режде  всего  Джебсоном  двигало   желание
ничтожества укусить личность значительную, зависть к  весьма  романтичной  и
таинственной  сфере  деятельности  Лоури  -   он   уцепился   за   косвенное
оскорбление,  нанесенное  колледжу,  и  даже  каким-то  невероятным  образом
усмотрел в статье вызов христианству. Опять Лоури отбрасывали в  старое:  то
была кульминация позора,  тяжкое  бремя  которого  он  нес  без  вины  почти
двадцать один год. Старая и новая боль слились  воедино,  к  ним  добавилась
физическая, пронзившая все тело, - он забыл, что у него малярия.
   Бедняжка Мэри.
   Красивая, славная, бедная Мэри.
   Ему всегда хотелось выглядеть перед ней благородно-величественным,  чтобы
хоть чем-то компенсировать их разницу в возрасте.  А  теперь  он  принес  ей
бесчестье и необходимость  оставить  то,  что  было  ей  дороже  всего.  Она
воспримет это спокойно, последует за  ним,  будет  сожалеть,  но  никогда  и
словом не обмолвится о том, "что ей плохо. Да. Да, она поступит именно  так,
в этом он не сомневался. А он ничего  не  сможет  предотвратить  и  даже  не
сможет сказать, как ей сочувствует.
   В голове опять мелькнула мысль, что где-то у него назначена  встреча,  но
он так и не смог вспомнить, где. Ветер сделался холодным и пытался сорвать с
него шляпу, а облака, отбрасывавшие тень на мостовую, потемнели.
   Оглядевшись вокруг, Лоури обнаружил, что приблизился к старому  особняку,
где перед входом красовался железный олень, - то был  дом  профессора  Томми
Уилльямса, - старые  холостяцкие  привычки  не  мешали  ему  содержать  свое
родовое гнездо в полном порядке.
   У Лоури  было  странное  чувство,  словно  с  ним  ничего  особенного  не
случилось, но при этом он испытывал острую потребность спрятаться в  укрытие
и с кем-нибудь поговорить, поэтому он быстрым  шагом  направился  к  дому  и
свернул на тропинку. Он взглянул на особняк и с отвращением отшатнулся - два
окна на фронтоне имели невероятное сходство с пенсне на носу дряхлого судьи;
с минуту он постоял в нерешительности и уже было повернул назад, чтобы уйти.
   Но тут перед глазами возник образ Томми - единственного человека  в  этом
мире, которому он мог излить душу - так повелось с детства, когда Томми  был
его  единственным  другом.  Но  если   в   зрелые   годы   Лоури   отличался
застенчивостью и молчаливой сдержанностью, то Томми  стал  совсем  другим  -
душой студентов и всего кампуса; он много путешествовал по Старому Свету,  и
это сказалось на его жилище -  он  привнес  сюда  атмосферу  космополитизма,
жизнерадостного отрицания условностей и  старомодных  идей.  Томми  Уилльямс
любил все экзотическое и запретное, пил  особые  сорта  чая  с  причудливыми
заморскими названиями и читал книги  по  оккультизму;  на  благотворительных
балах он предсказывал будущее по хрустальным шарикам, чтобы потом искоса,  с
лукавинкой поглядывать на своего клиента - мол, внешне все это не более  чем
забава, а по сути ведь это может оказаться и  правдой,  Томми  был  фонтаном
веселья,  непринужденности  и  изящества,  лондонский  денди   и   парижский
острослов, он был слишком умен для того, чтобы иметь врагов, как, впрочем, и
множество друзей.
   Нет. Незачем стоять вот так на пороге.  Разговор  с  Томми  принесет  ему
облегчение. Томми его развеселит и убедит в  том,  что  Джебсон  всего  лишь
надутый, старый осел.
   Он взобрался по ступенькам и стукнул дверным кольцом.
   На крыльце мертвые листья закружились в тревожном танце под аккомпанемент
собственного сухого шуршания, а затем бездумно понеслись по лужайке,  словно
пытаясь угнаться за тенью облака и избежать сожжения  на  костре.  Мятущиеся
листья, бегущие прочь от неизбежного разложения,  разве  могли  они  одолеть
своих соперников - нежные, набухающие почки, которые и не подозревали, что и
эти  вот,  уносимые  ветром  и  отжившие   свое   существа   когда-то   были
ярко-зелеными и робко заигрывали с ветерком. Так подумал Лоури, и мысль  ему
не понравилась - она заставила его  почувствовать  себя  старым,  увядшим  и
покинутым во имя процветания юности -  свежей  и  непорочной;  сколько  дней
пройдет, прежде чем его место передадут другому? Незнакомому, юному другому,
который, быть может, станет проповедовать по книгам самого Лоури Он еще  раз
стукнул дверным кольцом -  ему  не  терпелось  отогреться  возле  дружеского
очага; зубы его начали стучать, а где-то в области живота появилось скверное
ощущение пустоты. "Малярия?" - спросил он себя. Да, он ведь  только  что  от
Чалмерса, который называл эти ознобы малярией. Не прошло и двух часов с  тех
пор, как он рассматривал в микроскоп свою подсвеченную  кровь  -  в  красных
кровяных тельцах различались маленькие шарики. Малярия - штука  не  опасная,
но противная. Да, должно  быть,  это  озноб,  вызванный  малярией,  -  скоро
пройдет.
   Он снова ударил дверным кольцом и  услышал,  как  внутри  по  комнатам  с
высокими потолками разнеслось эхо; он хотел повернуться и уйти,  но  не  мог
заставить себя, а вдруг Томми появится на пороге. Его знобило, и  он  поднял
воротник пальто. Скоро он начнет гореть, подобно листу, сказал он  себе.  Он
заглянул в боковые окна рядом с дверью.
   В голове опять мелькнула мысль, что где-то у него назначена  встреча,  он
попытался сосредоточиться и вытолкнуть из  упрямого  провала  в  памяти  эту
запрятанную там информацию.
   Нет, хватит ждать на крыльце. Двери в этом городке никогда не запирались,
и Томми, даже если его и  нет  сейчас  дома,  очень  обрадуется  ему,  когда
вернется, - он толкнул дверь, вошел и закрыл ее за собой.
   В холле царил полумрак - полумрак от вереницы лет  и  позабытых  событий,
давно истлевшего крепа и свадебных букетов, обратившихся в прах, -  здесь  в
воздухе дымкой повисли детские  крики  и  покашливание  стариков.  Откуда-то
донесся торопливый звук, как будто прошмыгнула ученая крыса, которую  что-то
раздосадовало,  когда  она  грызла  заумный  фолиант.  Расположенные  справа
двойные двери в гостиную зловеще отворились, и Лоури, почувствовав, что  там
пылает камин, приблизился к нему со шляпой в руках.
   То, что он увидел, его обескуражило.
   Томми Уилльямс лежал на диване - рука свесилась  вниз,  под  головой  нет
подушки, ноги задраны на спинку дивана, рубашка расстегнута, ни пиджака,  ни
галстука. Лоури подумал, уж не умер ли он.
   Но тут Томми зевнул и потянулся, он сразу почувствовал присутствие  гостя
и, пошатываясь,  встал  с  дивана,  затем  поморгал,  потер  глаза  и  снова
воззрился на Лоури.
   - Господи, приятель, - вскричал Томми, - ну  и  напугал  же  ты  меня.  Я
сладко дремал.
   - Извини, - , сказал Лоури, испытывая неловкость. - Я думал,  ты  куда-то
ушел, и решил подождать, покуда ты...
   - Какие разговоры! Я так заспался. Который час? Лоури взглянул на большие
часы в холле.
   - Пять минут третьего.
   - Надо же. Вот тебе наглядный пример того,  что  игра  и  бессонные  ночи
могут сотворить с человеком. Давай сюда твою шляпу и погрейся у камина. Боже
правый, ты весь синий - никогда не видел ничего  подобного.  Что,  на  улице
такой холод?
   - Меня, кажется, немного знобит, - отозвался Лоури. - Видимо, малярия.
   Неловкость прошла - Томми, похоже, действительно был рад его видеть  -  и
Лоури придвинулся к камину, где на решетке дымили  два  полена.  Томми  тоже
подошел к камину, пошуровал кочергой, и поленья вспыхнули веселым  пламенем,
затем он поспешил к бару и занялся там приготовлением напитков.
   - Тебе надо получше за собой  следить,  старина,  -  сказал  Томми.  -  В
"Атуорти" только один такой профессор Лоури, и мы не  можем  себе  позволить
его потерять. На-ка, выпей, сразу полегчает.
   Лоури взял стакан, но отхлебнул  не  сразу  -  сначала  оглядел  комнату:
старинные застекленные шкафы и китайские статуэтки на  этажерке  в  углу.  В
детстве ему  и  Томми  запрещалось  здесь  появляться,  за  исключением  тех
случаев, когда собирались гости и они должны были  присутствовать,  -  тогда
им, чисто умытым,  разрешалось  чопорно  и  виновато  восседать  на  жестких
стульях и с каждой минутой чувствовать себя все более глупо и неестественно.
   Как тот, прежний  Томми  отличался  от  нынешнего...  И  все-таки  та  же
победоносная улыбка, та же копна глянцевых темных волос, имеющая вид эдакого
художественного беспорядка, лицо, поражавшее  своей  бледностью,  оттеняемой
чернотой волос,  те  же  грация,  изящество  и  быстрые,  плавные  движения,
которыми он сопровождал любое действие. Вдруг Лоури ясно осознал, что  Томми
красив, - может быть, поэтому-то Лоури и  тянуло  к  нему  -  Томми  как  бы
дополнял его собственную грубоватую неотесанность. Лоури глотнул из  стакана
и  почувствовал,  как  по  телу  распространилось  приятное  тепло,  которое
стремилось слиться воедино с жаркими вспышками пламени в очаге.
   Томми присел на краешек дивана; он всегда сидел так,  как  будто  вот-вот
вскочит. Он хотел закурить, но засмотрелся на Лоури, и огонек  спички  обжег
ему пальцы, и, бросив спичку, он  сунул  кончики  пальцев  в  рот.  Наконец,
закурив, он сказал:
   - Джим, что-то стряслось.
   Лоури взглянул на него и отпил еще.
   - Джебсон. Он наткнулся на мою  статью  в  "Ньюспейпер  уикли"  и  теперь
беснуется.
   - Ничего, успокоится, - сказал Томми, громко рассмеявшись.
   - Он-то успокоится, а вот я едва ли.
   - То есть?
   - По окончании семестра я должен оставить свой пост.
   - С какой стати.., да он просто старый болван! Джим, вряд ли  он  на  это
способен. Понадобится приказ совета.
   - Он контролирует совет и своего добьется. Мне предстоит подыскать другое
место.
   - Джим! Надо все выяснить. Джебсон никогда тебя не любил, это правда,  он
вечно говорил всякие, гадости у тебя за спиной; простофиля ты, Джим.  Но  он
не может таким образом от тебя избавиться. Ведь возмущены будут все!
   Они еще некоторое время обсуждали эту проблему, пока в  их  интонации  не
просочились нотки безнадежности, фразы стали  отрывочными  и,  наконец,  оба
умолкли - молчание нарушалось лишь потрескиванием дров.
   Томми порывисто, но грациозно  прошелся  по  комнате,  остановился  перед
этажеркой со всякой всячиной,  взял  китайского  слоника,  быстрым,  нервным
движением подбросил хрупкую статуэтку и повернулся к Лоури - Томми  улыбался
неестественной, натянутой улыбкой, но его взгляд был мрачен.
   - Похоже, - произнес Томми, - пришел час расплаты за твою статью.
   - Это и так очевидно.
   - Нет, нет. Никогда не обвиняй меня в том, что я говорю  очевидные  вещи,
Джим. Я имел в виду другое: статья посвящена демонам и дьяволам и высмеивает
представления о том, что они якобы наделены силой...
   - Томми, - перебил его Лоури, улыбнувшись одной из своих нечастых улыбок,
- тебе бы следовало преподавать демонологию. Ты в нее почти веришь.
   - Надо же во что-то верить, когда религия подводит, - шутливо (но шутливо
ли?) заметил Томми. - Ты утверждаешь, что боги удачи - выдумка;  ты  пишешь,
что обращаться за помощью к иным богам кроме единого верховного Бога, глупо;
ты говоришь,  что  демоны  и  дьяволы  -  маккиавеллиевская  выдумка  хитрых
знахарей и что людьми можно управлять,  как  стадом,  лишь  используя  страх
перед невидимым; мол, человечество в своей слепоте ошибалось,  принимая  мир
добрый и прекрасный за мир зла, и потому создало  уродливый  мир  призраков,
населяющий с тех пор кошмарные сновидения.
   - И что из этого? - спросил Лоури. - Это правда. Отнюдь  не  злое  начало
правит миром, и воздух, вода и земля вовсе не кишат завистливыми существами,
которые только и думают о том, как бы отравить человеческое счастье.
   Томми водрузил слоника на место и примостился на краешке дивана,  он  был
явно  возбужден  и  опустил  глаза,  притворяясь,  что  рассматривает   свои
безупречные ногти.
   - Никто не ведает, Джим.
   Лоури издал короткий смешок и проговорил:
   - Ну, теперь скажи: я  так  глубоко  изучал  эти  явления,  что  допускаю
возможность их существования.
   - Джим, ты всегда взирал  на  мир  сквозь  розовые  очки  -  нечто  вроде
рефлекса самозащиты, который позволяет отгородиться от всего скверного,  что
есть в жизни. Бери пример с меня, Джим. Я знаю,  что  в  мире  царит  зло  и
непостоянство и люди большей частью плохи, а  потому,  когда  я  обнаруживаю
хотя бы крупицу добра, я радуюсь, а когда в  очередной  раз  сталкиваюсь  со
злом, то лишь зеваю. Ты же всякий раз переживаешь огорчения и  разочарования
- ведь тебе все  кажется  прекрасным,  и  вдруг  ты  натыкаешься  на  что-то
гнусное, черное и скользкое - ты не можешь с этим примириться; вот и сегодня
ты  пришел,  сотрясаемый  приступом  лихорадки   из-за   подлеца,   которого
изначально считал  хорошим  человеком.  Твои  взгляды  на  жизнь,  Джим,  не
принесут тебе ничего, кроме горя и слез. Что бы  ни  говорили  о  призраках,
этому болвану как раз прекрасно известно, что все на свете - зло, а  воздух,
земля и вода населены фантастическими  демонами,  которые  злорадствуют  над
нашими несчастьями и усугубляют их.
   - Значит, по-твоему, я должен склонить голову перед  суевериями  и  вновь
взять на вооружение мрачные мыслишки своих темных предков. К  дьяволу  твоих
дьяволов, Томми Уилльямс, я их не признаю.
   - Но неровен час, - это прозвучало тихо и даже зловеще, - они  тебя  сами
признают.
   - Как ты до этого додумался?
   - Не исключено, - продолжал Томми, - что дьяволы и демоны первый раз  уже
выиграли.
   - Фу, - выдохнул Лоури, но по спине у него пробежал холодок.
   -  В  статье  в  "Ньюспейпер   уикли"   ты   отрицаешь   возможность   их
существования. Именно эта статья приводит в бешенство мстительного  кретина,
и как следствие - ты уволен из "Атуорти".
   - Чепуха, - бросил Лоури, но уже менее уверенно.
   - Будь умницей и признай, что миром правит зло, и он  полон  злых  духов.
Будь умницей и забудь свое рыцарское благородство. И, наконец, будь умницей,
ступай домой, прими хинин и ложись отдыхать.
   - Утешил, называется, - с улыбкой сказал Лоури.
   - Утешать - значит лгать, - ответил  Томми.  -  Я  предложил  тебе  нечто
большее.
   - Дьяволов и демонов?
   - Мудрость.
   Лоури медленно вышел в  холл,  озноб  мешал  ему  внятно  изъясняться.  И
все-таки, черт побери, какая-то встреча у него назначена - он в этом  уверен
и время он помнит почти точно - без четверти три, как раз это время сейчас и
пробили старинные часы на башне. Он подошел к вешалке, где  среди  пальто  и
тростей лежала его шляпа.

Глава 2

   Белый силуэт медленно приближался к нему, бесшумно  ступая,  -  на  белом
лице мерцали тусклые отсветы поблескивающего ножа. Ближе и ближе...

   Сгущались сумерки, которые вот-вот готовы были обратиться в ночь, по всей
улице в окнах горел свет, иногда в них были видны люди -  они  беседовали  и
жевали, ветер выхватил из темноты какой-то светлый предмет - газету.  Высоко
в  небе  в  просветы  между  суетливо  бегущими  тучами  время  от   времени
проглядывала холодная луна; изредка над массой синих, черных  и  серебристых
клочьев вспыхивала звезда.
   Где он?
   Судя по вывеске, на углу улицы Вязов и  Акаций,  то  есть  на  расстоянии
полуквартала от  дома  Томми  и  примерно  в  квартале  -  от  собственного.
Остановившись посреди улицы в снопе желтого света, он с тревогой взглянул на
часы - без четверти семь.
   Без четверти семь!
   Лоури опять затрясло, и зубы выбили быструю дробь, но  он  остановил  ее,
расслабив челюсти. Он потянулся к шляпе, но ее не было;  он  пришел  в  ужас
оттого, что потерял шляпу, и начал судорожно озираться по сторонам в надежде
обнаружить ее где-нибудь поблизости.
   Мимо  прошла  группа  студентов:  девушка  в  окружении  трех  кавалеров,
довольная их шуточками; один из них почтительно раскланялся с Лоури.
   Без четверти три.
   Без четверти семь.
   Четыре часа!
   Где он был все это время?
   У Томми, конечно. У Томми. Но он ушел оттуда без четверти три.  А  сейчас
без четверти семь.
   Четыре часа!
   За всю свою жизнь он ни разу по-настоящему не  напился,  хотя  знал,  что
если здорово надраться, то потом будет тяжелая голова и неприятные  ощущения
в животе. Насколько он мог припомнить, у Томми он выпил всего одну рюмку.  И
уж, конечно, от одного стакана рассудок не затуманится.
   Ужасно - потерять четыре часа, однако что в этом ужасного, он  толком  не
знал.
   Где он был?
   Встречался с кем-то или нет?
   А что если завтра кто-нибудь подойдет к нему и скажет:
   "Вы замечательно выступили в клубе, профессор Лоури!"
   Малярия тут ни при чем. Настоящая  малярия  может  вышибить  человека  из
седла, но даже в бреду он сообразит, где находится, а тут признаков бреда  и
в помине не было. Нет, это не опьянение и не малярия.
   Он быстро зашагал к дому. Внутри у него сидела тупая боль, но он  не  мог
определить  ее   происхождение;   его   преследовало   то   противное   полу
воспоминание, которое вертится в голове, но не желает сложиться в  слова,  -
стоит ему еще немного напрячься, и он вспомнит, где был.
   В вечерней тьме  таилось  что-то  зловещее,  он  изо  всех  сил  старался
сохранить спокойствие; казалось, каждое дерево и  куст  подкарауливают  его,
чтобы в любой момент превратиться в.., в... Боже  правый,  что  это  с  ним?
Неужели он боится темноты?
   Он нетерпеливо  свернул  на  дорожку,  ведущую  к  дому,  и  увидел,  что
старинный особняк спит, объятый темными тенями,  теснившимися  вокруг  него,
словно воспоминания об утраченной юности.
   Лоури с минуту постоял у крыльца, недоумевая, почему это  над  дверью  не
горит свет,  -  вполне  возможно,  Мэри  беспокоилась  из-за  того,  что  он
задерживается, и отправилась к нему в колледж, - нет, она  бы  позвонила.  В
нем нарастала тревога.
   Внезапно из темноты донесся резкий крик:
   - Джим! О Господи! Джим!
   Он взлетел по ступенькам и чуть не выломал дверь; в нерешительности он на
мгновение остановился в холле, дико озираясь по сторонам и напрягая  слух  в
надежде еще раз услышать голос Мэри.
   Но дом безмолвствовал - только молчание и воспоминания.
   По  широкой  лестнице  он  взбежал  на  второй  этаж,  на  ходу   нажимая
нетерпеливыми пальцами на кнопки выключателей. Он заглянул во все комнаты на
втором этаже - безрезультатно, тогда  по  узкой,  усыпанной  мелким  мусором
лестнице он взлетел на чердак. Здесь было  темно,  ветер  завывал  в  старой
башенке, а сундуки притаились в потемках, словно темные силуэты  зверей,  он
чиркнул спичкой  и  успокоился  -  вокруг  него  возникли  старые,  знакомые
очертания вещей. Ее здесь не было!
   Дрожа он спустился на второй этаж, чтобы еще раз осмотреть комнаты. Лоури
почувствовал тошноту и боль в животе, а кровь, словно два кузнечных  молота,
ударяла в виски. По пути наверх он включил все  лампы,  но  свет  резал  ему
глаза и казался недобрым, освещая пустой дом.
   Может, она вышла к соседям?
   Или их пригласили на ужин, и ей  пришлось  пойти  без  него?  Да,  скорее
всего, именно так. Где-нибудь, вероятно, рядом с его  стулом  должна  лежать
записка: быстро собирайся - перед людьми неудобно.
   Он принялся лихорадочно искать записку:  на  первом  этаже  около  своего
стула, на обеденном столе в  кухне,  на  письменном  столе  в  кабинете,  на
камине... Нет, записки не было.
   Опустившись на диван в  кабинете,  он  закрыл  лицо  руками  -  попытался
сохранить хладнокровие, унять дрожь и подавить тошноту, которая, несомненно,
была результатом испуга. Почему он позволяет себе так  раскисать?  Наверняка
она где-то неподалеку, а раз не оставила записки, значит намеревалась  скоро
вернуться.
   В этом полусонном, скучном городке ни с кем ничего не случается.
   Отсутствие  Мэри  заставило  почувствовать  со  всей  остротой,  во   что
превратится жизнь без нее. Он поступил по-скотски, бежав в дальние страны  и
бросив ее здесь,  в  этом  одиноком  старом  доме,  на  друзей-коллег  с  их
сомнительной добротой. Жизнь без нее  превр