циным вышли из вестибюля. На улице
по-прежнему   накрапывал  дождь.  Я  попросил   Бориса  Николаевича  немного
"попозировать" -  не зря же  я  прихватил с  собой  одолженный мне фотокором
старенький "Зенит". Но когда после съемки  я собрался уходить, меня окликнул
Ельцин:   "Александр   Степанович,   тут   две   девушки   хотят   со   мной
сфотографироваться".
     Это  были  молодые  женщины,  которые  еще  раньше,   во  время  нашего
разговора, подходили  к нему  и спрашивали - будет ли он играть в бадминтон?
Женщины   взяли   Бориса  Николаевича  "в   клещи"  и  попросили  их  вместе
сфотографировать.  Что  я  и сделал  с большим удовольствием. Затем одну  из
девушек  я  попросил  сфотографировать меня  с БНЕ.  Предварительно я  навел
фотоаппарат  и наметил  точку, откуда надо снимать.  Так появилась  на  свет
фотография,  для  меня  очень  дорогая  и памятная.  Позже  Борис Николаевич
сделает на ней такую надпись: "Уважаемому Александру Степановичу в дни нашей
откровенной беседы и интересной встречи".

     Из дневника.

     27  июля  1988  года. Визировал  написанное  мною  интервью там  же,  в
санатории "Рижский залив". Встретились с Борисом Николаевичем опять же через
главную медсестру и отправились на второй этаж. Это по существу был этаж-сад
- столько там произрастало всякой вечнозеленой растительности. Он повел меня
в угол, где стоял ломберный столик и кресла. У Бориса  Николаевича лицо было
слегка  припухшее и я  подумал, что это  результат  недосыпа...И  вообще мне
показалось, что  он  несколько не в  духе, во  всяком случае, был  не  столь
приветлив, как это было в первую нашу встречу в санатории. Но  я чувствовал,
что дело не во мне, ибо  со  мною  в дальнейшем он был предельно дружелюбен,
шутил, и как-то азартно сделал на фотографии дарственную надпись.
     Мы  уселись за столик  и я дал  ему  рукопись.  Я немного волновался  -
может,  допустил  какой-то  ляпсус. Что-то  не так  понял,  или  безграмотно
написал  какое-нибудь  слово... Борис  Николаевич читал  очень внимательно и
сразу же отметил ошибку: у  меня  был назван  Октябрьский Пленум,  когда его
вывели  из  кандидатов в  члены  Политбюро, а нужно было - февральский (1988
г.). Эту неточность он уловил, когда читал материал второй раз. В нескольких
местах сделал  пометки: например, что на Х1Х-й партконференцию его выдвинули
коммунисты  Карелии.  И  еще  была  правка  в  том  месте, где  речь  шла  о
самоубийстве одного из секретарей райкома. А нужно было:  "бывшего секретаря
райкома..." Концовку интервью я сделал сам, но при этом строго придерживаясь
контекста всего интервью, и Борис Николаевич его одобрил.
     Когда  текст  был дважды прочитан, Ельцин, сказав, "что вроде бы  все в
порядке", в знак  согласия поставил  свою  подпись  на  первой  и  последней
странице.  Тогда же  он дал мне свой московский домашний  адрес и телефон, и
попросил прислать как можно больше экземпляров газеты с интервью.
     Тогда  он  не знал, что наша беседа появится  сразу в двух газетах, да,
честно  говоря, я и сам не совсем был в этом уверен. Еще  была сильна власть
Главлита и  идеологический отдел ЦК  не дремал... И как  показали дальнейшие
события, весь процесс  взятия  интервью, встречи с  БНЕ, прохождение его  по
редакциям  негласно прослеживались  теми,  кому  поручено  было  такого рода
делами заниматься. Я знаю, что редактора "Юрмалы" Авара Бауманиса вызывали в
юрмальский  горком  партии  и "настоятельно  советовали" не  публиковать это
интервью. Когда  доводы  горкома  были проигнорированы,  уровень  "уговоров"
поднялся  до ЦК  КП Латвии. Но  там  уже  не было  единодушия  на  "предмет"
Ельцина: одни категорически были против интервью с  опальным Ельциным, чтобы
оно не добавило  еще больше  смуты  в общественном  мнении. Но были и такие,
которые не прочь были попортить нервы Горбачеву, выставив перед ним "феномен
Ельцина"...
     Накануне выхода интервью в свет, то есть 3 августа 1988 года,  я не мог
найти себе  места. Не  покидали сомнения, что где-то кто-то нажимает кнопки,
вертит  телефонные  диски,  прикидывает  -  "давать  добро"  или  тормознуть
поступление интервью на офсетные  машины...  Первым был отпечатан  латышский
тираж газеты "Юрмала".  Ответственный секретарь "Советской  молодежи" Володя
Шулаков меня  успокаивал: "Если  до 21  часа материал не снимут, значит, все
пойдет нормально..."
     Где-то в 20.30 к заместителю  редактора "СМ"  Светлане Фесенко заявился
представитель Главлита и спросил: с  кем эта публикация согласована? Это был
критический момент, ибо, узнав, что никакого согласования ни с кем не  было,
чиновник ушел и мы  не знали,  что он предпримет.  Но у нас был  неотразимый
аргумент в пользу интервью: ведь беседа не с кем-нибудь, а с делегатом Х1Х-й
партконференции, членом ЦК КПСС,  депутатом  Верховного Совета РСФСР...Какие
тут могут  быть сомнения, а,  господа? И видимо,  те, у кого сильно чесались
руки снять материал, в силу своего догматического  воспитания, сделать этого
уже не могли...
     Когда  в 22 часа начали печатать русский тираж "Юрмалы",  я  облегченно
вздохнул. Все,  "птенцы"  наконец  вылетели  из гнезда и теперь  что  бы  ни
случилось,  паблисити Ельцина  состоялось. Спустя тридцать минут пошел тираж
"Советской  молодежи"...В  тот  день  выпускающим  редактором  в  "Советской
молодежи"  был  мой  друг  Вадим  Шершов,  который  и  снабдил  меня  пачкой
свежепахнущих типографской  краской  номеров с  интервью с БНЕ. На следующий
день  началась настоящая охота за  "Юрмалой" и "Советской молодежью". И этот
бум продолжался на протяжении нескольких недель.
     Вот  то самое первое в  Союзе интервью,  вышедшее 4 августа 1988 года в
газетах "Юрмала" и "Советская молодежь".

     "СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ - КОМПАС
     ПЕРЕСТРОЙКИ."

     - Борис Николаевич, в нашей республике, как, впрочем, и всюду в стране,
сейчас проходят встречи с делегатами Х1Х-й  партийной конференции. Думается,
выражу   общее  мнение   большинства  читателей,  если  задам   вам  вопрос:
согласуется ли ваше желаемое  с тем, что происходило действительно на данном
партийном форуме? Другими словами, каково ваше мнение о конференции в целом?
     - Было  бы, конечно,  наивным  полагать,  будто конференция решила  или
могла решить  все  накопившиеся проблемы.  Но ее значение  уже само по  себе
велико потому, что она коренным образом повлияла на умы людей, их настроения
да и  на всю  обстановку  в стране. По сути своей  она была  беспрецедентна.
Совпало  ли,  как  вы  выражаетесь,  желаемое с действительным? Не во  всем,
разумеется, - возможно, на ней не были приняты такие  решения, на которые я,
как делегат, возлагал особые надежды. Но так, наверное,  может сказать любой
из пяти тысяч  представленных на конференции делегатов. У каждого, очевидно,
был свой минимум  ожиданий. Но дело еще вот в чем: скоро состоится Пленум ЦК
КПСС, на  котором уже  в  более  концентрированном  виде  будут  обсуждаться
решения конференции (беседа состоялась 23 июля 1988 г.- А.О.). То есть будут
намечены более конкретные  разработки по реализации решений  партии. Поэтому
нельзя так  обобщенно  воспринимать  конференцию,  как  будто  она  все  уже
расставила по своим  местам. Конференция не вырабатывала инструкцию, которую
можно было бы положить перед собой, и ставя галочки, начинать проводить ее в
жизнь. Она  дала глобальный политический  документ, из  сути которого  будут
следовать решения более детального свойства.
     Теперь  о  субъективном,  что  ли,  восприятии  конференции.  По-моему,
делегат  из Латвии  в записке в президиум призывал выступавших  говорить  по
существу,  а не делать самоотчеты.  К  сожалению,  сказалась старая привычка
распространяться  больше  о себе, нежели о делах, волнующих всех. Порой было
обидно  за  некоторых  ораторов,  представлявших солидные делегации, которые
выступали беспрограммно, беспроблемно, да так  гладко, словно живем мы уже в
мире  покоя и благоденствия.  Тон иных речей очень  напоминал атмосферу ХХ1V
или ХХV  съездов.  И  я не верю, что некоторые "розовые" выступления шли  от
незнания  реальной  обстановки   в  стране.   Скорее,  их   бесконфликтность
объяснялась желанием  выказать себя этакими "тихими  перестройщиками". А это
больше согласуется с застоем, нежели с духом перестройки. Ведь перестройка -
это борьба. И вестись она должна не шепотком и не с помощью фигур умолчания,
даже если эти фигуры очень кому-то по душе.
     Проблем  в стране накопилось до  чрезвычайности много. Причем настолько
острых,  что  малейшее промедление  в  их решении становится просто опасным.
Привлекательность  социализма  за  последние  десятилетия  и  так  несколько
потускнела. И происходит это опять же из-за нашего стремления показать, а не
доказать. Этого просто нельзя не  учитывать.  И я глубоко  убежден,  что без
истинно  революционных  преобразований в политической структуре общества,  в
экономике, в социальной сфере -  престиж социализма не поднять... (за  такие
фривольности лет пять назад посадили бы в тюрьму).
     - Потому  что в прежние времена мы больше всего заботились об украшении
"фасада", нежели устройстве внутренних помещений нашего общего дома...
     - Авторитет  отдельного  человека  складывается  не  из его, пусть даже
очень правильных,  но  по  сути  "пустоцветных",  слов,  а  из  полезных для
общества  дел. Я подчеркиваю:  полезных  для  общества. Не  секрет, что наша
легкая  промышленность  годами  выпускала  миллионы  пар обуви,  а купить  в
магазине хорошие ботинки нечего было и мечтать. Мы производили больше всех в
мире комбайнов, но они у нас самые некачественные.
     Авторитет  партии  тоже   складывается  не  из  громогласных  лозунгов,
призывов,  решений,  количества конференций  или  съездов.  Слава богу,  что
недостатка  во всякого  рода решениях  и постановлениях у нас не  ощущается.
Гораздо важнее  разобраться в реалиях  жизни. А они таковы, что  потребность
населения во многом не удовлетворена.  Мы как будто забыли, что обязаны дать
народу такой  уровень  жизни,  чтобы он мог соперничать с другими  странами.
Даже  превзойти, ибо мы сказочно богаты. Если  мы этого  добьемся, авторитет
социализму обеспечен. Восстановится  престиж партии.  Пока же мы значительно
отстаем и,  кажется, путей к форсированному продвижению вперед  у нас не так
уж много. Поэтому, если не будет ощутимого  рывка вперед (Б. Ельцин попросил
не ассоциировать  слово "рывок" со  словом  "скачок", -  А.О.),  перестройка
может захлебнуться. Будем честны: пока  что кроме активных  действий средств
массовой информации, интеллигенции - других бросающихся в глаза сдвигов пока
незаметно. Или во всяком случае их очень и очень мало.
     -  Если я  вас правильно  понял, еще не  наступила  пора материализации
выдвинутых перестройкой концепций?
     - Совершенно верно!
     - Но дух народа воспрянул, что уже само по себе обнадеживает.
     - Обнадеживает и беспокоит - не обмануть бы надежды  народа...Я считаю,
что  необходимо наметить этапные два-три года, в течение которых должен быть
решен ряд узловых вопросов, касающихся благосостояния населения. И во что бы
то ни стало воплотить  их в  жизнь. Это очень поддержит, как вы  выразились,
дух народа, укрепит веру в перестройку. Людей надо вволю и вкусно накормить,
одеть,  дать  им  надежную  крышу  над  головой,  убедить   в  необратимости
демократизации...
     - Что вы подразумеваете под словами "узловые вопросы"?
     -   Безусловно,  питание,   товары  народного   потребления  и  бытовое
обслуживание.  Под словами "бытовое обслуживание"  я имею в виду  обобщенное
понятие - всю сферу услуг.
     -  Ваша  позиция  отчетливо  согласуется  с позицией  другого  делегата
конференции - С.Н. Федорова: "Главная оценка системы  управления  -  уровень
счастья людей".
     -  И   это  главное,  ради  кого,   собственно,  и  свершалась  Великая
Октябрьская революция  и ради чего мы, коммунисты, должны работать  больше и
лучше всех.
     -  Борис  Николаевич,   в  период   выдвижения   делегатов   на   Х1Х-ю
партконференцию многих интересовало - а будет  ли  избран  на нее "опальный"
Ельцин? Кто вас делегировал на конференцию?
     - Не хотел бы делать вид, что этот вопрос меня  не волновал.  Еще и как
волновал!   Меня  выдвинул   двенадцатитысячный  актив  коммунистов   завода
"Уралмаш",  другие  уральские предприятия,  город  Свердловск. Я представлял
также на конференции многие  предприятия,  организации, институты Москвы. Но
избрали меня коммунисты Карелии.
     - Вы сказали, что перед выборами на  конференцию  вы волновались. С чем
это было  связано -  что  вы, не получив  мандата делегата, почувствовали бы
себя несправедливо обделенным, или что  неизбрание  на конференцию лишило бы
вас возможности  обнародовать  позицию  в  отношении  происходящих в  стране
общественно-политических сдвигов?
     - Пожалуй, в  этом было главное. Хотя полной уверенности в том, что мне
на конференции будет предоставлена трибуна, у меня не было. Вызывал волнение
еще и  тот факт, что подготовка и сами  выборы делегатов  шли, мягко говоря,
ускоренными  темпами.  И  поспешность   в  таком  чрезвычайно  важном  деле,
естественно, не была попутчицей демократии.
     - О  вас, товарищ министр, ходят чуть ли не легенды. Говорят, например:
когда   Ельцин  был  первым   секретарем   Московского  горкома  партии,  он
демонстрировал,  я  подчеркиваю  это слово,  демонстрировал  свое  неприятие
элитарности.  Дескать,  вы ездили на работу в общественном транспорте, часто
бывали  в трудовых коллективах,  что  еще в  недавние времена не  очень было
принято среди работников такого ранга. Какими мотивами вы руководствовались,
демократизируя таким образом деятельность номенклатурного работника?
     -  Такое  поведение  партийного  руководителя  -  не  мое  изобретение.
Социалистическая  революция 1917  года  никогда  бы  не  победила,  если  бы
большевики не шли в массы. Если бы они чурались и  не понимали  их. В Ленина
были  выпущены пули именно в тот  момент,  когда он  после выступления перед
рабочими возвращался  с завода  Михельсона. И поверьте, я не  выпячивал свой
стиль работы,  потому  что  это для меня было естественным делом. Еще будучи
первым секретарем Свердловского  обкома  партии, я бывал практически на всех
предприятиях  и  имел тесный контакт с  рабочими. Ну,  а что  тогда называть
связью с массами, если  не  личный контакт с ними? То, что  рабочий  человек
может сказать у  своего станка, он вряд ли  отважится сказать на официальном
приеме. Да и  приучен наш рабочий человек в  присутственных местах, особенно
где есть  большие президиумы, шибче молчать, а когда его попросит начальство
- бурно аплодировать. И  происходит это не потому, что  он такой пассивный и
несознательный,  а  лишь  потому, что ему  десятилетиями внушали:  ты,  мол,
поддержи нас, а  все  остальное  мы сделаем  сами. А все  ли  претворялось в
жизнь, за что голосовал рабочий?
     За  два года работы в Москве  первым секретарем партийной организации я
побывал на 200 промышленных предприятиях. Встречи  с трудовыми  коллективами
помогли  мне  узнать  истинное  их  отношение  к  перестройке,   настроение,
производственные проблемы. Иначе как можно ощутить реальную  жизнь? С высоты
власти  она  иногда представляется нам,  руководителям,  узорчатым  красивым
полотном, а когда перспективу изменишь - увидишь в узорах изъяны, недоделки,
а то и прорехи.
     Когда, допустим, я шел по пролету какого-нибудь цеха и видел обращенные
на меня доброжелательные лица рабочих,  я  проходил  мимо. Чувствовал, здесь
"вопросов  нет". Но когда видишь  лица раздраженные,  а  то  и  злые,  нужно
обязательно  спросить,  что   волнует  людей,  чем   они  озабочены?  Многое
проясняется в таких далеко не парадных контактах.
     До 1985 года рост промышленности Москвы составлял  один-два процента, в
процессе  перестройки вырос  до пяти процентов. Процент  обновления активной
части   основных   фондов   с  двух  процентов  поднялся   до   одиннадцати.
Промышленность Москвы устарела и нуждалась в коренной перестройке, равно как
нуждалась в  этом жилищное строительство, здравоохранение, сфера  быта и др.
Однажды  я  спросил  бывшего  министра  здравоохранения  Буренкова:  как  вы
оцениваете уровень медицинского обслуживания москвичей? Тогда он мне заявил:
"Как самое худшее в стране..."  Вот  так. Пришлось поездить по поликлиникам,
высиживать по  несколько часов в очередях - благо тогда в лицо меня москвичи
не знали - разговаривать с людьми. Засекал  по часам - некоторые  участковые
врачи принимали одного пациента не более пяти минут.  А что можно сделать за
пять минут?  Разве что  навсегда отбить  охоту доверять  врачу, всему нашему
здравоохранению и в конце концов - принципам социальной справедливости.
     Хочу подчеркнуть, что, будучи первым  секретарем горкома партии Москвы,
не  делал  ничего  такого,  чтобы  каким-то образом выпятить себя или делать
кому-то  наперекор. Ни в коем случае! Это была моя настоятельная потребность
во встречах с людьми в естественной обстановке. И я думаю, такая потребность
должна  присутствовать  в  работе   руководителя  любого  ранга,  вплоть  до
Генерального секретаря.
     - В чем его, по моему, никак нельзя упрекнуть...
     -  Действительно,  Михаил  Сергеевич  Горбачев  активно  встречается  с
трудящимися, но, к сожалению, далеко  не все высокопоставленные руководители
следуют  его  примеру.  Знаю  таких  партийных,  советских  и  хозяйственных
деятелей, которые просто боятся показаться на людях. Тем более, если их ждет
недовольная аудитория, в которую  надо  "врезаться" и  с которой  надо вести
речь не языком телетайпной ленты, а сугубо откровенно, а главное - с выходом
на решение проблемы.
     Да, я  ездил в общественном  транспорте и скажу вам -  дело это очень и
очень трудоемкое.  Если я,  например, собирался  на какой-либо  завод,  то я
предварительно намечал  маршрут,  по которому  обычно добираются  до  завода
рабочие.   К  примеру,  основной  поток  рабочих   завода  имени   Хруничева
направляется со стороны Строгино.  В  шесть  часов  утра я садился здесь  на
автобус, добирался на  нем до метро, пересаживался снова на автобус и к семи
оказывался у проходной предприятия. И не ждал, когда приедет директор, шел в
цеха,  в  рабочую  столовую. И  когда  затем  разговор заходил  об  "адовых"
сложностях транспорта, я отчетливо понимал озабоченность рабочих. А поняв до
корней проблему, легче найти ее уязвимые места. И тут уже "работает" не один
холодный расчет, который  обычно обитает в кабинетах, начинает "действовать"
человеческое сопереживание.  Потому  что  нельзя  браться  за большое  дело,
руководствуясь лишь экономическим расчетом. Нет, в партийной работе - и  это
особенно важно понять - должна  быть движущая эмоция, если  угодно, страсть.
Иногда  меня призывали: будь спокойнее, будь сдержаннее, ведь так солидности
больше.  Я лично этого не  понимаю. Ленин был очень эмоциональным, страстным
человеком, и в то же время это не мешало ему решать грандиозные задачи. А мы
ведь его ученики. Да это же абсурд - называть себя ленинцем и носить в груди
ледяное сердце. Да и почему я по чьему-то указанию или прихоти должен менять
свою физиологию, свою натуру? Во-первых, это, наверное, невозможно  сделать,
и, во-вторых, не считаю нужным превращаться в ходячий модуль.
     Я старался узнать  проблемы  Москвы не из кабинетного  окна. Однако  не
отрицаю и работу в кабинете - именно там были нами "нарисованы" 24 программы
развития Москвы до 2000 года. К счастью, все они действуют и поныне.
     Теперь о моем отношении к  элитарности.  Повторяю, что никогда не хотел
противопоставить свой "стиль" какому-то другому. Но  что  тогда  мы называем
перестройкой?  Экономическая реформа?  Она, конечно, жизненно необходима, но
ведь  без  разрушения старых стереотипов мы не  осилим и  реформу. То