, Пускай  подымут  всех из тленья  И за былые
преступленья Прикажут  полный дать отчет. И  палачи заговорят,  Что  за идею
жизнь отдали, Что сами тоже пострадали Или не знали, что творят.

     Я ж смело выступлю  вперед  И  так скажу: прости их,  Боже! Мы, жертвы,
виноваты тоже Уж тем, что были мы -- народ.
     А  что  касаемо наград,  Не посчитай за  злую  шутку, Хотя бы  на  одну
минутку Верни меня в тот прошлый ад.


НАСТОЯЩИЙ КОММУНИСТ


     --  Бытовые  условия тогда  были  ужасные, -- говорит он.  -- Мы не раз
обращались в органы местной  власти с просьбой помочь в каком-то  пустяковом
деле. Нам каж-дый раз отказывали. Я высказал откровенно все то, что думал по
этому поводу, агитатору. Я был уверен, что он  сообщит  о моих настроениях в
органы  и  меня сразу аре-стуют как врага народа.  И не только меня.  И отца
забе-рут.  И  старшего брата тоже. Не может быть, чтобы он  сам додумался до
всего этого, так рассудили бы  в органах, его наверняка подучили  старшие. В
мыслях я уже видел себя на допросе, высказывающим всю правду.
     Но  агитатор на меня не донес. Он выслушал меня. Ска-зал, что у меня --
здоровое пролетарское  нутро,  но  что я многого еще не понимаю. И пригласил
меня к себе домой.
     -- Почему он не донес?
     -- Потому что он был настоящий коммунист.
     -- Что это значит?
     -- Трудно пояснить. В  общем, член партии  с  дореволю-ционным  стажем.
Сидел в тюрьмах. Участник Гражданс-кой войны. Орден за Перекоп. Занимал пост
в  каком-то  министерстве,  а  жил   с  семьей   в  небольшой  комнатушке  в
коммунальной  квартире.  Ходил  в старой  шинели.  Помо-гал  людям  "правду"
искать.  Он  целый год  возился  с нашим  делом, пока  не добился  своего. В
тридцать  восьмом  его расстреляли  как  врага  народа. Нам объяснили:  мол,
при-кидывался, чтобы скрыть нутро.
     -- И вы поверили?
     --  У нас  не  было проблемы веры  или  недоверия. Нам достаточно  было
объяснения. Оно  было нам  понятно. По-том кто-то пустил слух, будто те наши
письма не дошли до Самого из-за Агитатора. И мы возненавидели его.
     -- А почему его расстреляли?
     -- Потому что он  был настоящий  коммунист. Тут дей-ствует общий закон:
те,  кто  делает  революцию,  уничтожа-ются после  революции,  ибо  реальные
результаты  револю-ции  никогда не соответствуют их  целям и их поведение не
соответствует реальным условиям после революции.
     -- О чем же вы с Агитатором разговаривали?
     -- Обо всем. Он помог мне преодолеть мой душевный кризис. Знаете,  в то
время  существовала  негласно  систе-ма  опеки  отдельных молодых  людей  со
стороны   старых   членов   партии.  Иногда   им   поручали  "поработать"  с
не-устойчивым  молодым человеком.  А чаще они это дела-ли  по своему почину,
какими-то  необъяснимыми путями догадываясь о  том, кто именно нуждался в их
помощи. Эта форма идеологического  воспитания исчезла, остав-шись совершенно
незамеченной и неоцененной  писате-лями и теоретиками. А  между тем  ее роль
огромна. Я  того Агитатора до смерти не  забуду.  Он  спас меня, направив на
верный путь.
     -- В ваших записках нет ничего по поводу ваших встреч и  разговоров. Не
могли бы вы сейчас припомнить что-то?
     --  Это невозможно было записать и тем более запом-нить. Часто это были
просто молчаливые прогулки и чаепития.  Один разговор  все-таки вспоминаю  в
связи  с  этим. "Если  мне  сейчас скажут, что  сейчас тебя рас-стреляем, --
говорил он, -- и  если бы я еще до рево-люции знал, что  меня ожидает именно
это, я все равно  жил бы и действовал так же. Пойми, дело не в послед-ствиях
и  результатах  революции. Дело в самой  револю-ции. Это была наша, народная
революция. И  наша с тобой  задача --  во что бы то ни  стало продолжить ее,
жить так, будто и сейчас происходит  эта наша, единст-венная  и неповторимая
революция.  Люби Его!  Он  --  символ революции.  Когда  Он  умрет,  умрет и
революция".


ЛЮБОВЬ К НЕМУ


     В  записках  внезапно  прекратились  упоминания  име-ни Сталина.  После
предшествующих пылких проявле-ний исступленной страсти к Нему это показалось
мне странным.  Но мой собеседник  уверил меня,  что  ничего странного в этом
нет.  Любовь к  Нему в нем  никогда не ослабевала. Он до сих  пор бесконечно
любит Его и аб-солютно предан Ему. Но любовь  не есть нечто такое, что вечно
переживается в том же виде, как в самом на-чале.  Любовь  к  Нему определила
направление  его  жиз-ни,  установила  рамки  его  личности,  дала  исходные
сти-мулы. На этом  ее роль кончилась.  Она  не исчезла,  по-добно  тому, как
начало  жизни сохраняется  в  ее зрелом состоянии. И  потом, что такое  была
любовь к Нему? Ведь Он -- не женщина, не еда, не вино, не одежда. И не друг.
И вовсе  не Отец.  Он  был  символом. А лю-бовь к символу --  это есть  лишь
определенная ориен-тация на  Возможное, ожидание этого Возможного и же-лание
его. Это было предчувствие  неотвратимого хода  жизни  и  принятие его.  Это
приняло форму любви. А  когда началась сама жизнь в этом  направлении, т. е.
когда он добровольно ринулся  в поток жизни, любовь к  Нему  утратила смысл.
Гораздо  больший  смысл  стало  приобретать  обычное  человеческое  чувство:
ненависть.  Но оно было человеческое. И  потому оно  не играло роли движущей
силы  их  жизни. Движущей  силой оста-валась любовь,  ибо  она была  в самом
начале и  в бере-гах их бурного потока. Иначе говоря, ее не было  ни-когда в
обычном  человеческом  смысле,  и  потому  она не могла исчезнуть. "Ты  меня
понимаешь? -- сказал он. --  Я знаю, что это  слишком мудрено для людей.  Но
по-верь, я  все это надумал сам. С той минуты, как меня арестовали, я только
тем и занимался, что думал. Я кое-что еще похитрее этого надумал. При случае
расскажу".


НАЧАЛО КАРЬЕРЫ


     --  Перед  самым  окончанием  института  (я  уже  сдал  государственные
экзамены и приготовился к  защите дипломной работы) я написал письмо Ему, --
гово-рит Сталинист. -- Жаль, оно не  сохранилось.  Сейчас вос-произвести его
невозможно.  Суть  письма  такова.  Я  заве-рял  Его   в  безусловной   моей
преданности Партии и лично Ему,  в  том, что любовь лично к  Нему определила
всю мою жизнь, что я прошу дать мне самое  трудное задание, использовать  на
самом  трудном  и  опасном  участке  борь-бы   за  коммунизм.   Это   теперь
рассматривают подобные письма  как хитрый карьеристический прием. Но я писал
это  письмо совершенно  искренне.  Я  хотел  быть настоя-щим  коммунистом  и
сгореть на самоотверженной рабо-те ради идеалов Партии. Ни о какой карьере я
не думал.  Самое  большее,  о чем я мечтал,  это -- хорошая работа,  койка с
простынями  в  общежитии, в крайнем  случае -- отдельная комнатушка,  чистая
одежда без заплат,  еда  до-сыта,  дружный коллектив,  совместный культурный
от-дых, бурные  партийные  собрания,  героический труд,  бес-сонные ночи над
изобретениями... В  общем, моя мечта не  шла дальше того,  что показывали  в
фильмах  и писали  в  книжках  того времени. И то, что мое письмо Ему мог-ло
сыграть решающую роль в моей карьере, не прини-малось в расчет заранее.  Мне
даже хотели  сначала  дать взыскание за  это письмо.  Но присутствовавший на
со-брании  представитель  городского  комитета партии  по-хвалил  письмо  за
искренность и хороший порыв. Потом что-то случилось "в верхах", моему письму
решили при-дать форму "почина снизу" (тогда это было обычное де-ло -- всякие
начинания)   --  стремления  выпускников  ин-ститутов  ехать  на  работу   в
отдаленные места страны. Весь наш выпуск разбросали по самым  глухим  местам
Сиби-ри. Ребята  меня  возненавидели за это.  Один  мой близкий друг обозвал
меня за  это шкурой и  сволочью.  От  меня от-казалась девушка, на которой я
собирался жениться.  Я  выступил на общем партийно-комсомольском собра-нии с
критикой "нездоровых настроений" у отдельных представителей нашего здорового
и политически зрело-го коллектива. И  открыто, честно, по-партийному  назвал
своего  бывшего  друга. Его не  допустили  до защиты дип-лома, исключили  из
комсомола. Вскоре он исчез и ни-когда не встречался на моем пути. Я не мстил
ему. Я был искренне  возмущен его оценкой моего порыва. Он стал моим врагом.
А  враг  в  то страшное  время  был  всегда  враг смертельный. Революция  не
закончилась с Гражданской войной. Для нас она только еще начиналась.

     ВЫДВИЖЕНЕЦ


     -- Я  был выдвиженцем, -- говорит Сталинист. -- Сей-час мало кто знает,
что такое выдвиженец. И явление это встречается  редко. Разве что для  детей
высокопо-ставленных  руководителей,  да  и   то   лишь  отчасти:  они  сразу
назначаются на высокие посты, минуя промежу-точные ступени. Но это -- другое
явление. Это  было и  в наше время. Сын Сталина  Василий, например,  быст-ро
стал генералом именно благодаря тому, что был сы-ном Сталина. Выдвиженец  --
специфическое явление  сталинского периода. Это -- человек, который из самых
низов общества сразу, без всяких промежуточных  сту-пеней возносится  на его
вершины. Возносится, чтобы  сыграть предназначенную ему роль. Затем,  сыграв
эту  роль, он  обычно сбрасывался снова вниз,  уничтожался (в качестве козла
отпущения),  а если  и сохранялся, то в качестве фигуры чисто символической.
Выдвиженец  --  элемент  в структуре  власти  сталинского  периода,  один из
способов  управления страной. Предшественниками  выдвиженцев  являются люди,
которые в  период рево-люции и Гражданской  войны из небытия возносились  на
вершины  власти  и  славы.  Выдвиженцы  сталинского  периода  были  инерцией
революционного периода, про-явлением  реального  народовластия. Они выражали
же-лание чуда,  стремление  сделать это чудо во что  бы то  ни стало.  Они и
творили  чудо. Я был выдвиженцем, но не  самым  ярким. Я был  вознесен  не с
самого  дна  об-щества:  я все-таки окончил институт.  И был вознесен  не на
самые высокие, а на  довольно средние  вершины власти.  Может быть,  поэтому
меня выпустили в первый арест и медлили со вторым, окончательным.
     После того  моего письма  Сталину, которое  породило  движение  молодых
специалистов ехать  на работу в от-даленные места  и на трудные предприятия,
меня посла-ли в  Н с чрезвычайным заданием  -- в  кратчайший срок "выправить
положение",  а  главное  --  завершить  Великую   Стройку.   Мое  назначение
санкционировало одно  из  са-мых высших лиц  Партии и  государства. Не  буду
называть его имени: его все равно вскоре расстреляли. "Помни, -- сказало мне
лицо, -- либо завершишь стройку в срок, ли-бо к стенке".
     Но быть выдвиженцем -- это не просто быть назна-ченным сразу на высокий
пост.  Тут  была  еще одна тон-кость, о которой сейчас позабыли совсем: надо
было  быть  выдвинутым  изнутри  коллектива,  можно  сказать  --   из  толщи
трудящихся. Так что я ехал на стройку рядо-вым инженером. Мне еще предстояло
сыграть особую роль, чтобы вознестись.


ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО


     -- Существенная черта сталинского  периода, -- го-ворит  Сталинист,  --
почти все создавалось заново. Вся страна  была огромной стройкой. Стройка по
принци-пу "любой ценой" или  "во  что бы то ни  стало",  т. е. не считаясь с
жертвами.  Никакие  законы  экономики не  принимались  во  внимание. Условия
человеческого су-ществования тоже не в счет. Стройка шла по законам военного
времени, как штурм крепости, которую надо было взять во что бы  то ни стало.
Лозунг  "Нет таких крепостей, которые  большевики  не могли  бы  взять"  был
практическим  правилом  жизни,  а  не демагогией  и  пропа-гандой.  В жертву
приносились не только  рядовые армии, штурмующей крепость,  но  и командиры.
Командиры в первую очередь и в большей мере. В тех стройках, в  ко-торых мне
приходилось принимать  участие и о которых я знал, потери командного состава
в процентном отно-шении раз в пять, а порою -- в десять, превосходили потери
рядовых. Например, на  одной  крупной стройке на Урале  мы положили  рядовых
пятьдесят тысяч  чело-век (в основном заключенных),  что  составило двадцать
пять процентов от общего числа рядовых. А команди-ров потеряли две тысячи (в
основном свободных),  что  составило  пятьдесят  процентов  от  общего числа
коман-диров.  Ощутимая  разница?  Причем  большинство  из   этих  потерянных
командиров  были арестованы. Лишь не-многие  из  них продолжали работать  на
стройке  в  каче-стве  заключенных. Так вот,  положение  с  упомянутой  мною
стройкой  сло-жилось катастрофическое. Причины тому были  очевид-ны всем. Но
стройка  должна была  быть  закончена в срок любой ценой.  Потому о причинах
никто  не спрашивал. Нужны были виновные.  Отыскание таковых -- не такая  уж
простая  процедура. Жизнь стройки  --  это сложное переплетение человеческих
судеб  и отношений.  А она есть часть жизни более сложного целого, в которое
вхо-дит жизнь района,  области,  республики,  высшего  ру-ководства,  данной
отрасли  промышленности... Масса  людей вовлечена в борьбу, цена  которой --
жизнь.  Долж-ны  быть согласованы мнения многих людей и органи-заций, прежде
чем будет дано соответствующее указа-ние. Причем не всегда прямо. Часто -- в
виде  намека,  случайного  замечания. Техника  такого жертвоприноше-ния была
отработана до мелочей. Вариант отбирался в зависимости от ситуации. В данном
случае был  избран  вариант стихийного возмущения рядовой массы  тру-дящихся
беспорядками на  стройке. В  качестве  жертвы на сей  раз были намечены  все
высшие руководители  стройки  --  чем  крупнее наметившаяся катастрофа,  тем
значительнее  должны  быть  виновные. Помимо  высших  руководителей в жертву
должны были быть принесены еще несколько тысяч руководителей ниже и рядовых.
Но  это  уже мелочь. Тут  инициатива  предоставлялась массам,  а отбор жертв
производился на более низком уровне и быстрее.
     Мне была отведена особая роль: выступить на митин-ге с критикой высшего
руководства, сказать  вроде  бы  ничего  не значащую фразу,  что "тут пахнет
вредитель-ством", заслужить за  этот "намек" бурные аплодисменты трудящихся,
а после ареста врагов народа, виновных в тяжелом положении со стройкой, быть
выдвинутым на высокий  руководящий пост, перескочив сразу несколько ступеней
карьеры.  Так   все  и   произошло,  как  было  заду-мано.   Но  не  спешите
рассматривать эту  ситуацию  в тер-минах  права и морали. Война  имеет  свои
законы. А это была  особого рода война, хотя и без пушек, самолетов, танков.
Такого рода сражений  история еще  не знала. Ко-нечно, кое-кто сравнивает их
со строительством такого рода сооружений, как египетские пирамиды. Но только
поверхностным умам простительны такие аналогии.
     Насколько  целесообразны были такие меры?  Если ис-ходить из допущения,
что стройка  должна быть  завер-шена в  срок, то  такие меры  были в  высшей
степени  целесообразны.  Они  были  единственными,  благодаря  ко-торым  был
возможен успех  сражения.  А в том, что строй-ка  должна быть  закончена,  и
закончена в  срок, не  сомне-вался никто,  -- вот в чем суть  дела. Это была
аксиома для всех участников дела. А раз так, то в данных условиях выход  был
один: делать то, что и  делали мы все общи-ми усилиями. Все другие пути либо
привели  бы  к срыву стройки вообще, либо оттянули бы ее окончание на мно-го
лет. Принимаемые меры означали, что масса людей должна была пойти на жертвы,
дабы  штурм  крепости удался.  Поймите: одними лозунгами  такую массу  людей
бросить в. сражение на довольно  долгий  срок было невоз-можно.  Нужны  были
более сильные средства. Вот они и были изобретены.  Только атмосфера великой
трагедии могла  обеспечить  успех.  Никакой  разумный  расчет тут не дал  бы
желаемого результата.
     О  моей  роли.  Не  думайте, что  мне  силой навязали мое выступление и
подсказали  его  форму.  Я  и  без подсказок  кипел  возмущением  по  поводу
состояния  стройки.  Я  сам рвался  в  бой,  как  и  многие  другие  молодые
специалис-ты. А слово  "вредительство" было у всех на  уме  и  у  мно-гих на
устах.  Не  думайте,  что  я  рассчитывал  на  карьеру.  Я  никогда  не  был
карьеристом.  Я  презираю карьеристов.  Большинство "командиров" сталинского
периода, кото-рых я знал, не  были карьеристами. Тут совсем другое. Тут была
озабоченность интересами дела. Я был частичкой армии, штурмующей крепость. Я
был  во  власти массовой  психологии того периода.  А  главное -- я вовсе не
воспри-нимал мое  выдвижение как карьеру. Я  знал, что  работать теперь  мне
придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным
увеличивалась мини-мум в десять раз. Я не мог отказаться  от этой роли. Если
бы я  отказался, меня просто уничтожили  бы. Это верно. Но дело не в этом. Я
не  хотел  отказываться. Для меня просто не  было проблемой, соглашаться или
нет. Я, как командир в сражении, выполнял приказ. И даже не при-каз, а нечто
более  глубокое и серьезное: роль  в великой трагедии жизни. Если бы я точно
знал, что через неделю меня тоже  расстреляют как  врага народа, я все равно
сыг-рал  бы  свою  роль.  И  формулировка  "враг  народа" меня  нисколько не
возмутила  бы. Это не  есть покорность судь-бе. Это, повторяю, предусмотрено
правилами  игры  в ис-торическую  трагедию.  Теперь  уже невозможно  понять,
почему  мы поступили так, а не иначе, ибо исчезли все  условия той трагедии.
Теперь наше поведение можно  рассматривать в терминах морали и права, вырвав
его из его исторических условий,
     Теперь можно  поставить  под сомнение  фундаменталь-ную аксиому  нашего
поведения "Взять крепость  во что бы то ни стало!". Крепость, как оказалось,
можно  было  и  не брать. Но легко махать кулаками после  драки. Лег-ко быть
умным стратегом после сражения. А вы пере-неситесь в ту эпоху, в те условия,
в  те человеческие от-ношения, в  те цели и  замыслы! Вы сейчас  не способны
решать более  примитивные современные задачки  и  де-лать  более примитивные
предсказания  насчет  будуще-го,  а учите  уму-разуму  великий  исторический
процесс, в котором все было ново, все было эксперимент, все было открытие!!


СТАЛИНСКИЙ СТИЛЬ РУКОВОДСТВА


     -- Великая Стройка, -- говорит Сталинист, -- есть великое сражение. Тут
есть  штаб,  есть командиры,  есть  штурм, есть  погибшие... Район Н --  это
прежде всего и главным образом -- Великая Стройка. Все остальное -- для нее.
И вот я во  главе ее. Тут же поздно  вечером  я  вызвал к  себе исполняющего
обязанности начальника, так как начальник был уже арестован.
     -- В чем загвоздка? -- спросил я, даже не поздоровав-шись с ним.
     --  Лес,  бетон, потом  все остальное, -- сказал  он, стоя  передо мною
навытяжку. Пожилой человек,  опытный  спе-циалист,  старый  коммунист...  Он
дрожал передо  мною, безусым мальчишкой,  готовый ко  всему  и на  все,  ибо
те-перь я олицетворял для него волю, мощь и суд истории.
     Я  приказал вызвать ко мне  человека,  ответственно-го  теперь  за лес.
Ждать не пришлось  --  все командиры стройки  уже  были  собраны  в  райкоме
партии.  Вошел  "Лес". Я с  места в карьер  попробовал применить маги-ческую
формулу, с которой был сам направлен сюда:
     либо  немедленно достаешь  лес,  либо  кладешь  партий-ный билет. "Лес"
усмехнулся, пододвинул стул к моему столу, сел, скрутил самокрутку.
     ^-  Партийный  билет  я положить  не  могу, -- сказал он  спокойно,  --
поскольку  такового у меня  уже  нет. Уже положил.  Более  того, я уже  имею
"вышку", и со-гласно газетным сообщениям приговор уже приведен в исполнение.
Так что меня уже  нет. Что касается  леса... Лес есть. И его нет. Лес  будет
завтра же, если... вот это "если"... -- Он положил  передо мною измятый лист
бу-маги, на котором химическим карандашом были напи-саны каракули -- условия
получения леса для Великой Стройки.
     Я  читал эти условия и диву  давался. Взятки,  жульни-ческие махинации,
спекуляции, очковтирательство...
     -- Ты это серьезно? -- спросил я, подавленный.
     -- Вполне, -- спокойно сказал он.
     -- Но мы ведь коммунисты! -- воскликнул я.
     -- Мы тут все коммунисты,