существуют на свете люди, которые могли бы ей
помочь.
     Боже  мой, а ведь он предупреждал ее, и если бы она его послушала тогда
и прочитала  бы  хотя бы  одну  его  книгу, наверняка  бы  узнала, что такой
человек есть  и называется он Николаем Константиновичем Нестеровым.  И  этот
Нестеров является, между прочим. Полковником  той самой милиции,  где ее уже
дважды отфутболили.
     Про Нестерова она  все-таки слышала от  него,  то в шутку,  то всерьез,
иногда муж говорил ей, что Нестеров - это он сам, иногда знакомил с каким-то
человеком. Говоря.  Что это и есть прототип  Нестерова, Винченца не знала, в
словаре  своевременно  не  посмотрела.  Потом  это  слово  забыла и  поэтому
особенно ни на что не надеялась.
     Она,  правда.  Перерыла  все  его  записные  книжки,  но  ни  на  букву
"милиция", ни на букву "друг" ничего не нашла.
     Но  именно  в  этот самый  момент, как  оно часто бывает в романах, а в
последнее время  и в жизни, раздался  вдруг телефонный звонок, и  когда  она
подошла, то мягкий мужской голос сказал:
     -Здравствуйте,   Винченца,  с   вами  говорит  Николай   Константинович
Нестеров.
     Почувствовав.  Что  часть  непосильной  ноши  сваливается  с  ее  плеч.
Винченца сперва расплакалась, потом собрала все известные ей русские слова и
поведала собеседнику,  что произошло  что-то нехорошее,  потому что исчез ее
муж. И с ним собака и кот.
     Она рассказала ему, что последние три дня бесконечно звонила его маме и
даже ездила к ней домой,  но квартира  не  отзывалась и даже молчала собака.
Которая всегда гавкает, когда кто-то нажимает кнопку звонка. И что это может
означать  только одно: что  и мама его, и ее муж куда-то  уехали  и взяли  с
собой собаку, а ее не предупредили, а это ужасно обидно. Она  не призналась,
но Нестеров из этого монолога  понял: последние  несколько недель  у нее  со
свекровью были несколько натянутые отношения.
     Нестеров  полюбопытствовал,  выслушав бедную женщину  и насчет кота, не
могли же они. Если даже куда-то уехали, и кота взять с собой.
     Нестеров успокоил ее. Сказав, что он под вечер к ней ненадолго  заедет,
и положил трубку.
     Вообще ситуация была  не очень хорошей.  Исчез  человек,  который  его,
Нестерова, сочиняет. Хорошенькое дело! Жизненная сила ушла.
     И Нестеров забеспокоился.
     Положив телефонную трубку,  перед тем  еще раз пообещав приехать к  ней
вечером,  Нестеров  усмехнулся:  не  только  милиционерам, оказывается. Надо
повторять все два раза и медленно, но еще и иностранкам.
     И,  зная по опыту прекрасно все  немногочисленные точки, где  мог в это
время  находится  его  друг,  тем более  с  мамой (если  только  они исчезли
вместе),  стал обзванивать и дома творчества писателей, и общих знакомых,  а
потом,  вдруг  что-то  вспомнив,  позвонил  в  УВИР,  но  и  там  его  ждало
разочарование.
     Мама  Нашего  Героя  действительно  выехала вчера за границу. Собаку, -
Нестеров вспомнил о собаке, - вероятно, оставила у знакомых, а  Винченце  ее
не отдала, сердилась. Ну, а  кот вполне может пару дней побыть один или тоже
у каких-то знакомых.
     И  тут  Нестеров  удивился уже своей собственной  логике:  не могла  же
матушка  в самом деле уехать, не предупредив сына, и тем более уже без того,
чтобы он ее проводил.
     Все  было странно и не ко времени.  Нестеров  положил на служебный стол
лист бумаги.  Позвонил начальнику отделения  милиции. Того самого,  куда так
неудачно  обращалась Винченца,  после  чего на том  же листе  бумаги сочинил
"Постановление о возбуждении дела" по факту исчезновения собственного друга.
И пока он  писал его, ему из  отделения милиции  доставили розыскное дело  -
тоненькую папочку с заявлением Винченцы и фотографией Нашего Героя.
     Фотографию  его  он  прекрасно  знал и  сам.  А  заявление  от ее имени
переписал по-русски.
     В  состав  следственной  бригады,  создаваемой по  факту  исчезновения,
Нестеров подумал  и  включил  экстрасенса, гадалку  и ясновидца.  Потом  еще
подумал и гадалку вычеркнул, его управление было не из самых богатых.
     Время  было  позднее, когда он закончил все  на сегодня, но, помня свое
обещание. Поехал к Винченце.
     Дверь открыло печальное существо, хорошо  известное ему по Переделкину,
но ничем утешить он это существо не мог и,  отказавшись от  чая и проговорив
часа полтора на больную для них обоих тему, поехал домой.
     И только  закрыв дверь, подумал, что он все-таки не следователь, потому
что хотя его друг и исчез, но, видимо, перед исчезновением должен был что-то
оставить, ведь он же творческий человек. Что-то наверняка написал.
     Он не думал даже найти записку, слишком  это  было бы примитивно, но он
надеялся на другое. Нестеров повернулся к двери и нажал звонок.
     Войдя снова в квартиру, он  прекрасно понимал, что делает  обыск, но не
стал, конечно, пугать этим Винченцу. Но он профессионально оглядел квартиру,
перерыл рукописи и вдруг на столе обнаружил рассказ.
     Винченца  было заныла снова,  но Нестеров так  посмотрел на жену своего
друга,  что  у  нее  с  лица  мгновенно исчезла  косметика.  Она  затихла  и
присмирела. Начиналась профессиональная работа.
     Нестеров сел на стул и взял в руки  то последнее, что написал его друг.
Это было продолжение уже известного рассказа.
     "Утром в воскресенье на даче, на свежем воздухе, я проснулся совершенно
счастливым.  Я  проснулся и тотчас же  засунул свой нос  под локоть любимому
существу.   Существо   потянулось,  зевнуло,   проснулось,  распахнуло  свои
громадные ресницы  и бросилось  на  меня с поцелуями с утренней, наполненной
солнцем, энергией.
     Пробаловавшись с полчасика, мы обнаружили, что времени  уже много и что
неплохо бы поесть. Долго мы торговались, кому первому вставать,  но вставать
пришлось все-таки ей, а я с удовольствием повалялся еще в  кровати, наблюдая
из-под одеяла за прелестным гибким и стройным телом своей женщины.
     Она одевалась очень красиво.
     Позавидовав  самому  себе,  я  с   удовольствием  оделся,  попрыгал  по
современной оздоровительной системе на одном месте, помчался в ванную.
     Горячей воды не  было, и  поэтому пришлось бриться холодной, к тому  же
опасной бритвой.
     Я, конечно, порезался, а холодная вода приятно защипала щеки.
     Я  вытерся ветхим  полотенцем, которое здесь  висело еще  от сотворения
мира, и  поспешил  в  нашу спальню, куда  уже проникал  запах моего любимого
кушанья - жаренной курицы.
     Вот, оказывается,  какой сюрприз готовила  мне  моя возлюбленная.  Я не
успокоился. Пока не написал на клочке бумажки: "Я тебя люблю" - и не положил
эту бумажку в карман ее пальто.
     Наступила   трапеза.   С   удовольствием   чавкая   набитым   ртом.   Я
удовлетворенно мычал, пока курочка  не сменилась жаренной картошкой.  А  еще
моя девочка намазала мне  бутерброд моим любимым  селедочным маслом и сунула
мне его в рот. Я был в восторге. После крепкого чая с медом я выбрался из-за
стола  и  принялся гоняться  за  ней  по  всей  даче.  Наконец я ее  догнал,
приласкал, поцеловал, приподнял на воздух и забросил на шкаф.
     Я иногда забрасываю ее на шкаф, когда у меня  хорошее настроение, и вот
сегодня я забросил ее, чтобы не мешала ласками, и пошел мыть посуду.
     С  посудой я  справился быстро, снял  жену со шкафа, и мы  быстро с ней
убрали дачу.  Часа в четыре мы собирались ехать в  город домой, а  пока надо
было еще помыть машину.
     Сегодня был вокруг и светился такой  весенний  и прекрасный день, что я
не поленился вынуть из машины половички, отвинтил множество всяких винтиков.
Вынул пропитанную какой-то вонючей мокрой стекловату и просушил ее на печке,
вымыл  мотор,  отполировал  стекла.   Протер  от  пыли  всякие  сувенирчики,
вытряхнул сиденья  и  промазал  мастикой днище.  Все это  нудное  действо  я
проделал с легкостью,  потому что  моя суженная стояла  неподалеку с метлой,
подметала зачем-то прошлогоднюю листву с дорожки и осеняла меня  своею столь
любимой мной улыбкой.
     Удивительно, что, несмотря на то, что она все время была со мной, часам
к  четырем у нее был готов обед.  Мы перекусили и,  проверив на даче мелочи,
как-то: газ, печку. Воду и свет, - поехали потихонечку в город.
     Я сегодня целый день  чувствовал себя счастливым. Во-первых, я сидел за
рулем,  но, несмотря  на то что много лет имею водительские права,  за рулем
веду себя как мальчишка, хотя и езжу  - тьфу,  тьфу, тьфу -  пока осторожно;
во-вторых, я вез ее, и опять-таки, несмотря на то что уже давно женат, я все
еще  в нее влюблен; в-третьих,  она именно такая... самая, самая... Моя... И
без недостатков...
     Я совсем забыл сказать: она запретила мне курить.  Признаться, мне было
это приятно, но все-таки я  тайком покуривал.  Так  вот, сейчас в машине она
сама  прикурила  мне сигарету, чтобы  продлить удовольствие от  сегодняшнего
дня. Прикурила и закашлялась,  а я подумал:  какое  это счастье, когда  твоя
жена не умеет курить.
     Мы ехали по очень  красивой  дороге, только-только  появившаяся  листва
была очень живописна, и мне еще хочется сказать - женственна, и даже если бы
и  было мое настроение плохим, то при взгляде  на нее оно тотчас же стало бы
лучше.
     Я затянулся сигаретой и уж только потом сообразил, что, целуя через час
маму, обязательно расстрою ее тем. Что от меня пахнет табаком.
     Но свой метод в этом плане у  меня, однако, был:  можно было открыть по
приезде  капот, сделать вид, что возишься в  моторе, смочить  руки бензином,
тогда мама не расстроится. Не учует сигаретного дыма, но зато спросит, что с
машиной. Ну, можно что-то придумать незначительное, а то она  рассердится  и
скажет,  что я не берегу ничего: ни ее, ни жену, ни машину, - словом, скажет
все то, что и должна говорить мама.
     Потом мы сядем,  конечно, ужинать, наверняка мама испекла нам  пирог, а
может быть,  и  курник.  Потом  мы (все равно сегодня день отдыха)  сядем за
телевизор или мама почитает нам что-то из своей новой повести.
     Словом,  жизнь будет прекрасна, и сейчас она прекрасна, так хороша, что
даже неудобно перед теми, у кого она сегодня не такая.
     Мы ехали.  И  вдруг прямо перед  нами,  на  обочине  дороги,  словно  в
подтверждении  моим  мыслям,  возник  грязный, неухоженный  автомобиль.  Он,
наверное.  И  должен бы  быть черного лакового  цвета,  если  бы  не  грязь,
покрывающая его колеса, крылья и даже заднее стекло.
     Я посмотрел на номер. Дурацкая привычка, всегда смотрю на номер машины.
     Посмотрел - и вдруг что-то кольнуло меня. Подъехал.  Проехал метров сто
и остановился. Я остановился так далеко от машины не потому, что раздумывал:
остановиться или нет.  Я знал, что остановлюсь и что вылезу сейчас и пойду к
ним на  помощь -  у них спустила шина. Но мне совершенно не надо было, чтобы
моя  супруга,  хотя бы  из  любопытства,  тоже  подошла бы к этой  машине. Я
вспомнил, что это за номер и что за машина.
     Строго  наказав  ей  не выходить,  я убедился, что  она взяла книгу,  и
пошел.
     -Здравствуй, -  услышал  я голос,  такой далекий и такой знакомый, - ты
очень кстати.
     -Здравствуй, - сказал я, показывая на спустившую шину, -  мелочи жизни,
у вас есть домкрат?
     Через три минуты я уже приподнял их машину, снял с нее колесо, поставил
запаску. Через пять минут все было закончено.
     А ведь в машине она была не одна -  за рублем сидел ее отец, обрюзгший,
полный, очень старый,  хотя по возрасту  и  пятидесятилетний человек в седых
усах. За все время, что я  провел возле их машины, он ни разу не произнес ни
слова, не поздоровался.
     - Ты женат?
     Я  не ответил. Она прекрасно видела, что  на моем  пиджаке  пришиты все
пуговицы и что мои губы против моей воли растягиваются в улыбке.
     Я знал эту семью лет  пять  назад. Я знал про них  все, и этого усатого
полного человека, и его дочь, знал и то, что он  болен, как и то, почему  он
не мог сам поменять колесо у машины. У  него  не было сил.  А у нее же ни на
что  не было  никогда желания. Хотя пневматическим домкратом поднять  машину
может и ребенок.
     Она не вышла замуж. А ведь я ее любил,  но испугался быть  в этой семье
шофером  и  помощником  у  ее  отца,  занимавшего  в  то время  приличную  и
соблазнительную должность.
     Как бы мне хотелось в эту минуту, чтобы на мне была роба, а не костюм с
галстуком, как мне хотелось бы, чтобы это я ехал в грязной машине, а не она,
и чтобы мои глаза были бы грустными и не выдавали бы счастливого человека.
     Простившись,  я отправился в свою жизнь. Моя красоточка ждала меня и не
подозревала, что я только что побывал далеко-далеко, где ей быть - я все для
этого сделаю - никогда не придется.
     Мы двинулись в  путь, я  выкурил еще одну сигарету, не  опасаясь теперь
маминых печальных глаз, потому  что моя защитница не преминет  теперь первая
рассказать ей, что я, такой  хороший,  выручил незнакомых людей,  починил их
автомобиль, она ведь,  к счастью, и  не знает, что  замена  колеса  не имеет
никакого отношения к бензину.
     Пока мы ехали в город  по шоссе, я несколько раз обгонял эту  машину  и
она  несколько раз  обгоняла меня, так вроде играли,  а может  быть,  усатый
водитель по настоянию дочери давал ей возможность  рассмотреть мою спутницу.
Ну что же, ради рекламы я даже сделал красивый жест, поправил жене локон, за
что  был награжден  удивительным  взглядом. Когда существует этот  взгляд, я
забываю все на свете.
     Меня  тешила  мысль,  что я  совершил  хороший поступок,  но,  судя  по
печальным лицам тех, кто ехал рядом в черной машине,  я понял,  что совершил
ошибку - не надо было включать сигнал воспоминаний.
     А  то,  что было  дальше, случается  только со мной  или  только в моих
рассказах.  Я  проехал  на красный свет.  Я  сделал это  нарочно.  Я  создал
аварийную ситуацию. К счастью, все обошлось. Грязная машина  остановилась  у
светофора.
     То,  что  должно было случиться  - случилось. Резкая  трель милиционера
заставила меня остановиться.
     Когда  я открывал дверцу, дали зеленый свет, и черная машина пронеслась
мимо.  Я видел, что и  водитель, и его дочь  улыбаются. Кто их  знает, может
быть,  это именно то, что им было нужно.  Мне, по их  разумению, плохо,  я в
беде, милиционер  уже заносит компостер  над моим талоном. Клянусь,  я и тут
был счастлив,  когда увидел,  что  они улыбаются. Кажется,  я попал в точку,
кажется.  И  у  них  будет  сегодня  хорошее  настроение,  когда  они  будут
рассказывать  о  том,  что  мне  на  их  глазах  сделал  просечку   в  талон
предупреждений "гаишник".
     Я вернулся. Вернулся довольный. Я  сделал доброе  дело  не только своим
бывшим знакомым, но и не ударил лицом в грязь  перед своей супругой, которая
конечно  же, думает,  что статус ее мужа такой, что  ни  один  милиционер не
посмеет к нему придраться. Пусть она думает именно так и  не знает, чего мне
стоило уговорить милиционера, чтобы он отпустил меня с миром.
     Он сжалился. Мы поехали дальше.
     Больше я в этот день не курил. Мы еще заехали в магазин, что-то купили,
чтобы не ехать к маме с пустыми руками.
     Доставая кошелек из  кармана, моя  девочка вынула оттуда записку, где я
написал, что  люблю  ее,  прочитала  и  поцеловала  меня  прямо  между  двух
очередей.
     Начинало  смеркаться, и в неоновых  огнях  фонарей  почудился  мне этот
рассказ, в котором и литературоведение-то просто ни при чем, и  вообще никто
ни при чем. А и было-то просто она да я, ради этого вертелась земля".
     Дойдя  до  последних  слов,  Нестеров   посмотрел   на  Винченцу.  "Она
удивительно играет, - подумал он, -  или она не любит своего мужа, или кровь
заставляет ее быть такой сдержанной".
     Ведь он не вернется.
     -Скажите, а последнее время  вы не замечали, - Нестеров подбирал слова,
-  не  замечали,  что он  кого-то  полюбил  или  встретил  женщину.  Ведь  у
творческих людей это нередко бывает.
     -Бывает, - согласилась Винченца. - но ведь я жена писателя, - вспомнила
она  где-то слышанную фразу, - и, если я хочу быть рядом с ним, я должна ему
все прощать.
     "Глупышка,  - опять  подумал  Нестеров, - но, может быть, Наш Герой пал
жертвой каких-то политических интриг", - хотя тотчас же отбросил эту версию.
Он вспомнил как-то разговор с матушкой НГ, и она сказала тогда: "Я создавала
сына не для того, чтобы он занимался политикой".
     И  вдруг  на полковника снизошло осенение:  его друг исчез,  потому что
видел  кругом  только  грустных  людей,  причем  видел  их не только в своей
стране, но и на всей планете. Люди были  грустны независимо от того, где они
жили, независимо от цвета кожи и веры.
     Он  видел, что  он  все  искали справедливости и  им казалось,  что они
найдут ее в чем-то земном. В политике, войнах, суете, добывании денег.  Быть
может, он решил им помочь.
     Несправедливость надо искать  в Космосе.  Именно там произошла какая-то
ошибка. У Бога.
     И тут Нестеров спохватился. Ведь Бог не обещал благости,  он всем своим
учением проповедовал:  ошибки  небес  может  исправить  сам  человек,  если,
конечно, он воспитает в себе должные  силы. А "каждому по его вере" вовсе не
означает, что  христианство лучше язычества. Избирают не веру и не Бога, Бог
- один, а уверенность в вере, нравственность веры.
     И вспомнил  тут  полковник,  к месту ли, не к месту,  что несколько раз
тассовский компьютер принимал сигналы из космоса, предназначенные его другу.
Тогда он был доволен. Еще  бы.  Голос,  нашептывающий его образ  сочинителю,
исходил с небес!

     Глава 3. Не генсек, а ответсек намерен помочь газете
     Пентагон разработал семь сценариев, в
     качестве примера, гипотетических междуна-
     родных конфликтов, в ходе которых американ-
     ские вооруженные силы могут быть вовлечены
     в бой в течение ближайших 10 лет. По одному
     из сценариев Россия нападет на Литву через
     территорию Польши при поддержке Беларуси,
     но при нейтралитете Украины; НАТО прини-
     мает ответные меры. Эти сценарии оценива-
     ются как "первые детальные военные планы
     для эпохи после окончания "холодной войны".
     "Нью-Йорк таймс"

     Ответственный   секретарь  газеты  "Всероссийские  юридические   вести"
Моисеев всю жизнь мечтал быть большим начальником.
     Поэтому он обожал иногда запираться в кабинете и думать, мечтая  о том,
что было бы, если бы он вдруг стал им. Иногда он пугался собственных мыслей,
думая: вот бы выдвинуться хотя  бы в депутаты, чтобы начать  хоть с чего-то,
или  не  побояться   для  начала  начать  публиковать  на  страницах  газеты
шизофреников, проституток,  фашистов. Надо чтобы любым путем газету заметили
и  чтобы она попала как можно быстрее в немилость Правительству. Это сегодня
модно. А потом обвинить Правительство в невыполнении чаяний народа и на этой
волне вскочить куда-нибудь повыше.
     От шизофреников и  проституток  нормальному  и нищему  Моисееву  вскоре
пришлось отказаться. А о платном фашисте стоило подумать еще.
     Моисеев  стал развивать  свою  мысль дальше  и окончательно обиделся на
Правительство.
     Однако  обидами  сыт  не  будешь, надо  было  верстать очередной  номер
газеты.
     И вот настало такое время. Когда в кассе редакции осталось денег на три
зарплаты,  а сверху, откуда-то издалека,  поступило сообщение, что больше не
будет  не  только  дотации, но  что  правительство перекрывает им  фонды  на
бумагу,  и  что,  если  они хотят  и  дальше  гневить сильных  мира сего, им
необходимо сократить  тираж, объем газеты, уволить  половину  сотрудников, а
бумагу покупать на бирже или у спекулянтов.
     Покупать бумагу  у спекулянтов  журналисты не стали, ибо  это  было  бы
нехорошо: проповедовать законность и поступать не морально.
     Но что-то же  надо было делать.  И  вот тогда  известный некогда  всему
прогрессивному    человечеству     журналист,    ответственный     секретарь
"Всероссийских юридических вестей