прош-
лой главе я рассказал о том, как завербовал Мюллера. Представьте  теперь
мое отчаяние, когда по окончании войны этого прожженого фашиста приняли,
хотя и тайно, но со всеми почестями в Москве, а  меня,  доблестного  со-
ветского разведчика, отдали под трибунал в Нюренберге.
   Разумеется, дальновидное начальство готовило меня для дальнейшей  ра-
боты на Западе, поэтому было принято решение продолжать игру  в  Шеллен-
берга, но все же... Десять лет я работал в тяжелейших условиях, и только
передо мной забрезжила надежда возвращения на Родину - тяжелая  тюремная
дверь закрыла все пути! Я был в полной депрессии.
   Три года меня держали в заключении без суда, лишь  время  от  времени
вызывая в зал заседаний в качестве свидетеля по делам Геринга,  Риббент-
ропа и других преступных бонз фашистского режима. Нельзя сказать,  чтобы
я скучал взаперти: американцы предложили мне, как  крупному  специалисту
по заграничной разведке, помочь им в организации своего  шпионского  ве-
домства, прямым текстом обещав "замолвить обо мне словечко" перед  Феми-
дой. Мои каторжные умственные труды не пропали даром - и в Вашингтоне, и
в Москве "хозяева" были очень довольны результатами.  Все  получили  то,
что хотели: американское правительство -  новую  игрушку  под  названием
ЦРУ, НКВД - полную и подробную структуру свежеиспеченной  "конкурирующей
фирмы", а ваш покорный слуга - мягкий приговор.
   Через четыре месяца после того, как 18 сентября 1947 года Актом о на-
циональной безопасности было учреждено Центральное разведывательное  уп-
равление, я предстал перед американским военным трибуналом  по  "Делу  о
Вильгельмштрассе: Соединенные Штаты Америки против Эрнста фон Вайцзекке-
ра и других". Всего было 20 обвиняемых: государственные секретари,  вто-
ростепенные министры и начальники департаментов. Дело  слушалось  больше
года. Меня обвинили в двух преступлениях: я был членом СС и СД  и  возг-
лавлял управление, причастное к казни русских  военнопленных,  набранных
для проведения операции "Цеппелин". Суд принял во внимание как  смягчаю-
щее вину обстоятельство то, что я пытался спасти узников концлагерей  от
смерти. В итоге мне дали самое легкое наказание по этому делу: шесть лет
тюрьмы, с зачетом трех лет, проведенных в заключении под следствием.
   Казнь нацистских преступников через повешение:  в  крыше  специльного
барака под казненным открывался люк В июне 1951 года я вышел на  свободу
и по заданию из центра отправился в бессрочный отпуск. Приказ был  лако-
ничен: "Отдыхать". Это меня как опытного чекиста  слегка  настораживало,
ведь я и так шесть лет "отдыхал" на нарах, если не считать непыльной ра-
ботенки по организации ЦРУ. Не оговаривались в приказе  и  столь  важные
вопросы, как отдыхать, где и на какие средства. Благо, американцы оказа-
лись честными ребятами и выдали мне тайный гонорар за работу на "дядюшку
Сэма". Сумма была не ахти какая, но ее вполне хватило на то, чтобы посе-
литься с женой и детьми на скромной вилле в Швейцарии и, не  заботясь  о
добывании куска хлеба, расслабленно предаться  мемуарам.  Однако  вскоре
"швейки" попросили меня покинуть страну. Формальных претензий у  жандар-
мов не было, но мне намекнули, что не потерпят у себя нацистского  прес-
тупника, хотя бы и отбывшего  срок.  Пришлось  перебраться  в  маленький
итальянский городок Палланца на берегу озера Маджоре.  Там  я  продолжил
свое писательство.
   Гром грянул как всегда неожиданно, средь ясной погоды. На всю  остав-
шуюся жизнь я запомнил в подробностях тот роковой день. Было начало мая,
легкий утренний ветерок доносил с гор едва уловимые ароматы цветущей ла-
ванды. Над гладкой поверхностью озера, лазуревой эмалью застывшей в  лу-
чах выглянувшего из-за скалы солнца, резвились белокрылые шумливые  чай-
ки. Под окном слышался плеск воды и  скрип  мокрых  простыней:  служанка
стирала в жестяном корыте белье. Время от времени  на  открытую  веранду
залетали радужные мыльные пузыри. Моя жена стучала по  клавишам  пишущей
машинки, а я диктовал, неспешно прохаживаясь взад-вперед по певуче  про-
гибающимся половицам: "Переодевшися и освежившись,  я  окольными  путями
направился в немецкое посольство и попросил аудиенции у немецкого  посла
фон Шторера..." Да, я четко запомнил  эту  дурацкую  фразу,  на  которой
оборвалась моя жизнь "среди загнивающего капитализма" и началось возвра-
щение в "светлое будущее человечества"! Именно на этой фразе за воротами
протренькал глухой велосипедный звонок местного почтальона.
   Дети открыли калитку и приняли от него телеграмму. Жена посмотрела на
меня с тревогой: самой хорошей для нас новостью было  отсутствие  новос-
тей, как выражаются англичане.
   - Что-то серьезное? - спросила она, отрываясь от машинки.
   - Нет, все в порядке. Тетя Брунгильда родила мальчика,  -  ответил  я
как можно более беззаботно.
   - Кто-кто? - удивилась она.
   - Ну, я тебе когда-то говорил про нее. Моя тирольская тетушка.  Кста-
ти, очень здорово солит огурцы.
   - Огурцы?!
   - Да, что в этом удивительного? Пойду куплю сигарет...
   Подхватив пиджак, я спешно вышел, стараясь не смотреть на жену и  де-
тей.
   Я видел их в последний раз. Жена не была посвящена  в  мои  служебные
тайны, и я не мог сообщить ей истинного содержания  кодированной  телег-
раммы: мне надлежало незамедлительно явиться по указанному на бланке об-
ратному адресу. К полуночи я добрался на поезде до альпийской деревушки,
где находилась дача советского посла в Австрии,  и  тотчас,  без  всяких
объяснений, меня запаковали в дипломатический вализ и отправили по почте
на площадь Дзержинского. Через два дня я уже был в следственном изолято-
ре. Мне выдали бумагу и ручку и "попросили" восстановить по памяти  все,
что я успел написать в своих мемуарах.
   Да, страсть к бумагомаранию сгубила меня! Вскоре я понял,  что  прои-
зошло:
   после того, как я не выполнил приказ о казни Мюллера, Центр  перестал
доверять мне и опекал меня на каждом шагу. Даже в  Нюренбергской  тюрьме
НКВД подсаживало ко мне в камеру своих опытных агентов под  видом  подс-
ледственных эсесовцев. Когда я освободился,  Центр  позаботился  о  том,
чтобы я ни на минуту не оставался без присмотра, проявив при этом  опре-
деленное коварство. И вот, такой матерый разведчик как я  ровным  счетом
ничего не заподозрил, когда на мое объявление о найме служанки откликну-
лась некая молоденькая гречанка, смазливая в меру кокетливая  хохотушка.
С виду она была глупа как пробка, и все ее мысли, казалось, выражались у
нее на лице: карие глаза с мечтательной поволокой под сенью длинных гус-
тых ресниц, неизменно полураскрытые и влажные, будто намасленые, губы  и
капризно вздернутый вверх угловатый подбородок, из-за чего ее шея  каза-
лась неприлично обнаженной, и постоянно хотелось укусить ее,  чтобы  она
спряталась в кружевной воротничок ситцевого платьица.
   С первого же дня эта озабоченная стервочка настрырно пыталась соблаз-
нить меня: пользуясь тем, что я поднимался раньше всех, чтобы сделать на
веранде зарядку, она выходила во двор, наливала из бочки в тазик  дожде-
вую воду, сбрасывала ночную рубашку и, аккуратно повесив ее на  бельевую
веревку, медленно и вдумчиво натирала свое молодое упругое тело  мыльной
губкой. Когда я вызвал ее к себе в кабинет и отчитал за безудержный экс-
гибиционизм, она покрылась пунцовыми пятнами, разревелась и  рухнула  на
ковер, умудрившись при этом упасть так, что подол ее легкого платья зад-
рался чуть ли не до лопаток. Я привел ее в чувство, плеснув ей на  спину
холодной воды из графина. После моей взбучки утренние купания  прекрати-
лись, но она стала при первой же возможности отлавливать меня наедине  -
где-нибудь в коридоре, на кухне или в чулане
   - чтобы "попросить у меня прощения". При этом она неизменно так тяже-
ло вздыхала, так что пуговицы сами выскакивали на груди из петель. Нако-
нец, я не выдержал и надавал ей оплеух - и что бы вы думали? В ответ она
упала на колени и расцеловала мне руки. Стыдно  сказать,  но  я  поверил
этой плутовке, что она влюблена в меня, и не находил в себе сил прогнать
ее. Я по-прежнему был верен жене, но служанка почти добилась своего:
   если у нас и не было любовной близости, то все же сложился определен-
ный интимный ритуал. Он заключался в том, что по вечерам она меня  заго-
няла в какой-нибудь темный угол и распаляла своими "извинениями" до  бе-
шенства, продолжая словесно терзать меня до тех пор, пока я  не  начинал
хлестать ее ладонью по пухлым щекам, доводя если не до  оргазма,  то  до
полного девичьего восторга.
   Все это я так подробно описал для того, чтобы показать, до какой сте-
пени работа чекиста может стать грязной. Только во Владимирской тюрьме я
узнал, что моя бестолковая похотливая "гречанка" - чистокровная татарка,
с отличием закончившая Казанскую Краснознаменную высшую школу НКВД имени
Менжинского. Мало того, что она радировала в Центр, будто я ее изнасило-
вал, она присовокупила к этому "сочинение пасквильных воспоминаний,  по-
зорящих советский строй и принищающих роль товарища Сталина в победе над
фашизмом". Неудивительно, почему "тетя Брунгильда" так стремительно раз-
родилась, даже не через девять месяцев, а через неполных  четыре  недели
после появления в моей жизни злосчастной комсомолки-нимфоманки.
   И все же я не унывал: "Да, я сижу в тюрьме, но не в фашистской, не  в
американской, а в своей, родной, советской!" Мой следователь  -  не  са-
дист-палач, а настоящий новый интеллигент, начитанный Марксом, Энгельсом
и даже Гегелем как их предшественником-источником, он все поймет и восс-
тановит справедливость, освободит меня из-под стражи и поможет мне неле-
гально вывезти жену с детьми из Италии в СССР. С виду это  был  приятный
вдумчивый старичок, седой, как лунь. Он внимательно выслушал мои показа-
ния и обещал "наказать виновных" в моем позоре. Я тотчас воспрял  духом.
О, как наивен я был!
   Две недели меня не водили на допрос, а затем вызвали для очной  став-
ки.
   Этот старый развратник так возбудился  моим  описанием  домогательств
"служанки", что тотчас отозвал лейтенанта Фаину Хабибулину из Палланца в
Москву "для дачи свидетельских показаний". В сущности, очная ставка была
чистой формальностью, ничего не значащим  эпизодом  в  играх,  затеянных
следователем с молодой любвеобильной красоткой,  охотно  ответившей  ему
полной взаимностью. Они даже не скрывали  от  меня  тех  теплых  влажных
взглядов, которыми ежесекундно обменивались на протяжении всей "ставки".
   Не оставалось сомнения: влюбленная парочка только и дожидалась, когда
за мной закроется дверь, чтобы тут же броситься друг  другу  в  объятия.
При всем при этом Фаина вела себя вызывающе-нагло. Она бросала  на  меня
высокомерные взгляды победительницы, явно наслаждаясь своим реваншем.  В
своей скабрезной наглости она дошла до того, что когда старый козел сле-
дователь опустил глаза в материалы дела, одним быстрым  движением  расс-
тегнула пуговицу на гимнастерке, расправила плечи, откинулась сведенными
лопатками на спинку стула и показала мне белеющую в  сумраке  образовав-
шейся бреши нескромную выпуклость ничем не стесненной груди, отмеченную,
как орденом, лиловым засосом величиной со зрелую сливу. В тот самый  миг
я отчетливо осознал, что нескоро выйду на свободу.
   Следствие не шатко не валко тянулось полгода. Долгими темными вечера-
ми в одиночной камере я развлекал свой мозг гаданием, что мне  можно  по
большому счету инкриминировать. Изнасилование в зачет не шло, потому что
подпадало под статью о неуставных взаимоотношениях, по которой никого не
судили, дабы не марать чистого облика Чекиста.  "Чернуха"  тоже,  говоря
тюремным языком, "не канала": версия о ней не подтверждалась моими мему-
арами, которые я старательно крапал под надзором. Теоретически с  учетом
моей биографии меня можно было обвинить в чем угодно, начиная с  покуше-
ния на Ленина и заканчивая идейным вдохновлением ЦРУ, но даже  в  темные
времена культа личности следователю нужно  было  подшивать  в  дело  ка-
кие-никакие документы. В поиске компромата на меня неугомонный старикаш-
ка следователь проявил немалую прыть: он  выискал  две  ветхие  бумажки,
каждая из которых сама по себе была совершенно невинной, но  в  совокуп-
ности они составляли криминальный тандем. Первая из них была выдана пес-
чанобродским советом крестьянских депутатов на  имя  "таварiщ  Алъксандр
Макаренко",  а  вторая  -  берлинской  мэрией  на   имя   "Нerr   Walter
Schellenberg". Обе они свидетельствовали о моем вступлении в брак...
   Да, представьте себе, моральный изувер следователь  не  нашел  ничего
лучшего, как "шить" мне, легендарному советскому  разведчику,  мелкоуго-
ловную статью "многоженство"! При этом он еще и намекнул мне, что если я
буду отпираться, то в материалах дела будут отражены "отягчающие обстоя-
тельства": моей первой женой была дочь  лютого  врага  советской  власти
Нестора Махно, а разрешение на второй брак я  получил  от  моего  непос-
редственного начальника Юстаса, который был разоблачен как иранский шпи-
он, в молодости служивший евнухом в  шахском  гареме  (под  руководством
этого "морального разложенца" я и встал на "зыбкий путь двоеженства").
   Свершившийся суд был поистине "самым гуманным в мире": военный трибу-
нал не только признал заключенные мной в прошлом браки  недействительны-
ми, но и обязал меня жениться на гражданке Хабибулиной, якобы  ожидавшей
от меня ребенка. То есть, ребенка она действительно  ожидала,  о  чем  и
свидетельствовало прилагаемое к делу заключение гинеколога,  но  в  этом
заключении, разумеется, не было сказано, кто есть настоящий виновник ще-
котливого положения пострадавшей. Да и сроки зачатия были искажены.
   Короче, без меня меня женили! И не только женили, но еще и припаяли в
качестве свадебного подарка три года исправительных работ в лагере обще-
го режима. Но и это еще не все.  Комбинация,  разыгранная  следователем,
была поистине многоходовой. После того, как меня отправили рыть  тоннель
под Беринговым проливом (был такой грандиозный проект - проложить желез-
ную дорогу из  России  в  Америку),  мою  молодую  жену  арестовали  как
"чэ-сэ-вэ-енку" - члена семьи врага народа. Стоит ли говорить о том, что
следователем по ее  делу  был  все  тот  же  прыткий  старичок!  А  само
следствие длилось вплоть до моего возвращения с зоны.
   На свободу я вышел отцом-героем: жена умудрилась родить за время моей
отсидки трех девочек. Причем записаны эти "три сестры" были на мое имя:
   следователь задним числом оформлял моей жене свидания со мной  именно
на "роковые дни". В результате все было шито-крыто, и когда я  попытался
развестись, гражданский суд отказал мне в разводе.
   Лишь XX съезд партии положил конец этому сексуально-уголовному  бесп-
ределу. Особым решением Специальной  комиссии  при  Комитете  партийного
контроля я был полностью реабилитирован и разведен. Следователь,  допус-
тивший по моему делу грубое нарушение норм социалистической  законности,
был отстранен от занимаемой должности. В виду  преклонного  возраста  он
был освобожден от уголовной ответственности и с  учетом  прошлых  заслуг
перед партией и правительством назначен директором комсомольско-молодеж-
ной стройки Целинограда.
   Омрачало мое положение лишь то, что по досадному недоразумению  Спец-
комиссия КПК не освободила меня от выплаты алиментов за троих детей.
   После отсидки я работал сторожем-смотрителем законсервированного  ра-
йонного бомбоубежища на мизерной ставке, и мое  финансовое  положение  с
учетом вычетов из зарплаты было весьма плачевным. Денег едва-едва хвата-
ло на аренду комнаты в коммунальной квартире, и на пропитание практичес-
ки ничего не оставалось. Не в силах свести концы с концами, я  отказался
от комнаты и переехал на ПМЖ в бомбоубежище,  которое  в  шутку  прозвал
"бомжеубежище". По сравнению с коммуналкой это был просто рай:
   400 квадратных метров жилой площади, пять душевых и десять туалетов -
все на одного человека! К тому же, мое бомжеубежище находилось в глухом,
но живописном уголке Сокольнического парка, откуда было рукой подать  до
тенистых лиственничных аллей,  благоухающего  розария,  летнего  театра,
эстрадной площадки, комнаты смеха, тира  и  прочих  прелестей  индустрии
развлечений. Все свободное время я проводил в прогулках по  парку,  и  в
свою бетонированную берлогу возвращался, как правило, далеко за полночь:
   слишком неуютно мне было одному на ее необъятных  просторах,  где  от
кровати до туалета полста шагов.
   Со временем у меня появились друзья из  местных  ветеранов  -  бывших
фронтовиков. Точнее, это теперь они ветераны, а тогда им, как и мне, бы-
ло по сорок с небольшим. Я с ними частенько пил пиво в кафе "Сирень".
   Они вспоминали свои боевые подвиги, а мне приходилось  отмалчиваться:
не рассказывать ведь этим простым заводским работягам, как я инспектиро-
вал развед-резидентуру рейха в Мадриде или вел двойную радиоигру с  Анг-
лией!
   Однажды я, правда, до такой степени налакался пива, что не вытерпел и
выложил своим приятелям историю соблазнения подружки Гитлера - они ржали
надо мной, как ненормальные. После этого мне дали  кличку  Фон-барон,  с
намеком на знаменитого сочинителя невероятных историй.
   Так я беззаботно прожил почти год, пока не познакомился  на  катке  с
молодой очаровательной девушкой. Наша встреча  произошла  при  необычных
обстоятельствах: я в нее случайно врезался на коньках, когда она  в  са-
пожках шла по льду с большим фибровым чемоданом. Упав, она ушибла бедро,
и я, как истинный джентльмен, отвел ее в свой дом-крепость,  чтобы  сде-
лать ей свинцовые примочки, потому что, по ее рассказам, у  нее  был  не
муж, а "ревнивая скотина", придиравшийся к малейшей царапине на теле по-
рабощенной жены. Я так увлекся этой румяной барышней с тонкой прозрачной
кожей и пухлыми ножками, что даже не спросил, как она оказалась на катке
с чемоданом. Наутро Нина - так ее звали - поклялась мне в вечной любви и
заявила, что уходит от мужа, чтобы "связать со мной свою судьбу".  Оста-
валось только забрать вещи. Муж был на работе, и мы поехали за ее пожит-
ками на Преображенку. Ключа у нее с собой не было, и  мне  пришлось  за-
лезть по водосточной трубе в форточку, чтобы открыть дверь изнутри. "По-
житки" оказались не такими уж и скромными: килограмма два столового  се-
ребра, хрусталь и старинные иконы. Все это мы по-быстрому уложили в  че-
тыре чемодана и перевезли на такси в новое "семейное гнездышко".
   Медовый месяц пролетел как во сне, а  потом  опять  начались  матери-
альные трудности. Нина боялась показываться на работе, потому что там ее
подкарауливал муж, а моей более чем скромной зарплаты хватало только  на
чай с сушками. Пришлось потихоньку распродавать на толкучке нинино  при-
даное. Поутру я завертывал в газету очередную безделушку  из  трофейного
японского фарфора, упаковывал ее в авоську и шел пешком на  Рижский  ры-
нок. Торговля шла успешно: обычно я возвращался с выручкой уже к  обеду.
"Не жизнь, а малина"  неожиданно  закончилась,  когда  одна  из  покупа-
тельниц, пухлая пожилая женщина в огромных очках на курносом  бородавча-
том носу, которой я показывал "из-под полы" золотые дамские часики "Сла-
ва", вдруг с истошным криком "милиция!" разъяренно вцепилась в мои  вих-
ры. Реакция разведчика меня не подвела: я тут же сообразил, что  она  по
каким-то приметам опознала украденную  у  нее  ценность,  вынул  опасную
бритву ("Режут!!!" - "Молчи, дура!"), которую носил  в  кармане  пиджака
для самообороны, одним точным движением откромсал себе клок волос и бро-
сился бежать, швырнув бритву и часики под ноги оторопевшей  гражданке  с
зажатым в кулаке светлым локоном.
   "Держи! Лови! Бандиты! Женщину! Обокрали! Порезали!" - за мной  кину-
лось человек шесть  добровольцев  -  заступников  общественного  порядка
(сейчас, в конце XX века, в такой ситуации никто из случайных свидетелей