нии девяти имен  из  десяти,  там  не
было, и в конце концов я лег спать. Мне снились запутанные и печальные  сны,
а в половине восьмого утра я проснулся со  смутной,  но,  по  сути,  простой
идеей в голове.

Глава 21

   Мы вчетвером расположились в кабинете доктора Камерона.  Общая  атмосфера
не слишком отличалась от вчерашней. Было уже девять тридцать утра, и солнце,
проникая в окно, находившееся позади стола доктора Камерона,  заливало  весь
кабинет, делая его более светлым, чем вчера днем. Однако  лица  вокруг  меня
оставались такими же сумрачными и летаргическими, их апатия  действовала  на
меня угнетающе, поэтому вместо того, чтобы сразу предложить свою идею, я  не
стал с ней торопиться. Я слушал, как другие пережевывают одни и те же фразы,
и разбирал свою идею по винтикам, выясняя, что в ней не правильно. В  каждой
идее можно найти что-то не правильное, если вам действительно этого хочется.
   Но это было глупо, и, воспользовавшись одной из пауз  в  разговоре,  -  а
разговор наполовину состоял из пауз, - я наконец заставил себя сказать:
   - У меня есть идея. - Я не мог ограничиться этим предложением и  вынужден
был добавить:
   - Правда, не знаю, будет ли от нее какой-нибудь толк.
   Любая идея была признаком жизни, и все посмотрели на  меня  с  интересом.
Фредерике сказал:
   - От нее будет больше толка, чем от нашего бездарного сидения и жалоб.
   - Я подумал, - начал я, - что у нас  есть  некоторые  физические  приметы
злоумышленника. Я имею в  виду  не  то,  как  он  выглядит,  а  то,  что  он
использует. Например, пилу. И бумагу, на которой он написал мне записку. И у
него была одна маленькая бутылочка шотландского виски. Мне кажется, если  бы
я смог осмотреть комнаты подозреваемых, то, возможно,  нашел  бы  что-нибудь
полезное. Не обязательно настоящее доказательство, просто указание на то, на
ком нам следует сосредоточить внимание.
   - Но если подозреваемый узнает, что вы обыскиваете комнаты, он  избавится
от всех предметов, которые  могли  бы  его  изобличить,  -  возразил  доктор
Камерон.
   - Вот поэтому я подумал, - продолжал я, - что  было  бы  неплохо  сделать
утренние  занятия  групповой  терапией  обязательными.  Учитывая   то,   как
ухудшается состояние ваших пациентов, это было бы в любом случае полезно,  к
тому же мы могли бы организовать  посещение  так,  чтобы  все  подозреваемые
оказались в утренней группе. Только шестеро из них находятся сейчас в доме.
   Все сочли, что идея прекрасная. По крайней мере, полагали они,  это  была
хоть какая-то идея, и она  даст  нам  возможность  делать  хоть  что-нибудь,
думать хотя бы о чем-нибудь, что само по себе было прекрасно.
   Мы немедленно составили два списка для двух групп, посещение которых было
обязательным. Всех шестерых подозреваемых - Джерри Кантера, Дебби  Латтимор,
Этель Холл, Хелен Дорси, Рут Эйренгарт  и  Айви  Поллетт  -  мы  записали  в
утреннюю группу, добавив к ним Эдгара Дженнингза  и  Фила  Роше,  игроков  в
пинг-понг. Теперь в доме осталось  только  пятнадцать  человек  из  двадцати
двух, поэтому на дневные занятия придут семеро.
   Занятия должны были начаться в десять  тридцать,  поэтому  Боб  сразу  же
ушел, чтобы сообщить об этом всем постояльцам,  а  Камерон,  Фредерике  и  я
остались в кабинете еще на некоторое время. Мы гадали, что произойдет,  если
мы не сможем представить полиции замену Стоддарду. Капитан Йонкер взял имена
и домашние адреса всех постояльцев, и по крайней мере некоторые из них будут
вызваны свидетелями, хотя бы на судебный осмотр трупа коронером и присяжными
заседателями, если не на судебное разбирательство дела  об  убийстве.  А  мы
могли не сомневаться в том, что нас пригласят и на то, и на другое. Средства
массовой информации  пока  еще  не  проявляли  активности,  главным  образом
потому, что Кендрик обслуживала только еженедельная газета, которая  считала
свою  работу  выполненной,  когда  ее  сообщения  обсуждались  на  церковных
собраниях. Но хотя бы  один  местный  корреспондент  центральных  газет  тут
должен был быть, и можно ожидать, что рано или поздно  репортеры  попытаются
узнать, что происходит в "Мидуэе".
   В четверть одиннадцатого доктор Камерон отправился проводить  занятия  по
групповой терапии, а я поднялся наверх.  Примерно  пятнадцать  минут  спустя
пришел Боб Гейл и сказал:
   - Утреннее занятие уже идет.
   Поджидая Боба, я лежал на кровати, отдыхая и  сосредоточившись  на  руке,
которая сегодня начала безумно чесаться под гипсом. Я сел и попытался  унять
зуд, вертя запястьем, но едва я сделал неловкое движение, как руку до самого
плеча пронзила сильная боль.
   - Может, мне надо проконсультироваться с врачом? - спросил я.
   - Ваша рука? - догадался  Боб.  -  Я  слышал,  как  врач  сказал  доктору
Камерону после того, как наложил гипс, что  вам  следует  прийти  к  нему  в
больницу в следующий понедельник.
   - Следующий понедельник, - повторил  я.  Буду  ли  я  здесь  в  следующий
понедельник? Сегодня четверг, четвертый день моего  пребывания  в  "Мидуэе".
Следующий понедельник стал бы началом второй недели моего пребывания  здесь.
Пробуду ли я тут так долго? А если да, то что  полезного  я  сделаю  к  тому
времени? Пока я только  разрушил  жизнь  безобидного  маленького  "зайца"  и
затравил его до смерти. Это было достижением, которым можно было гордиться.
   - Нам пора идти, мистер Тобин, - напомнил Боб. - Они там  пробудут  всего
час.
   - Ты прав, - ответил я и поднялся. - Пойдем.
   - С кого вы хотите начать?
   - С Джерри Кантера.
   Боб провел меня в комнату Джерри и стоял  на  страже,  пока  я  находился
внутри. В "Мидуэе" на дверях  не  было  замков:  их  отсутствие  объяснялось
какой-то психологической теорией, которую я так и не понял потому, что  меня
это особенно не интересовало.
   Все комнаты в "Мидуэе" были разными и все же похожими одна на другую.  Их
форма отличалась отчасти из-за первоначального плана дома, а  отчасти  из-за
перепланировок, которые это здание пережило на своем веку. Но обставлены они
были одинаково, а когда мы смотрим на комнату, то прежде всего  замечаем  ее
мебель, и только потом видим ее форму, дизайн  и  осознаем  то  впечатление,
которое она производит в целом.
   Поэтому комната Джерри Кантера поначалу напомнила мне и мою  собственную,
и комнату Дорис Брейди, и комнату  Николаса  Файка,  но  на  этот  раз  меня
интересовали отличия, а не сходство. Она была меньше  моей  и  имела  только
одно окно, в стиле девятнадцатого  века,  выходившее  на  крышу  навеса  для
машин,  который  находился  за  боковым  входом  здания.  На  кровати  лежал
раскрытый  на  середине  "Плейбой",  который  казался   здесь   странным   и
неуместным. Кровать была аккуратно застелена, из-за  чего  на  ум  приходили
армейские казармы. В шкафу тоже царил  порядок:  рубашки,  пиджак  и  пальто
висели застежками влево, что говорило о том, что Кантер, скорее  всего,  был
правшой.
   На металлическом комоде стояла небольшая фотография в рамке, которая  при
ближайшем рассмотрении оказалась снимком мойки для машин Каппа. На ней  были
запечатлены три машины, выстроившиеся в одну линию напротив въезда. Людей на
фотографии не было.
   Содержимое нижнего ящика комода  составляли  несколько  книг  в  бумажных
обложках.  "Руководство  покупателя.  Потребительские  отчеты.  Выпуск  1969
года". "Практическая математика для бизнесменов". "Золотой палец".  "Шаровая
молния". "Шесть недель до власти". "Человек-голод". "Кукла  страсти".  "Сила
позитивного мышления".
   Ни за ящиками, ни под ними ничего спрятано не было. В шкафу,  за  мебелью
или в кровати - тоже ничего. Я не нашел ни вынимающихся половиц или  стенных
панелей, ни щелей в потолке. В комнате не было ничего примечательного.
   Я вышел. Боб вопросительно посмотрел  на  меня.  Я  отрицательно  помотал
головой. Он пожал плечами и спросил:
   - Кто следующий?
   - Не имеет значения. Кто-нибудь из тех, кто сейчас на занятии.  О'Хару  и
Мерривейла, которых сейчас здесь нет, мы оставим на потом.
   - Комната Этель Холл как раз напротив по коридору.
   Поэтому следующей я обыскал эту комнату, и она  тоже  напомнила  мне  мою
собственную, какой она была, когда я зашел в нее впервые. Присутствие  Этель
Холл здесь практически никак не ощущалось. Мне пришлось открыть дверь  шкафа
и выдвинуть ящики комода, чтобы найти что-то принадлежавшее  ей.  У  нее  не
было фотографий, не было книг - ничего, кроме одежды. Правда, в нижнем ящике
комода лежали семь пар очков, аккуратно сложенные под  серым  свитером.  Она
носила очки в прямоугольной металлической оправе, и эти семь пар были такими
же. Я посмотрел через них - все они, по-видимому, были изготовлены по одному
рецепту, хотя абсолютной уверенности у меня не было:  кажется,  не  все  они
были одинаково сильными.  Меня  поразила  эта  боязнь  остаться  без  очков,
заставлявшая ее обзавестись семью дополнительными парами!
   Потом Боб отвел меня в комнату Дебби Латтимор. Зато здесь все говорило  о
Дебби. У нее  имелись  дополнительные  шторы  для  двух  окон,  кровать  она
застилала бело-розовым покрывалом,  а  комод  был  уставлен  многочисленными
маленькими и большими фотографиями в рамках. Примерно  на  половине  из  них
были парни ее возраста, некоторые - в форме, а на остальных, очевидно, члены
семьи и родственники. Все они улыбались. На некоторых фотографиях  в  нижнем
правом углу были сделаны небольшие надписи или стояли росписи.  Вся  комната
была пропитана слабым запахом, который я сразу же  узнал  как  запах  Дебби,
хотя до этого никогда не отдавал себе отчета в том, что  Дебби  пользовалась
духами.
   В ящике комода оказались две пачки писем, свободно перехваченные красными
резинками. В первой были письма от матери,  которые,  по-видимому,  писались
почти ежедневно с тех пор, как Дебби приехала в "Мидуэй".  Их  общий  тон  -
ужасная нервозность, которую пытались скрыть за пустой болтовней. В  письмах
часто упоминался вложенный чек, и чересчур часто Дебби уверяли  в  том,  что
папа с радостью и нетерпением ожидает ее приезда домой.  "Теперь  все  будет
хорошо". Это предложение звенело снова  и  снова,  пока  не  стало  означать
совершенно противоположное тому, что выражали эти слова. Полагаю, Дебби была
достаточно умной девушкой, чтобы это понимать.
   Другая пачка писем была от парня, который любил ее, но боялся связываться
с женщиной, которая попала в психиатрическую лечебницу. Он не мог  заставить
себя бросить ее совсем, и в то же время не мог решиться окончательно связать
с ней свою жизнь. Его письма были гораздо  более  редкими,  чем  письма  "от
мамы", как она их подписывала, но намного длиннее. Он  не  пытался  спрятать
двойственность своих чувств, а мучил и себя  и,  уверен,  ее  тоже  длинными
монологами на эту тему,  словно  пытался  уговорить  себя  принять  какое-то
решение. Его ссылки на ее письма привели меня к убеждению, что она, со своей
стороны, тоже участвовала в этом самоистязании, не уверенная в том, стоит ли
ей отказаться от него или воспользоваться  случаем  и  связать  с  ним  свое
будущее. Самые последние письма в обеих пачках почти ничем не отличались  от
первых: ничто не изменилось.
   Следующей была комната Рут Эйренгарт. Здесь  одна  стена  была  полностью
увешана  моментальными  снимками,  прикрепленными  кнопками  и   тянувшимися
бесконечными монотонными рядами. Десять детей, снова и снова, по одному и во
всевозможных  сочетаниях.  Улыбающиеся,  плачущие,  насупленные,   играющие,
дерущиеся. Жмурящиеся на солнышке летом, смеющиеся под рождественской  елкой
зимой. Пыталась ли Рут Эйренгарт поближе познакомиться с дьяволом, сидящим у
нее внутри, в надежде победить его? Тогда почему так  мало  было  фотографий
мужчины,  который,  вероятно,  был  ее  мужем?  Большой  и  сильный,  всегда
улыбающийся, частенько сидящий в нижней рубашке.  Он  выглядел  как  честный
добродушный рабочий, который почти  не  замечает  хоровод  ребятишек  вокруг
себя.
   У Дебби было гораздо больше одежды, чем у других: она переполняла и шкаф,
и комод. Рут Эйренгарт восстановила равновесие: у нее  было  гораздо  меньше
одежды, и та, что была, большей частью казалась однообразной. В основном она
была новая, но того качества, которое придает одежде дешевый  и  застиранный
вид. Этот вид у нее, вероятно, был уже  тогда,  когда  Рут  принесла  ее  из
магазина. Я перерыл эту скудную коллекцию и не нашел ничего.
   Комната Хелен Дорси идеально соответствовала характеру своей  хозяйки.  В
ней не было ни пятнышка, но эта  безукоризненная  чистота  вызывала  в  душе
настоящий дискомфорт. Два окна были не просто чистыми ; - на них  как  будто
была наклеена сверкающая пленка, они отражали свет так, что мои глаза болели
все время, пока я ходил по комнате. В  воздухе  стоял  отвратительный  запах
аммиака, а когда я дотронулся до металлического комода, он  издал  скрипучий
звук, отозвавшийся у меня в позвоночнике. - Ее кровать и шкаф содержались  в
еще большем порядке, чем у Джерри Кантера, и в  задней  части  шкафа  стояли
швабра, метла, ведро, корзина с ветошью, разные коробки и бутылки с мылом  и
чистящими средствами - все  было  расставлено  так,  чтобы  это  можно  было
обозреть. В шкафу сильно пахло химикалиями.
   Я обыскал комнату Хелен Дорси так же тщательно, как и остальные, но в ней
тоже не нашлось никаких улик. Выражаясь языком полицейских, она была чиста.
   У Айви Поллетт в  ящике  комода  был  спрятан  радиоприемник.  Ни  набора
инструментов радиолюбителя, ни радиопередатчика - ничего подобного.  Обычный
радиоприемник с амплитудной модуляцией, маленькая компактная модель - он был
спрятан в сложенной юбке. Я вынул  его  и  включил  в  розетку,  не  изменяя
настройку, и в  эфире  зазвучала  музыка  Пола  Уэстона  на  волнах  местной
радиостанции. Прошло уже довольно много времени с  тех  пор,  как  я  слышал
музыку Пола Уэстона. Я оставил радио включенным, пока обыскивал комнату,  но
я ничего не обнаружил, кроме того, что Айви Поллетт - тайная неряха: грязная
одежда была свалена в кучу за  дверцей  шкафа.  Когда  музыка  Пола  Уэстона
закончилась, в эфире возник голос диктора, напомнившего нам, что эта станция
передает новости каждые полчаса двадцать четыре часа в  сутки.  Потом  стали
передавать музыку Хьюго Уинтерхолтера, и я выключил радио  и  положил  туда,
где его нашел. Больше ничего интересного в комнате не было.
   Я вышел в коридор и еще раз покачал головой. Боб сказал:
   - Все, больше никого.
   - Из тех шестерых, которые сейчас на занятии групповой терапией.
   - Правильно.
   - У нас есть еще четверо, - заметил я. -  Файк.  Он  уехал  с  чемоданом,
поэтому сомневаюсь, что стоит обыскивать его комнату. Дорис  Брейди.  Доктор
Камерон сможет это сделать сам, никто не будет спрашивать и удивляться.
   В коридоре появились Мэрилин Назарро и Бет Трейси, и мы с Бобом  говорили
о пинг-понге до тех пор, пока они не прошли мимо и не скрылись за  следующим
поворотом. Примерно пять-шесть постояльцев прогуливались по коридорам -  вот
почему Боб стоял на страже под каждой дверью, пока я работал.
   Когда мы снова остались одни. Боб сказал:
   - Остаются О'Хара и Мерривейл. Я взглянул на часы -  было  двадцать  пять
минут двенадцатого. Занятие продлится еще пять минут.
   - Пойдем к ним, - решил я.
   Я постоянно мысленно связывал О'Хару и Мерривейла:  отчасти  потому,  что
они были очень похожи, и отчасти из-за  того,  что  они  почти  всегда  были
вместе, но в их  комнатах  различия  проступали  весьма  отчетливо.  Комната
Мерривейла, избившего своего  отца,  была  настолько  переполнена  символами
"мужчины, качающего мускулы", что в ней буквально чувствовался  запах  пота.
На двух фотографиях, стоящих на комоде, был запечатлен Мерривейл, на  первом
- в черной кожаной куртке, сидящий  на  мотоцикле  "харлей-девидсон",  а  на
другом - в охотничьем костюме,  с  винтовкой  в  руках,  наступив  на  горло
мертвого оленя на фоне леса. На полу шкафа лежали  две  стопки  журналов:  в
одной были  выпуски  "Плейбоя"  и  подражающих  ему  журналов,  в  другой  -
экземпляры пикантных подделок под "Тру". С полдесятка эротических романов  в
бумажных обложках, вроде тех, которые я нашел в  комоде  у  Джерри  Кантера,
были сложены на полке,  рядом  с  фуражкой  с  козырьком,  наподобие  таких,
которые носят военные и водители автобусов.  Вся  одежда  тяготела  к  стилю
"крутого парня", а под  матрасом  его  незастеленной  кровати  я  нашел  две
длинные доски размером один на двенадцать футов, положенные туда,  очевидно,
для того, чтобы не  дать  Уильяму  Мерривейлу  поддаться  распутной  роскоши
слишком уж мягкого матраса. Увидев все это, я удивился, потому что он лишь в
устной форме выразил  свое  недовольство  мной  после  того,  как  я  ударил
Фредерикса,  вместо  того   чтобы   немедленно   наброситься   на   меня   с
оглушительными криками.
   Комната Роберта О'Хары, судя по всему, указывала на начальный  этап  того
же пути. В ящике комода лежали бейсбольные карточки,  на  полке  в  шкафу  -
комиксы. Он построил простой книжный шкаф из сосновых досок,  в  котором  не
было ничего, кроме книг,  которые  читают  мальчишки:  "Том  Свифт-младший",
"Кристофер Кул - агент-подросток", "Дейв Доусон", "Мальчишки-союзники".
   Но о каком детстве он мечтал?  "Мальчишки-союзники  на  Ютландии"  -  это
книга о Первой мировой войне, которая была задолго до его рождения  и  моего
тоже. Да и знал ли он хотя бы, где эта Ютландия? Сам я  смутно  помнил,  что
там в годы Первой мировой войны произошло какое-то морское сражение.
   Дейв Доусон - это мое детство, а  не  его.  Вторая  мировая  война,  Дейв
Доусон и его английский друг Фредди Фармер. Когда-то у меня самого были  эти
книги, но то время давно прошло. У него еще были "Дейв  Доусон  в  Ливии"  и
"Дейв Доусон на русском фронте". Я помнил эти названия,  помнил  эмблемы  на
запачканных, пропыленных куртках. Держа в руках "Дейва  Доусона  на  русском
фронте", я вдруг осознал, что вспоминаю комнату, в которой  жил  мальчишкой.
Коврик на полу, маленький книжный шкаф, в котором я хранил "Дейва  Доусона",
"Одинокого рейнджера", "Тома Свифта"  (уже  тогда  устаревшего,  но  еще  не
уступившего дорогу "Тому Свифту-младшему") и еще с  полдюжины  других  книг.
Книги об индейцах, чаще - об  ирокезах,  а  также  о  Робин  Гуде  и  разных
рыцарях, которые сражались с темными силами. Я  стоял  так  довольно  долго,
предаваясь воспоминаниям о том времени, когда почти все мои ошибки были  еще
впереди, и чувствуя, что злюсь на Роберта О'Хару,  потому  что  он  каким-то
таинственным образом украл у меня детство.
   Но где его собственное детство? "Том Свифт-младший" и "Кристофер  Кул"  -
агент-подросток, появились, кажется, совсем недавно.  Взгляд,  брошенный  на
год издания книг, это подтвердил.
   Роберт О'Хара, совратитель малолетних, старался создать иллюзию  детства,
хотя и не своего собственного. Почему?
   Из всех комнат на эту я потратил больше всего времени. Этот парень привел
меня в замешательство, охватившая меня грусть перекинула между нами какой-то
мостик. Я никак не мог понять, в чем тут дело.
   В конце концов меня оторвал от этих мыслей стук  в  дверь.  Я  подошел  и
открыл ее, и Боб взволнованно и быстро сказал:
   - Вам лучше поторопиться, мистер Тобин. Я  слышу  -  они  поднимаются  по
лестнице.
   - Я закончил, - ответил я, выходя из комнаты О'Хары, хотя мне  совсем  не
хотелось уходить.
   - Тут тоже ничего?
   Я отрицательно  покачал  головой.  Мы  обыскали  все  комнаты,  моя  идея
исчерпала себя, из нее ничего не вышло. Я чувствовал себя  обескураженным  и
очень уставшим.
   - Я иду к себе,  -  предупредил  я  Боба.  -  Пожалуйста,  скажи  доктору
Камерону, что я ничего не нашел и что попозже я спущусь поговорить с ним.
   - Конечно. - Он с беспокойством посмотрел на меня, и я  понимал,  что  он
старается придумать какие-то ободряющие слова, но сказать ему нече