были самые примитивные: мальчик на побегушках, уборка
мусора, чистка машин начальства. Зарплата  --  мизер. Койка в  общежитии.  В
нашей комна-те жило двадцать человек. Койки были двухэтажные. Моя койка -- у
самой  двери,  рядом  --  уборная.  И холод.  Я  стремился приспособиться  к
коллективу. Научился  ру-гаться матом, пить  самогон  и денатурат,  играть в
карты,  драться.  Но  мое образование  и культура так или  иначе давали себя
знать.  Я получил кличку  Студент. Коллектив следил за  каждым моим шагом. Я
чувствовал  недоверие  к  себе.  Стукачи  вызывали  меня  на  откровенность.
Ком-сорг питал ко  мне антипатию: я однажды неосторожно  посмеялся над  ним.
Комсорг  высказал  парторгу  подозре-ния  насчет меня.  Парторг  посоветовал
покопаться в моем прошлом. Мне еще не было восемнадцати, а  я, оказыва-ется,
уже имел прошлое. И коллектив должен был его разоблачить.
     Но  комсорг  не  успел  разоблачить  меня:  потребовалось  выделить  от
учреждения несколько  "добровольцев" на от-даленную сибирскую стройку. Меня,
естественно, вклю-чили в их число. В первую же ночь я сбежал из эшелона.

     ЛЮБОВЬ


     В те времена еще встречалось явление,  называемое в  старой  литературе
словами  "первая  любовь". Это  сей-час  люди втягиваются в  жизнь так,  что
как-то  незамет-но   минуют  это  мучительное  и  вместе  с  тем  сладостное
состояние. Я жил в ту страшную эпоху и испытывал первую любовь.
     После  того  бегства  из эшелона  я  устроился  работать  на  маленьком
полустанке  вдали от населенных пунктов.  На  полустанке было  два  домика и
сарай. В сарае жили мы -- рабочие. Рабочие все, кроме меня, были женщи-нами.
Мне они казались старухами,  хотя самой старшей из  них не было и сорока.  Я
спал, разумеется,  отдельно -- в углу, где сваливали орудия  труда. Спали на
соломе, покрытой тряпьем. У меня и тряпья своего  не было. Бабы одолжили мне
какую-то  вонючую вшивую рвань. В  одном из домиков  жил командовавший  нами
брига-дир с семьей. В другом -- начальник полустанка с се-мьей. У начальника
была  старая, измученная заботами жена  и  пятеро  детей. Старшая дочь  была
моего возрас-та. Она и стала моей первой любовью.
     Не могу  сказать,  была  она  красива или  нет. Для меня такой проблемы
тогда вообще не было.  Было  чистое  и  неодолимое  чувство, отодвигающее  в
сторону  все прочие  критерии.  Это  тоже было характерно для  той эпохи. Мы
сначала влюблялись, причем  раз -- и навсегда, и лишь  потом разглядывали, в
кого именно мы влюблялись. А я свою первую любовь даже разглядеть  не успел:
пришлось снова убегать.
     Наша любовь была любовью в самом высшем и чис-том смысле.  Мы сидели на
бревнах или гуляли по окре-стностям до рассвета, не прикасаясь друг к  другу
даже руками. Для меня  было достаточно одного только того,  что она рядом со
мной. Это -- тоже черта той эпохи.

     Мы телами  обнаженными Не  касалися  друг  друга. Даже  с  собственными
женами Говорили: "друг", "подруга".


     Мы говорили о  будущем, но не  о нашем лично, а о бу-дущем всей страны,
всего народа. Оно нам представля-лось сказочно прекрасным.
     Все  люди  будут иметь  свою  отдельную  койку  с чисты-ми  простынями,
фантазировали  мы.  Все будут  получать  трехразовое питание.  Одежда  будет
чистая и без заплат.  Каждую  неделю  будут  показывать кинофильм...  Короче
говоря,  мы мечтали  как  о  сказочном  богатстве о  том,  что  потом  стало
будничным явлением убогой  советской  жиз-ни. Поразительно, обретя некоторый
минимум  житейс-ких благ, который  нам казался верхом  мечтаний,  советс-кие
люди утратили надежды на райское будущее. Лишь много лет спустя я понял, что
это есть общее правило общественной психологии: рост благополучия порожда-ет
рост  недовольства  своим положением и неверие в бу-дущее общество изобилия.
Именно улучшение  жизни  в послевоенное время  убило  идеологическую  сказку
ком-мунизма, а не чудовищная бедность тех лет.
     Наша взаимная любовь казалась настолько сильной, что я  решил полностью
довериться своей  невесте  и рас-сказать ей о  своих злоключениях.  Я  так и
сделал. Она ничего не сказала. Мы посидели еще немного и разош-лись. А утром
чуть свет  явились пьяный бригадир и пья-ный  же начальник. Они избили меня.
Сунули в подпол, где хранилась зимой картошка. Начальник сообщил  обо мне на
ближайшую станцию.  Там обещали прислать че-ловека за мной.  Но мне повезло:
жена начальника  выпу-стила меня,  сунула  краюху хлеба, сказала: "Беги!"  Я
вско-чил на товарный поезд, замедливший ход,  и покинул свою первую  любовь,
так и не коснувшись ее рукою. Где она теперь? Что с ней стало?


БЕЗЫСХОДНОСТЬ


     Во время своих скитаний я встречал десятки людей, вступавших в конфликт
с обществом и законом. Они ухитрялись годами жить припеваючи. Но во мне было
что-то такое, что  сразу  настораживало окружающих, -- во мне сразу замечали
чужого. Однажды  я устроился работать в артель,  которая была прикрытием для
шайки жуликов и бандитов. Работал я вполне добросовестно. Через неделю  меня
позвал  глава  банды  (заведующий  ар-телью),  дал  немного  денег  и  велел
убираться подальше. "Тебя все равно найдут, -- сказал он, --  а заодно и нам
пришьют политику". А ведь я ни словом не обмолвил-ся о "политике".
     Отчаявшись уйти от  преследования, я вернулся до-мой -- туда, где жил и
учился  ранее  и  где был "пропи-сан". Это был инстинктивно правильный  шаг:
именно там меня не  искали. Вскоре я ушел добровольцем в ар-мию.  Ушел не от
преследования -- я решил больше  не скрываться, -- а от голода и грязи. И от
одиночества.
     Мне  и  на  сей  раз  повезло.  Сразу же после  подписания  договора  о
ненападении  с  Германией страна  стала гото-виться к войне с  Германией.  В
армию  призвали  выпуск-ников  средних школ и техникумов,  студентов  первых
кур-сов  институтов,  выпускников  институтов,  не  служивших ранее в армии,
уголовников,  осужденных  на  малые сроки  или  находившихся  под  судом.  В
военкомате,  куда  я  обра-тился  с  просьбой  взять в армию,  все документы
заполни-ли с моих слов, а паспорт сочли потерянным.
     В воинские  части  нас везли  в товарных  вагонах. Спа-ли  мы на  голых
досках. Кормились непропеченным хле-бом  и кашей.  И это длилось чуть ли  не
целый  месяц.  На  какой-то  станции  на  Урале  уголовники  нашего   вагона
об-чистили винно-водочный  магазин и устроили попойку, в которую "по доброте
душевной"  (т.  е.  за хлеб и кашу)  во-влекли всех остальных.  Мы  упились,
конечно, и потеря-ли контроль  над собой. После похабных разговоров пе-решли
на  "политику". Один  парень,  обливаясь горючими слезами, признался, что он
был стукачом в техникуме и что дал  согласие быть стукачом здесь, в эшелоне.
Он про-сил побить  его и выбросить  из вагона. Наступило гнету-щее молчание.
При дележе каши и хлеба (этим занима-лись, конечно, уголовники) признавшийся
стукач полу-чил удвоенную порцию. В  конце пути стукач под большим  секретом
признался  кому-то,  что он наврал насчет свое-го стукачества, так как очень
страдал  от голода. Уголов-ники, узнав об этом, избили его  до  полусмерти и
ночью выбросили  из  вагона на  полном  ходу.  Начальству доло-жили,  что он
дезертировал. Мы помалкивали. Впереди была полная беспросветность.


ЭПИТАФИЯ СТУКАЧУ


     При  жизни он на  всех стучал  И мир покинул, не раскаясь. Что  делать,
коли жизнь такая:
     Донос  --  начало  всех начал. И вот  в  могиле он лежит. Ведь и стукач
подвластен смерти. Хотите -- нет, хотите -- верьте:
     Он  каждой клеточкой дрожит. Доступна  всем наука та. А вдруг ему какой
чистюля Вдогонку преподнес пилюлю:
     Донос на Небо накатал?!


ПАМЯТЬ


     Однажды  Он  не пришел на условленную встречу.  Пос-ле этого я  Его уже
никогда не  встречал. Наступило  оди-ночество. Я метался по городу в поисках
людей. Но  они  все  куда-то исчезли. Им было  не до  меня, у них были  свои
заботы. "Вернись, -- взывал  я к  прошлому, --- я пойду на любые муки, приму
любую  несправедливость,  только  вернись! Люди!  Остановитесь!  Опомнитесь!
Не-ужели вы не  видите, что вы теряете, от чего отрекае-тесь и что получаете
взамен?! Неужели вы сменяете все-разрушающий и всесозидающий ураган  истории
на  унылую трясину  благополучия и безопасности?!" Но никто не  слушал меня.
Все спешили бежать назад. Им казалось, что они смело рвутся вперед, в атаку.
А  они в  панике  бежали назад. Если бы  я  мог  грудью бросить-ся на сеющий
панику и  смерть  пулемет  времени,  дать опомниться  бегущим, заставить  их
остановиться и сно-ва ринуться вперед!..
     Чтобы  как-то  одолеть  одиночество,  я  решил описать  мою ничтожную и
великую, безобразную  и  прекрасную  эпоху.  И  обнаружил,  что сделать  это
невозможно.  Вспо-минались  только  отдельные  детали  и  эпизоды,  а  целое
расплывалось в неопределенные  эмоции.  Ладно,  решил  я, начну  с отдельных
эпизодов и постепенно  опишу  це-лое.  Другого же пути все равно нет?! Так я
написал   по-весть  об   одном  эпизоде   из  своей  жизни   --   повесть  о
пре-дательстве. Но она меня  почему-то не удовлетворила,  и я  ее уничтожил.
Теперь, много  лет  спустя, я вижу, что пра-вильно сделал. Целое  никогда не
складывается  из  отдель-ных  эпизодов.  Оно лишь  распадается  на  эпизоды,
оста-ваясь при этом единым и неповторимым. Оно исчезает, оставив после себя,
как развалины, отдельные эпизоды. И если хочешь его описать, бери его  сразу
и целиком, а не постепенно  и по кусочкам. А как это сделать? Очень про-сто.
Мне  показалось,  что  это  сказал Он. Я,  обрадованный, оглянулся.  Никого.
Конечно, просто, согласился я. Забыть!
     Но  попробуй  забудь  хотя  бы этот  день!  Мороз  под тридцать. На нас
ботинки  с  обмотками, бывшие в упо-треблении, вытертые шинельки.  Шапки. Но
уши  опус-кать  нам  запретили:  надо  закаляться. Мы  учимся  пре-одолевать
штурмовую полосу. Это --  цепь  препятствий, которые вроде бы должны быть на
пути нашей насту-пающей  армии в будущей войне, -- проволочные за-граждения,
ров,  забор,  бревно...  Мы должны  научиться  преодолевать  эту  полосу  за
несколько  минут.  Сейчас мы тратим  времени раз в  пять больше.  Нас гоняют
снова  и снова. Мы выбиваемся из сил. И преодолеваем поло-су еще  медленнее.
Сержанты и старшина сердятся. Гро-зятся гонять нас целые сутки без перерыва,
пока...
     -- Пока мы  не протянем  ноги, -- говорю  я своему со-седу по нарам,  с
которым мы сдружились еще  в  эшело-не. --  Бессмысленное  выматывание  сил.
Какой идиот это все выдумал?!
     --  Потише, -- говорит мой друг, -- а то  услышит  кто-нибудь,  беды не
оберешься. Знаешь новый лозунг: тяже-ло в ученье --  легко  в бою? Вот они и
стараются.   Как  говорится,  заставь  дурака  Богу  молиться,  он  рад  лоб
рас-шибить.
     -- Надо технику изучать, -- шепчу я, --  новые виды оружия. Новая война
будет войной самолетов, танков, пушек, автоматов, а не штыков и шашек.
     -- Тише, -- шепчет  Друг. --  Видишь, тот  тип  к  нам приглядывается и
прислушивается? Будь поосторожнее с ним. Не нравится он мне. Похоже, стукач.
     -- Плевать на стукачей, -- шепчу я. -- Сколько можно терпеть?! Мы же не
враги.  Мы  же хотим как  лучше! Мы  же тоже о будущем  завоеваний революции
заботимся!
     -- Не наше дело знать, что  лучше и что хуже, --  шеп-чет он. -- Замри!
Видишь, к нам начальство направляет-ся? Вон тот маленький  с красной толстой
мордой  --  особ-няк. Не советую попадаться ему на  пути.  Тут все перед ним
трясутся, включая самого командира полка.
     Раздается  команда  сержанта.  Мы  снова  один  за   дру-гим  бросаемся
преодолевать штурмовую полосу. Теперь мы  стараемся: на нас смотрит  высокое
начальство. И мы преодолеваем ее за время, только вдвое боль-ше положенного.
Потом нас  построили. Командир  роты сказал,  что  мы --  молодцы  и  что он
благодарит нас за службу. "Служим Советскому Союзу!" -- рявкнули мы не очень
громко и стройно.
     Командиры ушли.  "Ничего, постепенно  втянутся,  --  донеслись  до  нас
обрывки из  разговора. -- Через пол-года настоящими  бойцами будут". А после
отбоя  меня поднял дневальный. "Живо в штаб! --  шепнул  он испу-ганно. -- В
Особый отдел!"

     Но лучше я  припомню кое-что из той самой повести. Я,  конечно, не могу
ее восстановить в том виде,  как я ее  тогда писал, -- все живые краски того
времени исчезли навсегда, осталась лишь серая, однообразная схема.


ПЕРИОД


     В  этот период,  как  и во все  предыдущие и последую-щие, страна  жила
напряженной  и  содержательной  жиз-нью.  Был  совершен  еще  один рекордный
перелет. Правда, перелет не удался и самолет  упал  в  тайге, не  долетев до
цели тысячу  километров.  Но он упал дальше  всех  в мире, вписав  тем самым
новую   славную  страницу   в  героическую  историю  страны  и  покрыв  себя
неувядаемой славой. Был прорыт еще  один  километр  канала. Была разоблачена
еще одна  группа врагов народа. Вождь  внес очередной  вклад в  сокровищницу
идей марксизма-ленинизма.


МЕСТО


     Сибирь.   Маленький  поселок  в   трехстах   километрах  от  ближайшего
маленького  городка.  Не  ищите этот  городок на географических  картах.  Он
возник совсем недавно и еще не  достиг размеров, позволяющих быть отмеченным
точкой  на карте местного значения.  Энский  Краснозна-менный  Туркестанский
полк  Энской  дважды Краснозна-менной  Тамбовской  дивизии.  Орден  Красного
Знамени лолк получил за участие в подавлении восстания тамбов-ских крестьян,
а звание "Туркестанский" -- за участие в подавлении  восстания туркестанских
крестьян.


ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ


     Главное  действующее лицо  описываемых  событий  --  старший  лейтенант
Егоров. Почему,  спросите,  какой-то  ничтожный  старший лейтенант  удостоен
такого внима-ния, что ему  посвящается целая повесть? Да потому, что старший
лейтенант Егоров есть не рядовой старший лей-тенант, каких полно в  полку, а
начальник Особого отде-ла  полка,  короче  --  особняк.  Ясно?!  А  полковой
особняк Егоров  заслуживает не  какой-то  коротенькой повестуш-ки, а,  может
быть, целого полновесного романа. Сомне-ваюсь, что кто-то рискнет оспаривать
это утверждение.
     Старшему лейтенанту  Егорову, вообще-то говоря, по  возрасту, по срокам
службы,  по заслугам и по опыту дав-но следовало  бы быть особняком дивизии.
Но  произош-ло  чрезвычайное  происшествие (чепе):  из  полка  дезерти-ровал
солдат. Солдат пропал  бесследно. Скорее всего, его засосало  в трясину  или
волки сожрали.  Но дело не  в этом,  а  в том, что хорошо налаженная система
осведомителей  не   смогла   вовремя   распознать   намерения   дезертира  и
пре-дупредить чепе. Потом произошло  другое чепе, которое, с одной  стороны,
ухудшило  положение  особняка  Егоро-ва,  а  с другой  -- немного  улучшило.
Происшествие  вот какое.  Солдат первого  года  службы  пускал себе  в глаза
крошки  грифеля химического карандаша,  от чего зрение ухудшилось, и солдата
уже  собрались демобилизовать. Но  Егорову  пришла в голову идея исследовать
поры кожи вокруг  глаз. В порах  обнаружили  следы  химического  ка-рандаша.
Солдата  осудили  на  десять  лет.  Егорову  сдела-ли замечание  за  то, что
опять-таки  не  предупредил  чепе.  Но  объявили  благодарность  за  то, что
разоблачил  пре-ступника. И теперь Егорову во что бы то ни стало нуж-но было
такое чепе, в котором он одновременно проявил бы себя в роли разоблачителя и
профилактика.  Только  такое  заранее  предупрежденное   и   вместе  с   тем
разобла-ченное чепе могло позволить Егорову получить очеред-ной чин капитана
государственной безопасности  и воз-выситься до особняка дивизии.  И вот уже
несколько месяцев Егоров ломал голову над этой проблемой. Он чувствовал, что
ожидаемое  новое пополнение полка, пол-ностью состоящее из ребят со  средним
образованием и  даже с незаконченным высшим, даст ему этот шанс. Но сам этот
шанс  не  придет.  Его  надо  организовать.   А  это  с  "академиками"  (как
презрительно заранее  называли но-вичков малограмотные сержанты, старшины  и
младшие офицеры) не так-то просто. Тут надо мозгами шевелить!


СИСТЕМА ЕГОРОВА


     Старший    лейтенант    Егоров    имел    свою   собственную    систему
осведомительства,  которую  он со  временем  со-бирался  изложить  в  особой
докладной записке вышесто-ящему начальству. Он рассчитывал  заслужить за это
по-ощрение  и  перебраться  если не в  самую Москву, то,  во всяком  случае,
поближе к цивилизации. Вся его прошлая служба  проходила на Дальнем Востоке,
в  Средней Азии,  в Сибири. Хотя он ко  всякой глуши уже  давно  привык,  он
все-таки мечтал вырваться  из  нее к  свету, к  культуре,  к более  сытной и
комфортабельной жизни.
     Вот некоторые постулаты системы  Егорова.  Осведо-мители разделяются на
явных  и  скрываемых в  пропорции  один  к пяти. Это значит,  что  на одного
осведомителя,   от-носительно  которого  все   знают,  что  он  --   стукач,
прихо-дится пять осведомителей, которых не так-то просто рас-познать. Тайных
осведомителей целесообразно отбирать из военнослужащих, которые могут ходить
на свидание  с особняком, незаметно  для  окружающих  или не  вызывая  у них
подозрений.  Таковы,   например,  участники  самодея-тельности,  спортсмены,
почтальоны.  Роль  явных  осведо-мителей  --  отвлекать внимание от тайных и
участвовать  в нужных провокационных  операциях. Сделать осведомите-ля явным
очень просто. Для этого достаточно, например, пару раз вызвать  его в Особый
отдел  прямо с занятий, а после  его вызова вызвать того, на кого  он принес
до-нос.   Явных   осведомителей   целесообразно   выбирать   сре-ди   глупых
военнослужащих, а  тайных  -- среди наиболее  умных  и  образованных.  Среди
тайных  осведомителей сле-дует  иметь  таких, которые  пользуются  уважением
товари-щей  и  считаются  критически настроенными.  Это -- наи-более  ценные
кадры.  Приобрести  их  труднее  всего.  Зато  если  удалось заиметь  такого
осведомителя,  можешь  спать  спокойно.  Он  работает  за  десятерых  и  сам
предвидит все возможные чепе. Правда, он склонен обычно к фантазии.  Но этот
недостаток легко  исправим.  Те два  неприятных чепе произошли  потому,  что
такой осведомитель  (он  был единственным в  роте) демобилизовался, отслужив
свой срок, а нового на его  место не удалось найти до сих пор. Егоров в этом
отношении возлагал большие надежды на ожидаемое пополнение из "академиков".
     Егоров по опыту  знал,  что ни  в коем  случае  нельзя обычного тайного
стукача превращать в  такого критичес-ки  настроенного индивида. Критическая
настроенность должна  быть естественной.  Ее нельзя  сыграть. Товарищи сразу
замечают  подделку,  и  агент  превращается  в явного  стукача.  Он  не  раз
проделывал этот эксперимент. И каж-дый раз терпел фиаско.

ПСЕВДОНИМЫ

     Егоров любил  русскую историю и русскую  литерату-ру. И из них  выбирал
клички для своих осведомителей:
     Иван  Грозный,  Малюта Скуратов, Князь Пожарский,  Распутин, Декабрист,
Радищев,  Онегин,  Печорин,  Але-ко,  Мцыри,  Каштанка, Карамазов  -- вот, к
примеру,  перечень кличек.  Поскольку  годы шли, Иваны Гроз-ные,  Скуратовы,
Пожарские, Онегины  и прочие  демо-билизовывались  и  на их  место приходили
новые агенты, приходилось выкапывать из русской  истории и литера-туры новые
имена:  повторение  кличек  вносило бы  пу-таницу  в "документацию", которую
Егоров тщатель-но хранил с первых  дней своей службы. Потому Егоров вынужден
был все более тщательно изучать русскую ис-торию и литературу. И продвинулся
в  этом   настолько   далеко,  что  почувствовал  превосходство  над  своими
со-служивцами. Это усилило  его  стремление  вырваться из  сибирской глуши к
свету европейской цивилизации.
     Сейчас  Егоров  ломал  голову  над  кличками  для  буду-щих  агентов из
"академиков". Задача  не  такая  уж  про-стая  -- требовалось  более  десяти
известных  имен  из до-революционной  истории России и русской литературы. У
него было мель