сь в ряд,  словно армейское подразделение,  приготовившееся  к
обороне, и, как  по команде,  засунув в рот пальцы, стали рассматривать  нас
черными глазами.  За  ними  показалась  мать, невысокая,  довольно  красивая
индеанка с робкой улыбкой.
     -- Входите, сеньоры, входите,-- пригласила она, делая знак рукой, чтобы
мы вошли в сад.
     Мы  вошли.  Луна,  присев  на  корточки,   стал  тихо  разговаривать  с
обрадованными ребятишками, а Хельмут, излучая благожелательность, неотразимо
улыбался женщине.
     --  Этому сеньору,--  сказал он,  крепко  стискивая  мое  плечо, словно
боясь, что я могу убежать,-- этому сеньору  нужны живые bichos, а? На днях я
проезжал  мимо  вашего  дома  и  увидел,  что  у  вас  есть  попугай,  самый
обыкновенный и  довольно  уродливый попугай. Я не сомневаюсь, что сеньору он
не понравится. Но мне все-таки хочется показать  ему эту ни на что не годную
птицу. Женщина рассердилась.
     --  Это красивый попугай,-- заговорила она  визгливо и негодующе,-- это
очень  красивый  попугай, это даже  исключительно  редкая птица.  Ее поймали
высоко в горах.
     -- Чепуха,-- твердо сказал Хельмут,--  я много  раз видел таких птиц на
рынке в Жужуе, и они были настолько обыкновенными, что их отдавали буквально
даром. Этот несомненно из таких же.
     --  Сеньор  ошибается,--  сказала  женщина,-- это самая  необыкновенная
птица, очень красивая и ручная.
     -- Не думаю, чтобы она была красива,-- сказал Хельмут и важно добавил:-
А что касается того, что она ручная, то сеньору все равно -- пусть она будет
дикой, как пума.
     Я почувствовал, что мне пора вмешаться в спор.
     -- Э... Хельмут,-- неуверенно начал я.
     -Да,--  сказал  он,  поворачиваясь  ко мне и  глядя на  меня глазами, в
которых еще горел отблеск битвы.
     --  Мне не хочется вмешиваться,  но не лучше было бы сначала посмотреть
птицу, а потом уже торговаться? Я хочу сказать,  что она может  оказаться  и
самой обыкновенной, и очень редкой.
     -- Да,-- сказал Хельмут, пораженный новизной этой мысли,--  да, давайте
посмотрим птицу.
     Он повернулся и посмотрел на женщину.
     -- Где же эта ваша жалкая птица? -- спросил он.
     Женщина молча показала через мое левое плечо, и,  обернувшись, я увидел
попугая, который с  интересом смотрел на нас, сидя  среди листьев  на  ветке
гранатового дерева всего футах в трех от меня. Стоило мне взглянуть на него,
и  я понял,  что  он  должен стать моим,  потому  что  это  была редкость --
краснолобый  амазон,  птица   по  меньшей  мере  необычная  для  европейских
коллекций. Для амазона он был,  пожалуй, мелковат, но  зато  оперение у него
было  красивого  травянисто-зеленого  цвета  с  желтыми подпалинами;  вокруг
черных глаз у него были белые кольца,  а на лбу -- очень яркие алые перышки.
На ногах,  там, где кончались перья, он, казалось, носил оранжевые подвязки.
Я  жадно глядел на  него. Потом,  попытавшись  сделать  бесстрастное лицо, я
обернулся к Хельмуту и с нарочитым безразличием пожал плечами. Я уверен, что
это ни на мгновение не могло обмануть владелицу попугая.
     -- Это  редкость,--  сказал  я,  пытаясь  передать  модуляциями  голоса
отвращение к попугаю,-- я должен заполучить его.
     -- Вот видите?  --  сказал  Хельмут,  снова  переходя в  наступление.--
Сеньор говорит, что это самая обыкновенная птица и что у него уже есть шесть
таких в Буэнос-Айресе.
     Женщина глядела на нас очень недоверчиво. Я стараются напустить на себя
вид человека, который уже обладает  шестью краснолобыми амазонами и больше в
них не нуждается. Женщина колебалась, но потом пошла с козыря.
     -- Но этот попугай говорит,-- торжественно сказала она.
     -- Сеньору все равно, говорит он  или  нет,--  быстро отразил ее натиск
Хельмут. Мы все подошли к птице и собрались в кружок возле ветки, на которой
она сидела. На этот раз попугай смотрел на нас безучастно.
     --  Бланке...  Бланке,--  ворковала  женщина,--  como te  vas? <Как  ты
поживаешь? (испан.)> Бланке?
     - Мы дадим вам за него тридцать песо,-- сказал Хельмут.
     --  Двести,-- отрезала женщина.-- За говорящего  попугая двести -- и то
дешево.
     -- Чепуха,-- сказал Хельмут,-- почем нам знать, что он говорящий? Он же
до сих пор ничего не сказал.
     --  Бланке, Бланке,-- страстно ворковала женщина,-- поговори с мамой...
говори, Бланке.
     Бланке смотрел на нас задумчиво.
     -- Пятьдесят песо,  и учтите, мы даем эту кучу  денег за птицу, которая
не говорит,-- сказал Хельмут.
     -- Madre de Dios  <Матерь  Божья  (испан.).>,  но  он  же болтает  весь
день,-- чуть не плача говорила женщина.-- Он говорит  чудесные  вещи...  это
лучший попугай из всех, каких я только слышала.
     -- Пятьдесят песо, и больше никаких,-- решительно произнес Хельмут.
     --  Бланке,  Бланке,  говори,--  взывала  женщина,--  скажи  что-нибудь
сеньорам... пожалуйста.
     Попугай  зашелестел  зелеными крыльями,  склонят голову набок и  сказал
отчетливо и медленно:
     -- Hijo de puta <Сын шлюхи (испан.).>.
     Женщина остолбенела, она стояла с  открытым ртом и  не могла поверить в
вероломство своего любимца. Хельмут глубоко  и удовлетворенно вздохнул,  как
человек,  знающий, что битва выиграна. Медленно, с  нескрываемым злорадством
он повернулся к неудачнице.
     -- Так! -- прошипел  он,  словно  злодей  в  мелодраме.-- Так!  И  это,
по-вашему, говорящий попугай, а?
     -- Но, сеньор...-- тихо произнесла женщина.
     -- Довольно! --  оборвал ее Хельмут.-- Мы уже достаточно наслушались. К
вам пришел  иностранец,  чтобы помочь  вам. Он дает  вам деньги за никчемную
птицу. А что делаете вы? Вы  пытаетесь надуть его. Вы утверждаете, что  ваша
птица говорит. Вы стараетесь выманить побольше денег.
     -- Но она действительно говорит,-- неуверенно запротестовала женщина.
     -- Да, но что она говорит? -- шипел Хельмут. Он замолчал,  вытянулся во
весь свой рост, набрал полные легкие воздуха и проревел:-  Она говорит этому
великодушному, доброму сеньору, что он сын шлюхи.
     Опустив глаза, женщина водила пальцами ноги по пыли. Она была побеждена
и понимала это.
     -- Теперь, когда сеньор знает, каким отвратительным  вещам  вы  научили
эту птицу, я думаю, что он от нее откажется,-- продолжал Хельмут.-- Я думаю,
что  теперь  он  не предложит  вам даже  пятидесяти песо  за птицу,  которая
оскорбила не только его, но и его мать.
     Женщина  бросила  на  меня  быстрый  смущенный  взгляд  и  вернулась  к
созерцанию большого пальца своей ноги. Хельмут повернулся ко мне.
     -- Она  в  наших руках,--  сказал он умоляющим  тоном.--  Вам  остается
только попытаться сделать вид, что вы оскорблены.
     -- Да,  я оскорблен,--  сказал  я,  стараясь  прикинуться  обиженным  и
подавить  желание  рассмеяться.-- Действительно,  среди  многих оскорблений,
которым я подвергался, такого оскорбления еще не было.
     -- Вы отлично играете,-- сказал Хельмут, протягивая руки, словно умоляя
меня сменить гнев на милость.-- А теперь уступите немного.
     -- Ладно,--  неохотно сказал я,-- но только в последний раз. Пятьдесят,
вы сказали?
     --  Да,--  ответил  Хельмут,  и,  пока я доставал  бумажник,  он  снова
повернулся к женщине.-- Сеньор сама доброта, он простил вам  оскорбление. Он
удовлетворит  вашу   алчность  и   заплатит   пятьдесят   песо,  которые  вы
потребовали.
     Женщина просияла.  Я вручил ей грязные ассигнации и подошел  к попугаю.
Он смотрел на меня задумчиво. Я протянул ему палец, он деловито вскарабкался
на  него, а  потом по руке перебрался ко  мне  на плечо. Здесь  он уселся и,
понимающе взглянув на меня, сказал совершенно отчетливо и громко:
     --  Como te vas, como te vas, que tal?  <Как поживаешь,  как поживаешь,
как дела? (испан.)> -- и пакостно захихикал.
     --  Поторапливайтесь,-- сказал Хельмут,  подстегнутый таким  окончанием
сделки.-- Поедем посмотрим, что еще найдется у других.
     Мы  раскланялись  с женщиной.  Потом,  когда мы уже  закрыли  за  собой
бамбуковую  калитку и садились в  машину, Бланке повернулся на моем плече  и
выпалил своей бывшей владелице на прощание:
     -- Estupido, muy estupido <Глупая, очень глупая (испан.).>.
     --  Этот попугай,-- сказал  Хельмут,  поспешно трогая машину с места,--
сам черт.
     И я не мог не согласиться с ним.
     Кое-что мы в  этой деревне  все-таки  нашли.  Тщательно допрашивая всех
встречных и  поперечных, мы  приобрели пять желтолобых амазонских  попугаев,
броненосца  и  двух пенелоп.  Пенелопа  относится к пернатой дичи, у местных
жителей она  имеет ономатопическое -- звукоподражательное название charatas,
напоминающее крик этой  птицы.  На  первый  взгляд  она похожа  на  тощую  и
неряшливую  курочку  фазана.  Оперение  у нее  странного  коричневого  цвета
(бледноватого, как у лежалой плитки шоколада),  переходящего на шее в серый.
Но если поглядеть на птицу, когда она освещена солнцем, то тускло-коричневый
цвет оказывается на  самом деле радужным с золотистым отливом.  Под клювом у
нее  две красные  сережки,  а перья на голове,  когда она возбуждена, встают
хохолком, похожим  на мужскую  прическу ежик. Обе птицы были взяты из гнезда
двухдневными  птенцами и  вскормлены  в неволе,  и поэтому они оказались  до
смешного ручными. Амазонские попугаи тоже были ручными, но ни один из них не
обладал лингвистическими познаниями Бланке. Они  только и могли что время от
времени бормотать  "Лорито"  и пронзительно свистеть. Тем не менее я считал,
что потрудились  мы в  это утро  неплохо. Торжествуя, я отнес покупки домой,
где  Джоан Летт великодушно  разрешила мне разместить их в своем пустовавшем
гараже.
     Так  как клеток у меня не было, в гараже я их  всех выпустил,  надеясь,
что они  устроятся сами. К моему  удивлению, так  и случилось. Попугаи нашли
себе удобные насесты, подальше  друг  от друга, чтобы не драться, и хотя все
ясно  сознавали,  что Бланке  самым хамским  образом корчит из себя хозяина,
ссор по пустякам и других проявлений неблаговоспитанности не было.  Пенелопы
тоже нашли себе насесты, но сидели на них только когда спали.
     Днем они  предпочитали бродить  по  полу, вскидывая  время  от  времени
головы и издавая оглушительные крики. Броненосец, как только  его выпустили,
убежал  за  большой ящик и проводит там  в размышлениях  все  дни; только по
ночам он, крадясь  на  цыпочках и  бросая исподтишка  опасливые  взгляды  на
спящих птиц, выходил, чтобы поесть.
     На другой день по всей деревне  прошел слух,  что  приехал  сумасшедший
гринго,  который платит  хорошие деньги  за  живых  животных, и тотчас потек
ручей новых экземпляров. Первым пришел  индеец,  который  приволок  на конце
веревки  кораллового  аспида,  всего  в  желтых, черных  и красных  полосах,
похожего  на  особенно  безвкусный  старомодный  галстук.  К  сожалению,  он
переусердствовал  и  затянул петлю  на  шее  слишком туго -- змея  оказалась
мертвым-мертва.
     С  другими  предложениями мне  повезло  больше.  Нежно прижимая к груди
большую  соломенную шляпу, пришел еще один  индеец. После  вежливого  обмена
приветствиями  я  попросил  показать, что  это он так  бережно прячет.  Сияя
надеждой, он  протянул мне шляпу, и я увидел в ней  прелестнейшего  котенка,
который смотрел на  меня влажными глазенками. Это был детеныш кошки Жоффруа,
мелкого вида  диких кошек, который  теперь встречается  в Южной Америке  все
реже  и реже. Мех у него  был желтовато-коричневого цвета  и сплошь испещрен
аккуратными темно-коричневыми пятнышками. Котенок смотрел на меня из глубины
шляпы большими голубовато-зелеными глазами, будто умоляя, чтобы я взял его в
руки. По собственному опыту я знал, что самые невинные на вид существа могут
причинить  самые  скверные  неприятности.   Но,   введенный  в   заблуждение
ангельским выражением мордочки котенка, я протянул руку. И  тотчас он сильно
укусил меня за мякоть большого  пальца и оставил двенадцать глубоких красных
борозд на тыльной стороне руки. Я отдернул руку и выругался, а котенок снова
принял свою невинную позу, ожидая, по-видимому, какую еще веселую игру я для
него придумаю. А тем временем я, как проголодавшийся вампир, сосал свою руку
и,  поторговавшись с индейцем, в конце концов купил своего обидчика, который
шипел  и рычал,  как маленький  ягуар. Я пересадил его  из  шляпы  в  ящик с
соломой и оставил примерно на час одного, чтобы дать ему  освоиться, считая,
что причиной его дурного  настроения был  страх,  которого он натерпелся  во
время поимки и  путешествия в соломенной  шляпе.  Ведь этому  существу  было
всего недели две от роду.
     Когда мне  показалось, что котенок  уже освоился и больше  не отвергнет
моих попыток вступить в дружеские отношения, я снял с ящика  крышку и  бодро
заглянул внутрь. Я не лишился глаза только  потому, что он промахнулся всего
миллиметра на три.  Я  задумчиво стер со щеки кровь; да,  с этим дьяволенком
мне будет  нелегко. Обернув руку мешковиной,  я поставил в  один  угол ящика
блюдце с  сырым  яйцом и  мясным  фаршем,  а в другой  -- чашку  с молоком и
предоставил котенка самому  себе. На следующее утро оказалось, что к  еде он
не притрагивался. Предчувствуя, что  мне  достанется больше, чем накануне, я
налил в бутылочку теплого молока, обернул руку мешковиной и подошел к ящику.
     Мне не раз приходилось  кормить соской испуганных, раздраженных, а то и
просто глупых животных, и я думал, что знаю почти  все их уловки. Но котенок
доказал мне, что в этом деле я сущий новичок. Он был так юрок, быстр и силен
для своего маленького  роста, что  после  получаса  борьбы  у меня появилось
такое ощущение,  будто  я пытаюсь двумя ломами поднять капельку ртути. Я был
залит молоком  и  кровью и  совершенно выдохся,  а  котенок смотрел  на меня
горящими глазами  и,  очевидно,  был  готов,  если  понадобится,  продолжать
сражение еще три  дня.  Больше всего меня раздражало то, что  у котенка были
очень хорошо развитые зубы (я испытал это на собственной шкуре), и  я думал,
какого же черта  он не хочет есть сам. Но  я знал, что  в своем упрямстве он
может  буквально заморить себя голодом.  Накормить  его, по-видимому,  можно
было только из бутылочки. Я положил котенка в ящик,  омыл свои раны  и  стал
заклеивать пластырем наиболее глубокие из них. В это  время, весело напевая,
вошел Луна.
     -- Доброе  утро, Джерри,-- сказал  он  и вдруг замолчал, заметив, что я
окровавлен. Из небольших царапин у меня все  еще сочилась кровь. Луна широко
раскрыл глаза.
     -- Что это? -- спросил он.
     -- Кошка... gato,-- сказал я раздраженно.
     -- Пума... ягуар?
     -- Нет,-- неохотно ответил я,-- chico gato montes <Дикий горный котенок
(испан.).>.
     -- Chico gato montes,-- недоверчиво повторил он,-- сделал это?
     --  Да. Проклятый  дурачок не хочет есть.  Я пытался  покормить  его из
соски,  но  этот  чертов котенок  дерется как тигр.  Помочь ему может только
пример...-- Я замолчал,  мне пришла в  голову отличная мысль.-- Пошли, Луна,
навестим Эдну.
     -- Почему Эдну? -- спросил Луна, шагая за мной к дому Хельмута.
     -- Она может мне помочь,-- сказал я.
     -- Но, Джерри, Хельмуту не понравится, если Эдну укусит дикий котенок.
     --  Никто ее не укусит,--  объяснил я.-- Я просто хочу  попросить у нее
котенка.
     Луна смотрел на меня черными удивленными  глазами, эта головоломка была
выше его понимания, и  он  просто пожал плечами и пошел  за мной к  парадной
двери Хельмута. Я хлопнул в ладоши и вошел в гостиную. Эдна уютно устроилась
над громадной кучей носков и мирно штопала их, слушая патефон.
     --  Здравствуйте,--   сказала   она,  одаряя  нас  широкой  приветливой
улыбкой.-- Джин там, угощайтесь.
     У  Эдны  был  отличный спокойный  характер,  ничто,  кажется, не  могло
взволновать  ее. Я  уверен, что если  бы я вошел в гостиную,  ведя  за собой
четырнадцать марсиан, она и тогда бы просто улыбнулась и показала, где найти
джин.
     -- Спасибо, дорогая,--  сказал  я,-- но, как ни странно  это звучит,  я
пришел не для того, чтобы пить джин.
     -- Да, это звучит странно,-- согласилась Эдна, улыбаясь.-- Но, если вам
не хочется джина, тогда чего же вам хочется?
     -- Мне нужен котенок.
     -- Котенок?
     -- Да, понимаете ли, маленькая кошка.
     --  Джерри сегодня  loco  <Спятил (испан.).>,-- убежденно  сказал Луна,
наливая в стаканы две щедрые порции джина и протягивая один из них мне.
     --  Я  только  что купил детеныша gato montes,-- объяснил я Эдне.--  Он
ужасно дикий.  Он  не  желает есть,  и  вот что он  со  мной сделал, когда я
пытался сам накормить его из соски.
     Я показал свои раны. У Эдны расширились глаза.
     -- Это большое животное? -- спросила она.
     -- Это животное ростом с двухнедельного домашнего котенка.
     Лицо Эдны стало серьезным. Она отложила носки.
     --   Вы  продезинфицировали  свои  царапины?  --  спросила  она.   Было
совершенно ясно, что она сейчас начнет с упоением применять свои медицинские
познания.
     -- Не обращайте внимания на царапины... я их промыл...  Я хочу получить
у  вас котенка, обыкновенного  котенка.  Разве  вы  не говорили на днях, что
котята наводнили ваш дом?
     -- Да,-- сказала Эдна,-- у нас полно котят.
     -- Хорошо. Могу я получить одного?
     Эдна задумалась.
     --  А если я вам дам котенка, вы мне разрешите продезинфицировать  ваши
царапины? -- коварно спросила она. Я вздохнул.
     -- Ладно, шантажистка,-- сказал я.
     И Эдна исчезла в  кухне.  Оттуда донеслись пронзительные восклицания  и
хихиканье. Потом Эдна вернулась с тазиком горячей воды и начала обрабатывать
мои  царапины   и   укусы,  а  в   это  время  в  комнату   вошла  процессия
служанок-индеанок,  которые  несли  на руках  великое  множество  котят всех
размеров  и  цветов, от слепых до великовозрастных и на вид таких же  диких,
как мой. В конце концов  я выбрал толстую спокойную пеструю кошечку, которая
была приблизительно  одного роста и возраста с моим дикарем, и  с торжеством
понес  ее в  гараж. Здесь я около часа сооружал  клетку,  а кошечка,  громко
мурлыкая, терлась о мои  ноги, заставляя меня  время от времени спотыкаться.
Когда клетка была готова, я сначала посадил в нее пеструю кошечку  и оставил
ее там примерно на час, чтобы она освоилась.
     Дикие животные  обладают очень обостренным чувством территории. На воле
у них есть особый  участок  леса  или  поля,  который  они  считают  своим и
защищают от любого другого представителя своего вида, а  иногда и  от других
животных. Когда  вы  сажаете диких  животных в клетки, эти места  заключения
тоже  становятся  их  территорией.  И  если в  ту же  клетку посадить другое
животное, то первый обитатель скорее всего будет яростно отстаивать ее, и вы
станете  свидетелем  смертного  боя. Поэтому  обычно  прибегают  к  коварной
уловке. Предположим, у  вас есть большое энергичное животное,  которое может
постоять  за себя, и  оно живет в клетке уже несколько недель. А вы получили
второе  животное того же  вида, и  вам удобно,  чтобы они жили вместе.  Если
посадить  новое  животное в клетку к первому, то  первое  вполне  может  его
убить.  Поэтому лучше  всего сделать  новую клетку  и  посадить в нее  более
слабое из двух  животных. Когда оно освоится, посадите к нему более сильное.
Сильный,  конечно,  останется  хозяином  положения  и  может  даже  задирать
слабого, но так как его посадили на чужую территорию, он будет сдерживаться.
Организацией  такого  рода  сосуществования   рано  или  поздно   приходится
заниматься любому собирателю зверей.
     В данном случае  я был уверен,  что детеныш дикой кошки вполне способен
убить домашнего котенка, если  я подсажу котенка  к  нему, вместо того чтобы
сделать наоборот. Итак, после того  как пестрый котенок освоился,  я схватил
дикого котенка и, несмотря на яростное сопротивление, засунул его в клетку и
тут же отступил, чтобы посмотреть, что  произойдет.  Пестрый  котенок  был в
восхищении. Он