использовать "цветочный" предлог. К тому
же   любые  подобные  формулы,  придуманные  на   ходу,  окажутся   серьезно
скомпрометированными. Что получится в результате? Дамы  будут признаваться в
своих естественных надобностях без стыда, и мужчины не будут возражать.

     Так Фрейд нарисовал небольшую часть утопии.
     Психоанализ  раздражал  людей  своей  связью  с другими сферами  жизни.
Писатели,  художники  и знаменитости вообще стали посвящать  свое творчество
этим интересным предметам, а некоторые  венские  аналитики начали заниматься
новой  "психобиографией".  Они исследовали Вагнера  или Стендаля  посмертно,
чтобы  обнаружить,  где берет  начало  их  талант. Причем  результат  обычно
приносил разочарование. Карл  Краус,  возмущенный  сообщением о том,  что  в
творчестве Гете  содержатся  "неоспоримые  свидетельства  о  мастурбационных
желаниях  его создателя", написал в  "Факеле",  что "психиатры, копающиеся в
жизни гения, заслуживают того, чтобы их стукнули по голове  полным собранием
сочинений этого гения".  И  Штекель, и Садгер очень любили делать  из поэтов
невротиков.
     Фрейд был  выше подобных  банальностей и  старался отговорить от  этого
своих  учеников,  но  верил  в  психобиографию  и  писал   ее  сам,  вызывая
ожесточенную  критику. Его исследование,  "Леонардо да  Винчи.  Воспоминание
детства", опубликованное в мае 1910 года,  вызвало не только осуждение, но и
похвалу. Даже  враждебная рецензия  в одном  венском  журнале допускала, что
"величие  Фрейда делает  его  недоступным для  средних  умов". Понемногу  он
приобретает репутацию "великого человека".
     Можно ли считать "Леонардо" правдивым рассказом, и видел ли в нем Фрейд
документальный материал,  это  уже  другой вопрос.  Как небольшая книга  или
длинное  эссе,  эта  работа  представляла  собой  полет  фантазии в  манере,
развившейся у Фрейда  за  эти годы,  смелое  (или сумасшедшее)  историческое
предположение.  Если  его будут  критиковать за  то, что он "просто  написал
психоаналитический роман",  - сказал он, - то он ответит, что не утверждает,
будто его результаты совершенно точны, но, как и многие до него, "подчинился
притягательности  этого  великого  и  таинственного  человека". Что касается
обвинения в том, будто психобиография "вываливает в  грязи все  высокое", он
невинно  отвечал, что великие люди  заслуживают  того,  чтобы  о  них  знали
правду. О плутарховских взглядах на биографию он уже давно не вспоминал.
     В книге на основе скудной информации о молодых годах художника делается
предположение,  что он  как  внебрачный  ребенок был  воспитан  женщинами  и
"излишняя  нежность"  матери  и  его сильная эротическая привязанность к ней
сделали  его гомосексуалистом. Фрейда  интересовала  скорее  не  сексуальная
жизнь Леонардо, которая,  как он думал, едва ли существовала,  а идея о том,
что  сексуальное  любопытство  ребенка может стать интеллектуальным стимулом
для взрослого - что Леонардо "превратил свою страсть в тягу к знаниям". Даже
его  интерес к  полету  получил  объяснение:  детские  мечты о  полете Фрейд
объяснил как желание иметь сексуальные способности.
     Несомненно,   Фрейду   нравилось   видеть   в   себе   такого   же  (но
гетеросексуального) художника, как Леонардо -  "человека, половые желания  и
действия которого  были в значительной  степени сокращены, как  будто  более
высокие цели подняли его над обычной животной потребностью человечества".  В
рассказе о Леонардо есть и  другие намеки на образ Фрейда-аскета. Увлекшись,
он писал, что  среди  "более высоких и  утонченных"  классов "большинство из
живущих сегодня с неохотой  подчиняются зову размножать себе  подобных.  Они
считают, что их достоинство как  человеческих  существ от этого страдает и в
процессе уменьшается". Это было новостью для большинства людей,  в том числе
"более высоких и утонченных".
     Фрейд-романист,   не   сдерживаемый   законами   написания   биографии,
использовал детское воспоминание  Леонардо о коршуне, который залетел в  его
колыбель, открыл ему рот своим хвостом и "многократно хлопал меня хвостом по
губам".  Это   маловероятное   событие   интерпретируется  как   фантазия  с
сексуальным подтекстом, которая выражает отношения Леонардо с его матерью и,
значит, его характер.
     Особая  значимость  коршуна  была в том, что  древние египтяне считали,
будто у них нет  самцов, а самок  оплодотворяет  ветер - так что  птица была
символом материнства.  Предполагалось, что  Леонардо  знал  этот миф  уже во
взрослом состоянии и создал на его основе, сам  того не подозревая, фантазию
посещения птицей колыбели, а это, в свою очередь, позволило Фрейду увидеть в
нем ребенка, воспитанного без отца, и тому подобное.
     Эта  идея о коршуне понравилась другим аналитикам,  и  они развили  ее,
утверждая,  что  нашли контуры  этой  птицы в  картине Леонардо  "Мадонна  и
младенец со  святой Анной". Оскар  Пфистер, цюрихский священник и  аналитик,
увидел эту картину в Лувре в 1910 году, вскоре после выхода очерка в свет, и
обнаружил  несомненный  образ  коршуна в  голубой  ткани, драпирующей  бедра
Марии. "Я тоже видел там коршуна, - вскричал Юнг, -  но в другом месте: клюв
как раз в  области лобка".  Ференци  увидел  птицу  там, где ему показали, и
"удивился, что не нашел ее сам".
     Десять лет спустя с коршуном приключился конфуз, когда было обнаружено,
что слова Леонардо  неправильно переведены. На  самом деле он писал о грифе.
Несмотря на это, очерк остается интересным образчиком реконструкции прошлого
с помощью воображения, и  если  бы Фрейд заставил себя признать эту ошибку в
1923 году, когда  она  была  обнаружена,  он  мог  бы сделать это совершенно
спокойно. Но 1923 год был плохим годом для признания фактов, и Фрейд оставил
очерк таким, какой он есть. Он был слишком привязан к своим произведениям*.

     *  Джеймс Стречи  во время  подготовки "Стандартного издания" предлагал
изменить  текст Фрейда, чтобы убрать эту  ошибку. Джонс, который  в то время
работал над биографией, написал ему в 1952 году: "Относительно  коршуна, что
очень неприятно. Не представляю себе, как можно изменить Священное Писание".
Прошло  уже  тридцать лет  с момента обнаружения  ошибки, но  коршун все еще
причинял беспокойство.

     Фрейд как раз руководил чьими-то попытками написать психобиографию, как
тут Фриц Виттельс  начал  вендетту с  Карлом  Краусом из  "Факела". Если  не
считать редких вздохов  сожаления о  том, что  его ученики не  умеют держать
себя в руках, Фрейд  мало интересовался их личными делами. Но на этот раз он
опасался, что скандал может повредить общему делу.
     Виттельс   уже   произвел  на   Фрейда  неприятное  впечатление   своим
бесстыдством,  когда  имел  роман  с  Ирмой  Карчевской,  молодой  актрисой,
принадлежавшей  в 1907 году  одновременно ему и Краусу. Три года  спустя, 12
января 1910 года, когда Краус уже решил, что  психоанализ - это обман  и  их
дружба  закончилась  -  в  том  числе и из-за  роскошной  Ирмы,  -  Виттельс
представил  собранию  психобиографическую  статью  о  Краусе  под  названием
"Невроз  'Факела'".  Он обыгрывал  предполагаемые  связи  между искусством и
психопатологией и насмехался над  Краусом, утверждая,  что у него  маленький
орган, "Факел",  который  противопоставляется  большому органу, "Нойе  фрайе
прессе",  газете,  ненавидимой  Краусом. Венское психоаналитическое общество
выслушало  статью, хотя Фрейд не был  от нее  в  восторге. Он  добавил,  что
Виттельсу следует быть поосторожнее и  не повторять подобных изречений перед
более широкой публикой, которая не сможет "оценить их научность".
     Вскоре подробности дошли  до Крауса, и 13 февраля Фрейд писал Ференци о
том, что "психоанализ оказался под угрозой из-за яростных нападок "Факела" в
связи  с  лекцией  Виттельса",  и жаловался  на  "безграничное  тщеславие  и
неуважение этого  талантливого  зверя, Карла  Крауса",  как  будто  шутки  о
маленьких органах того не извиняли. Но зверь продолжал кусаться. Вспомнили и
про маленького Ганса.

     Детям   психоаналитиков   приходится  тяжко.   Сначала   сын   вынужден
признавать, что испытывает эротические ощущения во время дефекации. Потом он
должен говорить отцу,  что у  него  на уме,  когда по  пути  в  школу  видит
испражняющуюся лошадь. Можно считать, что ему действительно повезло, если он
доживает до возраста, в котором может признаться, что ему приснилось, как он
насилует мать.

     Фрейд посоветовал венскому обществу не обращать внимания на эти "глупые
выстрелы", как он их назвал, но Виттельс самостоятельно решил, что уничтожит
врага, сделав его героем сатирического романа. Краус попытался предотвратить
его издание, увидев рукопись через общую подругу,  которую та  показала  ему
без  ведома Виттельса, и его  юрист посетил Фрейда,  чтобы сообщить, сколько
вреда Краус  может  причинить их  делу. В конце концов Фрейд  настоял, чтобы
Виттельс показал ему гранки, и заявил ему, что "психоанализ важнее, чем твои
глупые  ссоры. Почему  я  должен позволять твоей необдуманной  книге вредить
ему?".
     Виттельс   проигнорировал  эти   предостережения,   осенью   1910  года
опубликовал  книгу,  получал  вызов  в  суд  за клевету  и  продал множество
экземпляров. Он оставил кружок Фрейда, позже написал его несанкционированную
биографию, потом переехал в Америку, где  и работал.  Делу это не повредило,
но Фрейд  так никогда  полностью и  не простил его. Когда они  встретились в
1933 году, он все еще ворчал по поводу этого эпизода.  Виттельс отметил, что
все это было очень давно. "Знаю, - ответил Фрейд, - но ты был мне близок".
     Те,   кто   оставался   лояльным,   получали   в   награду   дружбу   и
профессиональную поддержку. Джонс, которого во время лекций  в  университете
Кларка Фрейд все еще считал не совсем надежным, вскоре укрепил свои позиции.
Он написал  Фрейду,  что тот совершенно  справедливо  подозревал  его в том,
будто он хочет  возглавить  движение  в  Англии  и  Америке,  но теперь  его
"сопротивление" закончилось.
     Джонсу  было  легко  признать  отцовский авторитет  Фрейда.  Он  не был
безгласным  и ни на  что  не жалующимся последователем,  но в молодости  был
очень  осторожен.  В том,  как  он себя  вел  с Фрейдом,  искренние  чувства
смешивались  с определенной долей  лести. Использовались  такие  слова,  как
"гений" и "редкое удовольствие". Оттиск одной статьи, посланной ему Фрейдом,
оказался, как  и  все  остальные работы, слишком коротким.  "Мы  жаждем, как
Оливер Твист, еще". Когда в апреле 1912 года до Торонто не дошло одно письмо
с  Берггассе,  Джонс  предположил,  что  оно пропало  вместе с  "Титаником",
который утонул среди  айсбергов как раз 14 апреля.  "Если это так, - добавил
он, - то последствия этой катастрофы еще печальнее, чем показалось на первый
взгляд".
     Впрочем, этот  валлиец не  был  таким раболепным,  как  можно  было  бы
предположить на основе этих выражений.  Он знал,  что его  и таких, как  он,
считают  послушными  и легко подчиняющимися,  но  в  своей  биографии Фрейда
пишет, что  "лучше  описать  их как  людей,  которые  справились  со  своими
детскими  комплексами  и научились  работать в  гармонии  и со  старшим, и с
младшим поколениями".  В своей характеристике из письма  в июне 1910 года он
объясняет черты мазохизма в своем характере:

     Комплекс оригинальности у  меня слабо развит. Я стремлюсь скорее знать,
быть  "за сценой" и  "в курсе",  а  не  узнавать... Для меня  работа подобна
вынашиванию женщиной ребенка, а для людей вроде вас, мне кажется, это что-то
вроде  мужского оплодотворения.  Точнее  выразиться я не  смог, но думаю, вы
поймете, что я имею в виду.

     Если оба были согласны, что ломать голову над новыми проблемами  - дело
"отца",  какие  могли быть  проблемы? Фрейд принимал то,  что предлагал  ему
Джонс, без  иронии.  Еще в начале  1910 года он говорил Юнгу,  что  валлиец,
когда  его сопротивление навсегда исчезло, кается  больше, чем нужно. Джонсу
он написал, как учитель  в  дневнике:  "Вы изменились  очень  значительным и
удовлетворительным образом".
     Продолжение  истории Джонса в Торонто - он снова изолирован и нуждается
в  моральной поддержке из Вены. Друзья умоляли его быть  поосторожнее, и  он
вроде  бы слушался,  но с  ним продолжали  происходить  неприятности. Из его
статей   вычеркивали  ссылки  на  секс,  издаваемый  им  журнал   запретили,
неизвестные враги действовали за его  спиной, распространялись  слухи о том,
что   он  советовал   людям  мастурбировать,   посылал  молодых   мужчин   к
проституткам, а женщинам рекомендовал заниматься развратом.
     Невролог из Нью-Йорка, Джозеф Коллинз, ездил  за Джонсом по  Америке от
лекции к лекции, публично критикуя его, потому  что, как объяснил Джонс, еще
в  Англии  он сделал психоанализ миссис  Коллинз, после чего  та развелась с
мужем. Как обычно, Джонс был воплощением оскорбленной невинности.
     Джеймс  Путнам хотел, чтобы кандидатуру Джонса рассмотрели для  места в
Гарвардской психологической лаборатории (это могло бы изменить  жизнь Джонса
и,  возможно,  всю  историю психоанализа  в Соединенных  Штатах).  Но  глава
лаборатории  Хьюго  Мюнстерберг,  хотя  и  признал,  что  Джонс  -  неплохой
кандидат, опасался, что  упор  на  сексе в курсе, который читается не только
медикам, может привлечь "бездельников".
     В чем-то Гарвард был прав. В феврале 1911 года пациентка, которую Джонс
лечил в Торонто,  "тяжелый случай истерии",  пришла к врачу-женщине, которая
одновременно исполняла  функции секретаря  местной  Лиги чистоты, утверждая,
что Джонс спал с ней "для ее пользы". Джонс дал  приличное объяснение о том,
что  у  нее  произошел  эротический  перенос на  своего аналитика -  одна из
опасностей профессии, как Фрейд  говорил Юнгу. Но, как обычно,  у Джонса эти
проблемы принимали другие масштабы.  Эта  разведенная женщина  угрожала  ему
револьвером, и Джонс нанял детектива, чтобы успокоить Лоу Канн. Когда он был
в  Чикаго, детектив тоже сопровождал его. По словам Джонса,  все это  стоило
ему (конечно, Лоу) больше тысячи долларов.
     Почему же  не  подать в суд за  клевету, мягко осведомился Фрейд. Ответ
содержался в  письме  Джонса  Путнаму  в Бостоне,  где дается другая  версия
истории. Женщина шантажировала его,  и он  заплатил ей пятьсот  долларов "во
избежание скандала"*. Многие  в Лондоне наверняка сказали бы, что другого от
Джонса трудно было ожидать.

     * Джонс признавался, что его интересовали женщины, но не сообщал особых
подробностей.  В  его   мемуарах  "Свободные  ассоциации"  объясняется,  что
описание  его эротической жизни  в  них "совершенно правдивое", но неполное.
Возможно, женщина с револьвером  была  бывшей  женой  разгневанного  мистера
Коллинза.

     С  профессором  ничего подобного  никогда не случалось. Его  жизнь была
совершенно другой и  неизменной: самодисциплина,  пациенты, семья,  ученики,
стопки  исписанной  бумаги,  необходимый  отдых.  После пятидесяти  он  стал
особенно  нуждаться  в перемене обстановки  летом.  В апреле  1910  года  он
говорил Ференци: "Я отсчитываю восемьдесят  один день до начала отдыха", - и
предлагал  ему отправиться  в конце  сезона  в  Сицилию.  Психоанализ -  это
тяжелая работа, война с  демонами,  которая  все осложнялась. Теперь перенос
эмоций пациента на аналитика считался  важнейшим  элементом анализа, который
устанавливал  между  обоими эмоционально напряженные  отношения,  вызывавшие
призраки из  детства, которые  пациент или  пациентка должны были  увидеть и
понять.
     Среди новых пациентов Фрейда в 1910 году оказался обеспокоенный молодой
человек, Серж  Панкеев, будущий  Волчий  Человек. На его анализ  ушло четыре
года. Из письма Фрейда Ференци о Панкееве видно, как это было сложно:

     В целом  я просто машина для зарабатывания денег и последние  несколько
недель  работаю до пота. Один богатый  русский,  за  которого я взялся из-за
тенденции  к  навязчивому  неврозу,  признался   в  следующем  эмоциональном
переносе после первого же сеанса. Этот еврейский жулик хотел бы использовать
меня  сзади и  испражниться  мне  на  голову.  В возрасте  шести лет у  него
появился  первый  симптом  -  богохульство, когда  он называл  Бога свиньей,
собакой  и т. п. Когда он увидел на улице три кучки дерьма,  у него возникли
неприятные  ассоциации  со Святой  Троицей  и  он  с  тревогой  начал искать
четвертую, чтобы разрушить эту ассоциацию.

     Пришло лето.  Адольф Гитлер,  теперь  живший  в общежитии  Бригиттенау,
занимался продажей акварелей под лучами солнца. Юнг отправился в путешествие
по озеру Констанс на своей  яхте. Фрейд попрощался  с Панкеевым и остальными
до осени  и отправился  на побережье Голландии, под Гамбург, где Марта могла
посетить старую  госпожу Бернейс  на  смертном одре, хотя та прожила  еще до
осени.
     Ровные  пляжи  в  Нордвике  не  нравились  Фрейду. С  балкона  пансиона
"Нордзее" он  смотрел на закат  и думал о своей  теще и смерти. С  Северного
моря  дули  холодные   ветры.  Если  целый   день  плыть  вдоль  берега   на
северо-восток, где цепь островов  из голландской становилась немецкой, можно
было попасть в воды,  где храбрые британцы расстроили  планы "Гансов"  в уже
известной нам книге "Загадка песков".
     С конференции в  Брюсселе прибыл Джонс и ненадолго остановился на вилле
в  Нордвике,  принадлежавшей   сестре  Канн.  ("Мое  терпение  к   канадской
цивилизации неожиданно достигло предела,  и я  сбежал в Европу".)  Они долго
гуляли по пляжу,  и Фрейд ковырял водоросли тростью. Джонс спросил его,  что
он  хочет  там найти.  "Что-нибудь  интересное, -  отвечал Фрейд. -  Заранее
никогда не знаешь".
     Он нашел  время,  чтобы написать  мрачное  письмо Юнгу, "моему дорогому
сыну и преемнику", чтобы сказать, что он, Фрейд, слишком спешил организовать
международную ассоциацию. Первые месяцы правления  Юнга "не  слишком хороши"
из-за недостаточной серьезности со стороны Юнга:  "Тот, кто хочет управлять,
должен научиться  искусству  привлекать  людей на  свою сторону".  Фрейд  не
замечал, что  Юнг не хотел быть правителем  по образу и подобию старшего. Он
получил дружеский ответ, что его приободрило.
     Фрейд  на  время  позволил работе прервать его  отдых, когда композитор
Густав  Малер  - который  жил  от него в нескольких трамвайных  остановках в
Вене, хотя они  никогда  там  не встречались, -  прислал  ему  телеграмму  с
просьбой  срочно  увидеться. Этот человек был  слишком важен, чтобы получить
отказ, но, когда Фрейд  согласился  встретиться  с ним, Малер начал отменять
встречи. В конце концов им удалось увидеться в  ресторане в Лейдене у самого
побережья, и во время прогулки по городу Фрейд провел нечто  вроде  анализа.
Малер,  женатый  на молодой  женщине  со сложным  характером,  как  говорят,
страдал  импотенцией.   Фрейд   утверждал,  что   обнаружил  за  один   день
"сосредоточенность на образе матери" и "многого  достиг". Интересно, как при
нехватке времени годы анализа можно свести к нескольким часам.
     Настоящий отдых  начался  для Фрейда  в сентябре  вместе  с  Ференци, в
Сицилии.  Но  ему не удалось расслабиться так, как он  хотел. Проблема  была
связана с Ференци,  который,  как  большинство  людей из  круга  Фрейда в то
время, не  был в  восторге от подчинения такой фигуре отца. Все они  слишком
много знали  о  теории родительских комплексов и вели себя соответственно  -
как актеры во фрейдистской драме.
     В  случае  Ференци  явного   мятежа  не  было.   Он   просто  стремился
продемонстрировать  свою зависимость  и всегда  подвергал ее анализу. У него
было  что-то  общее  с Джонсом, но  валлиец  относился  к  власти  Фрейда  с
практической точки зрения, подчинялся ей  и не волновался по  этому  поводу.
Ференци, более оригинально мыслящий, чем Джонс, не умел так себя вести.
     В  Сицилии, когда они осматривали развалины по приезде  из Палермо,  он
был