "Неужели, немцы прознали про золото? Но ведь не смогут же они
увезти его в этой тесной "консервной банке", в которой им и так не  про-
дохнуть!" - размышлял я по дороге.
   У немецкого командира было серое, с зеленым оттенком лицо. Он тут  же
без обиняков сообщил нам, что весь его экипаж  страдает  дизентерией,  и
просил помочь туалетной бумагой и медикаментами.  Пришлось  пожертвовать
подшивкой "Правды". Замполит был сильно недоволен, но  утешился  мыслью,
что немецким матросам могут  понравиться  запечатленные  на  фотографиях
светлые образы коммунистического строительства. Какая-никакая, а  пропа-
ганда! И все-таки, он категорически отказался отдавать  в  немецкий  ва-
терклозет страницы с портретами товарищей Сталина, Кагановича,  Молотова
и других руководителей партии и правительства. А вместо медикаментов  мы
пожертвовали немцам пару ящиков хереса.
   Когда переговоры были закончены и газеты с вином перетащены с  нашего
парохода на подлодку, немецкий капитан попрощался со своим русским  кол-
легой, а меня попросил задержаться на пару минут. Мы  остались  наедине.
Он разлил по бокалам херес и предложил выпить. Я не отказался.
   Вино действительно было великолепное, гораздо лучше того, которым  мы
спаивали испанского таможенника. Капитан похвалил мой  немецкий  язык  и
спросил, давно ли мои предки перебрались из "фатерлянда"  в  Россию.  Он
был очень удивлен тем, что во мне нет арийской крови, а немецкий я  выу-
чил на крейсере "Аврора". Еще большее впечатление на него произвело  то,
что я знаю еще несколько языков, в том  числе  испанский  как  родной  и
французский - вполне сносно (в Толедо у меня была служанка-француженка).
   Капитан разлил по второму бокалу и предложил выпить за мои способнос-
ти.
   Потом выпили по третьей, за здоровье вождей (будто бы они у нас  были
одни и те же). Он потянулся за второй бутылкой, но я резко поднялся, да-
вая понять, что мне нужно возвращаться восвояси... Пол поплыл под  моими
ногами. Я покачнулся и схватился за какую-то мигающую красную  лампочку.
В ушах звенело короткими отрывистыми трелями.
   - Крепок, однако, херес у этих испанцев! - заметил я.
   - С вами все в порядке, - со смехом заметил капитан, рожа которого из
серо-зеленой стала от вина фиолетово-розовой. - Просто мы погружаемся.
   Слышите сигнал?
   - Немедленно выпустите меня! - потребовал я.  -  Это  нарушение  норм
международного морского права и Га-а-а... Га-а-г-а-г..., - мой язык  за-
метно заплетался. - Га-аг-ской конвенции о сражданском гудоходстве!
   Разумеется, я говорил все это на немецком языке,  и  последняя  фраза
прозвучала еще смешнее, чем на русском. Капитан повалился  со  смеху  на
койку, да и я сам не смог сдержать хохота. Отсмеявшись, мы все-таки отк-
рыли вторую бутыль и выпили за отплытие.
   Очнувшись на следующий день в тесной  каморке  с  гудящими  железными
стенами, я долго не мог сообразить, гудит  ли  это  на  самом  деле  или
только в моей голове. Когда я с трудом вспомнил, кто я и  где  я,  встал
вопрос, что предпринять в сложившейся ситуации? Я вспомнил первую  запо-
ведь чекиста: "Если у тебя нет приказа, действуй  по  обстановке",  -  и
отправился к капитану на опохмел. К счастью, тот быстро вспомнил, откуда
я взялся на его корабле, а то мог бы и запросто пристрелить как лазутчи-
ка: в первое мгновение его рука дернулась к кобуре, но тут  же  стальные
глаза растаяли теплым воспоминанием о  винных  возлияниях,  и  он  почти
по-русски облапил меня своими широкими крепкими клешнями.
   - Герр Сидорофф! - завопил он радостно.
   - Извините, забыл ваше имя, - признался  я  (кстати,  непростительная
оплошность для разведчика).
   - Курт Шварцкопф, - представился он. - Зови меня просто Курт.
   Он раскупорил бутылку, и мы выпили по сто  грамм.  В  голове  немного
прояснилось, и до меня неожиданно дошло, что недаром  меня  так  радушно
принимают на вражеской подводной лодке.
   - Слушай, Курт, - сказал я серьезно капитану. - Скажи прямо, чего  ты
от меня хочешь?
   - Если прямо, Алекс, - посуровел он, разливая по второй, - то ты  мне
нужен.
   - А зачем? - удивился я.
   - У меня матрос на радиоперехвате скопытился, - честно сказал  он.  -
Не поможешь? Морзянку и языки ты знаешь...
   Я сделал вид, что размышляю. На самом деле я мгновенно,  по-чекистски
принял решение, но для вида помолчал минуты три. Нет, нельзя было  упус-
кать такую уникальную возможность проникнуть в секреты подводного  флота
противника! Тем более что испанское золото спокойно продолжило свое пла-
вание в надежную одесскую гавань. Кстати, только в период оттепели я уз-
нал о дальнейшей судьбе моего ценного груза. За счет этого  золота  были
покрыты расходы СССР на военную и материальную помощь  республиканцам  в
войне с франкистами, а остаток пошел на финансирование  разведывательных
операций в Западной Европе накануне второй мировой войны.  В  1953  году
бывший резидент НКВД в Испании Орлов, бежавший еще до  войны  на  Запад,
разоблачил операцию по вывозу золотого запаса  из  Картахены  в  Одессу.
Франко потребовал от Маленкова возместить  "украденные"  ценности.  Этот
вопрос обсуждался на самом высоком уровне почти десять лет, пока,  нако-
нец, Хрущев не принял решение компенсировать вывезенное испанское золото
поставками нефти по клиринговым ценам.
   - Ладно, ради тебя, - с горечью махнул я  рукой,  изображая  простого
русского рубаху-парня.
   - Зер гут! - обрадовался Курт. - А я тебя представлю экипажу как  ис-
тинного арийца. Ты тоже говори всем, что мама у тебя из  испанских  нем-
цев, а папа - из прибалтийских. Тогда никто не обидит.
   Замечательный был человек этот Курт! С виду эсесовец, а в душе -  ан-
тифашист. Полгода я служил под его командой.  Из  Средиземного  моря  мы
двинули через Гибралтар в Атлантику, а оттуда в Северное море.
   Температура воды опустилась к тому времени до пяти градусов,  мощнос-
тей для обогрева не хватало, а теплой одежды почти не было. В довершение
всех бед где-то между Данией и Норвегией штурман заплутал в ледяных  то-
росах. Продовольствие было на пределе, содержание  кислорода  в  воздухе
приближалось к критической отметке, и экипаж в полном составе  находился
в непрерывном полубреду. Счет дням был потерян, и вся "служба" сводилась
к тому, чтобы ежеминутно заставлять себя не умереть от  отчаяния.  Когда
мы прибыли на базу в Киль, нас буквально выносили из порта на  носилках,
промерзших до костей, заросших нечесаными бородами, больных и голодных.
   Можете представить себе мое удивление, когда в лазарете я узнал,  что
вся команда подлодки приказом фюррера награждена железными крестами.
   Оказалось, мы, сами того не подозревая, установили мировой рекорд ав-
тономного плавания!
   Через месяц в Берлине фюррер лично вешал на грудь членам отличившего-
ся экипажа кресты. Я стоял  в  середине  шеренги  награждаемых.  Повесив
крест, фюррер каждому пожимал руку и говорил несколько  теплых  слов.  Я
немного волновался, не узнает ли он меня. Но шанс такого  поворота  дела
был очень мал, потому что я был худощав, подтянут  и  гладко  выбрит,  а
Гитлер знал меня как оплывшего жиром аристократа с пышными  усами,  лихо
закрученными вверх на пухлых щеках. И все же, когда он дошел до меня  и,
прицепив крест, заглянул мне в лицо, в его глазах  сверкнули  любопытные
искры.
   - Где я вас раньше мог видеть? - спросил он, неожиданно краснея.
   - Извиняюсь, нигде, - отрапортовал я. - Я этнический немец из России,
в Берл