ть? -  спросила  вдруг  Надя.  -  Может  быть,  я
слишком быстро читаю?
   - Нет, нет, продолжайте, Надя!  -  воскликнул  я.  -  Я  слушаю  вас  с
удовольствием.
   Действительно, мне было приятно слушать Надю.  В  ее  голос  вплеталось
тихое журчанье таежного ручейка, и я думал о том,  что  совсем  недавно  я
тоже сидел у костра, но в другом заповеднике. И вот круг замкнулся.  Снова
костер, снова заповедник, но там я был третьим  лишним.  А  здесь  -  нет.
Что-то говорило мне, что здесь я - не лишний.



БУРЯ В ТАЙГЕ

   Ночью меня разбудил гром. За розоватым  леденцовым  стеклом  вспыхивали
молнии. Ливень хлестал в стекло. Ветер нарастал. Домик вздрагивал  от  его
порывов. Я торопливо оделся, постучал в перегородку.
   - Вставайте, Надя, и идите в тамбур. Состояние опасности.
   - Я давно оделась. Мне не спалось, - ответила Надя.
   Мы вышли в тамбур и стали по очереди пить горячий чай из термоса.  Было
холодно. Домик все тревожнее вздрагивал от ударов ветра. Вдруг  при  свете
молнии через маленькое окошко тамбура я увидел, что одна сосна, стоящая  у
края поляны, как-то странно наклонилась. Тогда я мгновенно схватил Надю  в
охапку, ударом ноги распахнул дверь и побежал со своей ношей  на  середину
поляны.  За  спиной  я  услышал  нарастающий  шум,  глухой  удар,  скрежет
ломающихся ветвей.
   Я поставил Надю на землю, и мы оба  взглянули  на  домик.  Сосна  упала
вершиной на него, но домик уцелел.
   - Простите, Надя, что я вас так  грубо  вытащил  прямо  под  ливень,  -
сказал я. - Я думал, что домик развалится.
   - Зачем вы просите прощения, - укоризненно ответила  Надя.  -  Ведь  вы
хотели мне добра.
   Вымокшие, мы вернулись к нашему жилищу, но подход к  двери  был  закрыт
кроной рухнувшей сосны. Я пробрался сквозь ветви к двери,  но  открыть  ее
было невозможно - сосна, упав, не только захлопнула, но и заклинила ее.  К
окну моего отсека тоже нельзя было подступиться из-за  ветвей.  Надино  же
окно было свободно. К счастью, оно открывалось и снаружи, и я влез в домик
и помог влезть в него Наде.
   - Ложитесь и спите, - сказал я. - Вы  совсем  продрогли,  и  все  из-за
меня. А я пойду управлюсь с этой сосной.
   - Хорошо, - ответила Надя. - Я действительно очень замерзла.
   Я вышел в тамбур и увидел, что окно его пробито большой веткой сосны. И
как раз против того места, где стояла Надя, когда мы пили чай.
   "Значит, не зря я вытащил эту девушку отсюда. Ее  бы  в  живых  уже  не
было", - подумал я и, отыскав в ящике топор, расклинил им  дверь  и  вышел
наружу.
   И первым делом я отрубил от ствола ту ветвь, что пробила окно, -  чтобы
Надя не увидела, какая опасность ей угрожала. Ведь некоторые  люди  задним
числом переживают миновавшие события, и поэтому лучше им не знать  о  том,
что могло бы быть. Затем я постепенно отрубил все ветки, перерубил ствол и
таким образом очистил вход в наш домик. Я работал, не обращая внимания  на
дождь  и  ветер.  Топорище  было   из   спрессованного   кофейно-молочного
концентрата, сам же топор был,  к  счастью,  обыкновенный,  не  съедобный,
иначе он не выдержал бы той нагрузки, которую я задал ему.
   Окончив работу, я пошел  в  свой  отсек,  разделся  и  лег.  Но  вскоре
почувствовал озноб. Меня бросало то в жар, то в холод, и я еле-еле  уснул.
А когда проснулся - меня снова стало трясти.
   - Что вы не встаете? - крикнула Надя, постучав в  стенку.  -  Уже  день
давно.
   - Надя, я заболел, кажется, - сказал я.
   Надя вошла в отсек и положила ладонь мне на лоб. Ладонь  ее  показалась
мне очень холодной.
   - У вас сильный жар, - сказала Надя. - Вы больны.  Но  не  огорчайтесь,
все обойдется. - Она принесла мне горячего чаю и дала  каких-то  таблеток,
после чего я уснул.
   Проснулся я оттого, что лбу моему стало холодно. На меня лилась струйка
с потолка. Я взглянул вверх -  потолок  разбух,  покоробился.  Стена  тоже
имела необычайный вид: она дала трещины и стала влажной. Я догадался,  что
сосна,  рухнув  на  домик,  своими  ветвями  и  иглами  содрала   с   него
влагонепроницаемый слой, и наше съедобное жилище начало впитывать  в  себя
воду, тем более, что дождь все шел и шел.  Как  известно,  домик-контейнер
предназначался для венерианских джунглей,  а  на  Венере  деревья  хоть  и
высокие, но масса у них неплотная, травянистая.  Падай  такие  деревья  на
домик хоть ежедневно - ему не будет вреда. Но наши  земные  деревья  с  их
плотной древесиной - дело другое.
   - Надя! - тихо произнес я, и девушка, задремавшая в  кресле,  мгновенно
проснулась.
   - Я только на минутку уснула, - сказала она. - Все время  сидела  возле
вас. Вы бредили. Вот уж не думала, что все так получится с этим отдыхом  в
тайге. Это я виновата.
   - Ни в чем вы не виноваты. Но о чем я бредил?
   - Все время упоминали Нину и СОСУД... Но я могу процитировать ваш  бред
текстуально.
   - Нет, Надя, бред есть бред. Постарайтесь забыть.
   - Я обещаю никогда не напоминать вам о том, что вы говорили в бреду.  А
теперь надо вызвать Врача - вы серьезно больны.
   - Врача сюда можно вызвать  только  по  личному  наручному  прибору,  -
ответил я. -  Но  этот  прибор  -  радиоприбор.  А  пользоваться  радио  в
заповедниках группы "А" запрещено.
   - Но ведь это - особый случай, - возразила Надя. - Здесь можно  сделать
исключение.
   - Надя, разве вы не помните, что мы проходили на уроках морали в  пятом
классе?  "Одно  допущенное  исключение  может  породить   тысячу,   тысяча
исключений может породить хаос".
   - Но что же делать? - чуть не плача, спросила Надя.
   - Можно прибегнуть к мыслепередаче, -  сказал  я.  -  Мыслепередача  не
имеет  к  радио  никакого  отношения.  Кому-нибудь  из  нас  надо  послать
мыслеграмму своему двойнику, и тот сообщит по радио в экскурсионный пункт,
что я захворал. Но мне неудобно беспокоить моего  двойника  -  Андрея.  Он
сейчас и  так  по  горло  занят...  Может  быть,  вы  свяжетесь  со  своим
двойником?
   - У меня нет двойника, - смутясь, ответила  Надя.  -  Когда-то  я  была
влюблена в одного юношу,  мы  были  двойниками,  а  потом  мы  поссорились
навсегда...
   - Простите, что я задал неуместный вопрос, - сказал я. -  Сейчас  пошлю
мыслесигнал Андрею.
   - Сигнал принят, - ответил Андрей. - Что с тобой?
   - Состояние опасности, - сообщил я. - Ты очень занят?
   -  Очень,  -  ответил  Андрей.  -  Не  спал  две  ночи.  Неполадки   на
строительстве Главного корпуса. Но это не имеет значения. Объясни,  что  я
должен сделать.
   Я поведал  ему,  что  заболел.  Он  должен  связаться  с  Новосибирским
экскурсионным центром. Пусть оттуда пришлют санитарный вертоплан.
   - Все будет сделано, - ответил Андрей. - Крепись. Приму меры. Все?
   - Все. Мыслепередача окончена.
   Надя с волнением следила за мной,  стараясь  по  выражению  моего  лица
догадаться о результатах мыслеобмена.
   - Все будет хорошо, Надя, - сказал я ей. -  Скоро  прибудет  помощь.  И
потом, знаете, нет худа без добра - так говорит старинная пословица.
   - Какое же добро в том плохом, что мы  сейчас  переживаем?  -  спросила
Надя.
   - Это я объясню вам когда-нибудь потом, - ответил я и поспешил укрыться
с головой, потому что с потолка текло все сильнее. Меня снова  начал  бить
озноб, и я уснул тяжелым и беспокойным сном.


   - Вставайте! - разбудила меня Надя. - За нами прилетели!
   Она вышла из отсека, я кое-как оделся и покинул домик. Дождь  перестал,
светало. Было пять часов тридцать две минуты.
   Нас поразило  огромное  количество  птиц,  слетевшихся  к  домику.  Они
расклевывали его размокшие стены и крышу.  Над  поляной  висел  санитарный
вертоплан с красным крестом на брюхе. Вот из этого брюха выдвинулось нечто
вроде люльки и спустилось на тросе вниз. Мы сели в люльку, нас подняли,  и
мы очутились в вертоплане, который сразу лег на обратный курс.
   Первым делом Врач повел меня в душевую кабину,  и  я  долго  стоял  под
горячим душем, смывая с себя липкую шоколадно-сахарную массу, которая  еще
недавно лилась на меня с потолка пряничного домика. Затем  я  облачился  в
чистое белье,  и  меня  уложили  на  койку.  Врач  приложил  к  моему  лбу
ЭСКУЛАППП, и тот сообщил следующее:
   - Пятьдесят одна болевая единица по нисходящей. Состояние - Д  два,  по
Гринвальдусу и Вороткевичу. Лечение по схеме Лямбда-прим, семь дробь пять.
Дополнительно  рекомендуется  микстура  Каракулина.  На  продолжительности
МИДЖа болезнь не скажется.
   - Вот увидите, все будет хорошо, - улыбнулся Врач. - Тем  более  у  вас
такая милая Сиделка, - добавил он, указав взглядом на Надю.
   Затем он ушел, предварительно дав мне какого-то горьковатого  снадобья,
от которого мне сразу стало легче. Я взглянул на Надю,  сидевшую  рядом  с
моей койкой на пластмассовой табуретке, и сказал ей:
   - Надя, идите отдыхать. Ведь вы устали!
   Вскоре мы приземлились в Новосибирске, и меня, в сопровождении  Нади  и
Врача, отвезли в больницу. Надя осталась в больнице и ухаживала  за  мной,
буквально не смыкая глаз.  Неоднократно  АСТАРТА  [Автоматическая  Сиделка
Трогательного  Абриса,  Работающая,  Терпеливая  Абсолютно   -   старинный
медицинский агрегат] пыталась сменить ее, но Надя каждый  раз  приказывала
ей не вмешиваться, и та покорно удалялась. По утрам, когда температура моя
понижалась, Надя читала  мне  по  памяти  книги  современных  писателей  и
исторические  романы,  пропуская  в  последних  описание  охоты.  Однажды,
прервав чтение, она спросила меня:
   - Вы там, в тайге, как-то сказали, что нет  худа  без  добра.  Как  это
понимать?
   - Это, Надя, надо так понимать, что если бы не  произошло  всего  того,
что произошло, то я бы не встретился с вами.
   - Я тоже рада, что все случилось так, как случилось, - просто  ответила
Надя. - И за что нам надо благодарить вашего друга - Андрея Светочева.
   Я снова вспомнил случай на Ленинградском Почтамте, мой первый  разговор
с Надей, затем полет с Ниной и Андреем в заповедник, затем  мой  последний
разговор с Ниной и новую встречу с Надей. Да, круг замкнулся, и замкнулся,
кажется, счастливо - для меня и для Нади...


   Вскоре я выздоровел и вместе с Надей вернулся в Ленинград. Осенью  Надя
стала моей  женой.  Наш  брак  был  и  остается  счастливым.  И  если  мои
благосклонные Читатели одобрят эти "Записки" и найдут в них пищу для  ума,
то пусть они знают, что появлением этих "Записок" они  обязаны  не  только
мне, но и Наде, которая немало помогла мне в работе над рукописью.



В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ

   Кроме женитьбы эта осень ознаменовалась одним важным  событием  в  моей
жизни. Я закончил составление своей "Антологии Забытых Поэтов XX  века"  и
отнес рукопись в  Издательство,  в  Исторический  отдел.  Редактор  отдела
встретил меня весьма сочувственно  и  попросил  зайти  через  неделю.  Мой
благосклонный  Читатель,  даже  не  будучи  Автором,  легко   может   себе
представить, что я пережил за эти семь дней, ожидая решения своей  судьбы.
Меня утешало только то, что, как известно из  истории,  в  старину  Авторы
гораздо дольше ждали оценки своим трудам  и  порой  месяцами  пребывали  в
состоянии неизвестности, пока их рукописи читались в редакциях.
   И вот ровно  через  неделю,  явившись  в  Издательство,  я  узнал,  что
рукопись моя прочтена Сотрудниками исторического отдела и самим Редактором
и получила положительную оценку. Правда,  некоторые  замечания  были  явно
односторонни и необъективны и  тираж  был  назначен  всего  в  пять  тысяч
экземпляров, но все это меркло  перед  основным  фактом:  моя  "Антология"
будет издана, и литература Планеты обогатится еще одной  ценной  и  нужной
книгой.  Когда  же  был  подписан  договор   (что   теперь   стало   чисто
символическим  актом,  ибо  деньги  были  уже  отменены  и   гонорара   не
полагалось) и схлынула первая волна моей радости, я обратился к  Редактору
с просьбой дать прочесть мою рукопись какому-либо агрегату, - быть  может,
тот будет более справедлив  и  объективен,  нежели  Сотрудники  отдела,  и
наметит мне больший тираж.
   На эту скромную просьбу Редактор ответил даже с некоторой обидой, что в
его отделе, так же как и в прочих  отделах  Издательства  (за  исключением
Поэтического), все рукописи читают Люди, и никаких агрегатов нет.
   - Почему же Поэты исключаются из этого правила? - спросил я.  -  Почему
им такое предпочтение? Ведь моя "Антология"  тоже  состоит  из  стихов,  -
правда, авторов их нет в живых, ибо они жили давно, в Двадцатом веке.
   - Поэтов слишком много, работники Поэтического отдела не справляются  с
нагрузкой, - ответил мне Редактор. - И приходится применять агрегаты.
   Далее он высказал мысль, что  непрерывный  рост  культурного  уровня  и
всеобщее образование имеют,  по  его  мнению,  999  достоинств  -  и  один
недостаток. А недостаток этот заключается в том,  что  очень  многие  Люди
теперь пишут стихи и несут их в  издательства,  считая  себя  Поэтами,  на
самом деле не будучи ими. Правда, количество истинных Поэтов тоже  растет,
но в процентном и абсолютном отношении их,  как  и  всегда,  было  гораздо
меньше, чем Людей, мнящих себя Поэтами.  И  так  как  издательство  силами
Людей не может справиться с наплывом рукописей, то оно вынуждено прибегать
к помощи БАРСов [БАРС -  Беспристрастный  Агрегат,  Рецензирующий  Стихи],
МОПСов [МОПС  -  Механизм,  Отвергающий  Плохие  Стихи],  ВОЛКов  [ВОЛК  -
Всесторонне  Образованный  Литературный  Консультант],  ТАНКов   [ТАНК   -
Тактичный  Агрегат  Нелицеприятной  Критики]  и   прочих   вспомогательных
агрегатов. Трудно приходится этим агрегатам -  ведь  обидеть  Человека  ни
один агрегат не имеет права, а правду говорить Авторам он  обязан,  и  эта
правда порой горька. А  тут  еще  Специальная  Наименовательная  Комиссия,
которая, как известно, состоит из Поэтов-Добровольцев, дала этим агрегатам
такие устрашающие прозвища...
   Я попросил Редактора сводить меня в Отдел поэзии, и  он  охотно  провел
меня через эти тихие редакционные коридоры в  большой  и  довольно  шумный
зал, у входа в который висело объявление:

   ПАЛКИ, ЗОНТЫ И ИНЫЕ ОПАСНЫЕ ПРЕДМЕТЫ
   ПРОСЬБА ОСТАВЛЯТЬ В ПРИХОЖЕЙ

   - Какое зловещее предуведомление! - сказал я Редактору. - Неужели в наш
век возможно рукоприкладство, палкоприкладство и зонтикоприкладство?
   - Увы, от Поэтов всего можно ожидать, - ответил Редактор. - Правда,  на
Людей они не покушаются, но  агрегаты  от  них  всегда  страдают.  Так,  в
минувшем году один молодой Поэт ударил палкой БАРСа, когда тот сказал ему,
что рифмы "любовь - кровь - вновь - бровь" существуют уже четыреста лет  и
не являются открытием этого Автора. А в позапрошлом году  одна  начинающая
Поэтесса побила зонтиком МОПСа, когда тот отверг ее стихи.
   - Никогда не думал, что в наше время могут  процветать  столь  жестокие
нравы, - сказал я. - Какое счастье, что,  составляя  свою  "Антологию",  я
имел дело не с живыми, а с давно почившими Поэтами!
   Тем временем перед нами растворились стеклянные двери,  и  мы  вошли  в
зал. Тотчас же к нам подошла СЛАВА [Специализированный Логический Агрегат,
Встречающий Авторов - механизм  XXII  века,  то  же,  что  в  древности  -
Секретарша] и ласковым голосом спросила, чем  же  мы  намерены  порадовать
Отдел поэзии: стихами или поэмой. Узнав, что мы еще  не  написали  стихов,
она скромно отошла в сторону.
   Я стал разглядывать зал. Посреди этого зала стояли диваны и кресла,  на
которых сидели Поэты. Они мирно  беседовали  меж  собой,  и  жестокости  в
выражении их лиц я не заметил. По краям зала  стояли  столы,  за  которыми
сидели БАРСы, ВОЛКи и МОПСы; все эти агрегаты не походили на зверей, имена
которых присвоила им  Наименовательная  Комиссия.  Это  были  обыкновенные
специализированные механизмы, довольно хрупкие и безобидные на вид.  ТАНКи
тоже отнюдь не напоминали собой эти древние орудия убийства. Тем  грустнее
было мне увидеть  над  столами  некоторых  из  этих  агрегатов  воззвания,
свидетельствующие о том, что эти беззащитные механизмы порой  подвергаются
грубому обращению и даже побоям. Так, над МОПСом висел стишок, сочиненный,
возможно, им самим:

   Я - всего лишь агрегат,
   Не причина бед.
   Бедный МОПС не виноват,
   Если плох поэт.

   Над БАРСом висело четверостишие, написанное классическим ямбом:

   Поэт! Ты юноша, иль дева,
   Иль старый деятель стиха, -
   Не бей меня в порыве гнева,
   Да будет скорбь твоя тиха!

   - А что означает эта надпись  на  стене:  "Просьба  подавать  агрегатам
чтение рукописи без металлических скрепок"? - спросил я провожатого.
   - Эта надпись появилась  после  одного  прискорбного  недоразумения,  -
поведал мне Редактор. - Однажды некий Поэт дал на чтение ВОЛКу  лирическую
поэму, листы которой были соединены скрепками  из  намагниченного  железа.
ВОЛК, прочтя произведение, нашел его гениальным и немедленно побежал с ним
к Редактору-Человеку. Тот же не  обнаружил  в  поэме  никаких  достоинств.
Оказалось, что намагниченное железо внесло путаницу  в  электронную  схему
ВОЛКа. После этого  ВОЛК-27  стал  считать  всех  Поэтов  гениями,  и  его
пришлось демонтировать.
   - Надеюсь, что Поэт не намеренно совершил  свой  ужасный  проступок?  -
спросил я.
   - Поэт тут не виноват, - успокоил меня мой провожатый. - Он работает  в
лаборатории, где имеют дело с магнитами.
   Не решаясь злоупотреблять далее любезностью моего  спутника,  я  сказал
ему, что в дальнейшем осмотр зала я продолжу один,  -  и  он  ушел.  Я  же
вмешался в толпу Поэтов, и, когда один из них подошел с рукописью к МОПСу,
я последовал за ним.
   МОПС очень быстро прочел рукопись и начал ее комментировать.  Очевидно,
от многократного общения с Поэтами и плохими стихами  он  давно  разучился
говорить  прозой.  Произносил  он  свою  речь-рецензию  нараспев,   мягким
баритоном, стараясь не обидеть Автора:

   Стихи - сплошная вата, рифмовка слабовата,
   Читать их трудновато, жалею вас, как брата.
   Стихи рациональны, не эмоциональны,
   Отнюдь не гениальны, а выводы печальны.
   Шепну вам осторожно: печатать их не можно,
   Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий.
   Творить вы не бросайте, но классиков читайте...

   Я не стал слушать продолжения и подошел к БАРСу, возле  которого  сидел
другой Поэт. БАРС тоже вел литконсультацию стихами:

   ...Поэма "Водопой" суха, и нет в ней музыки стиха;
   Она уныла и длинна, отсутствует в ней глубина;
   Я очень уважаю вас, но мал в поэме слов запас,
   В ней образов удачных нет, хоть вы талантливый Поэт.
   С печалью МАВРА вам вернет раздумий ваших мудрый плод,
   В печать поэма не пойдет, но вас в грядущем слава ждет...
   [МАВРА - Меланхолический Агрегат, Возвращающий Рукописи Авторам]

   Я отошел от БАРСа и направился к Агрегату  по  прозвищу  ПУМА  [Прибор,
Утешающий Малоталантливых Авторов]. Одновременно со мной к этому механизму
подошел Человек средних лет и подал довольно толстую рукопись.
   -  Не  посмотрите  ли  мою  книгу  "Вздохи   и   выдохи"?   Сто   сорок
стихотворений.
   ПУМА взяла рукопись и моментально прочла ее.
   - У ВОЛКа были?
   - У всех был. И у Людей, и у агрегатов. Недопонимают, -  уныло  ответил
Поэт.
   - "Вздохи и выдохи" можно издать тиражом в один  экземпляр,  -  ласково
сказала ПУМА. - Вас это устроит?
   - А нельзя ли хоть два экземпляра? - робко молвил малоталантливый Поэт.
- И чтобы тираж на последней странице был указан  в  миллион  экземпляров.
Или даже больше.
   "Какое  безобразие!  -  подумал  я.  -   В   старину   это   называлось
"очковтирательством" и "липой". Конечно, ПУМА откажет  ему  в  этой  дикой
просьбе и сделает соответствующее внушение".
   Но каково же было мое  удивление,  когда  ПУМА  ответила  согласием  на
просьбу Поэта!
   - Ладно, - сказала она. - Издадим "Вздохи и выдохи" условным тиражом  в
два миллиона и фактически в два  экземпляра.  Укажите,  какую  обложку  вы
предпочитаете, какой формат, какой шрифт и какой сорт бумаги.  -  С  этими
словами она