тому, что демону болезни якобы  неприятна  именно  эта  лечебная
трава или магическое воздействие ритуала. Да  и  сами  лекари  долгое  время
прибегали к ритуалам, во-первых, потому что и  они  были  отчасти  не  чужды
суевериям, а во-вторых, психологическое состояние пациента - один из  мощных
рычагов воздействия - улучшалось, когда лечение проводилось в соответствии с
разумением самого больного.
   Он был рад возможности стоять  здесь  и  обращаться  к  молодежи,  словно
ничего не случилось. Перед ним сидели нормальные студенты -  они  глазели  в
окна и двери, на яркое ласковое солнце и свежую, мягкую траву.
   - В любой культуре медицина начинает  свою  историю  с  ударов  шамана  в
бубен, при помощи которого шаман стремится изгнать из больного дьявола.
   Обычно в этом месте он позволял себе маленькую шутку - мол,  больной  так
хотел сохранить свои барабанные перепонки, что всячески старался излечиться,
но сейчас у него почему-то не повернулся язык. "Почему?" - спросил он себя.
   -  Подверженность  человека  болезням,  как  ничто  другое,  подтверждала
существование духов и демонов, так как сплошь  и  рядом  между  здоровыми  и
больными не наблюдалось никаких внешних различий, а то,  что  человек  не  в
состоянии увидеть, он приписывает дьяв... - Лоури ухватился за край кафедры.
- Он приписывает дьяволам и демонам.
   "Не странно ли, однако, что бубны шаманов исцеляли людей? Не странно  ли,
что  заклинания  и  амулеты  служили  единственной   защитой   от   бактерий
бесчисленным  поколениям?  Не  странно  ли,  что  в  медицине  до  сих   пор
сохраняется множество средств, которые  уходят  корнями  в  глубь  веков,  к
различным способам изгнания демонов и дьяволов? И разве  не  свидетельствует
куча брошенных в мексиканской церкви костылей о том, что вера действовала  и
в самых безнадежных случаях? Церковь! Сейчас, когда люди отошли от церкви  и
обратились к сугубо материалистическому мировоззрению, не  странно  ли,  что
мирская жизнь стала такой кровавой и жестокой? Демоны  ненависти  и  дьяволы
разрушения, которые глумятся над человеком  и  множат  его  несчастья.  Духи
земли, воды и воздуха - в них нынче не верят, а  они,  предоставленные  сами
себе, беспрепятственно творят свое злое дело..."
   Он замолчал. Студенты прекратили перешептываться, жевать резинку, глазеть
в окна и клевать носом. Все взоры были  устремлены  на  него  -  удивленные,
широко распахнутые глаза.
   Он понял, что высказал последние мысли вслух. С минуту, не больше, -  так
чтобы это казалось не более  чем  паузой  -  он  пристально  всматривался  в
аудиторию. Юные умы готовы и жаждут впитать в себя все, что  может  дать  им
авторитетный человек, - и полуправду,  и  откровенную  ложь,  и  пропаганду,
именуемую образованием. Они - та глина, из которой  можно  лепить  все,  что
пожелает их наставник. Истине ли он их учит - как знать? Он  не  был  уверен
даже в том, правильным или ошибочным  является  насаждение  демократии.  Вот
оно, новое поколение, стоящее на пороге семейной жизни и узаконенной войны в
мире бизнеса. Может ли он, несмотря на жизненный опыт, сообщить им  что-либо
полезное? Он, кто в течение многих лет был  уверен,  что  материалистические
науки способны объяснить все на свете, он, кто дошел до того, что общался  с
существами, над которыми смеялся  всю  свою  жизнь!  -  имеет  ли  он  право
повторять то, что твердил раньше?
   - ..И благодаря тому, что эти представления столь глубоко  укоренились  в
сознании наших предков, никто из нас и по сей день до конца  не  уверен,  не
содержат ли эти древние верования долю истины. Или, может быть...
   С какой стати он должен лицемерить?  Он  несет  ответственность  за  этих
ребят. С какой  стати  должен  стоять  здесь  и  лгать,  ведь  не  прошло  и
двенадцати  часов  с  тех  пор,  как  он  бродил  среди  призраков,  ведомый
священником, умершим более трехсот лет назад,  его  гнали  вперед  невидимые
твари, и даже сейчас он видел тень, отбрасываемую черным предметом там,  где
нет солнца? Он несет ответственность за этих ребят. С какой стати он  должен
их опасаться?
   - Ученые, - начал он тихим  голосом,  -  стремясь  избавить  человека  от
страха, внушили ему, что нельзя бояться только потому, что истинная  причина
явления неизвестна. Сегодня распространена точка  зрения,  что  все  в  мире
объяснимо, и даже лик Божий умудрились рассмотреть при помощи  электрической
дуги. Но в данный момент, стоя здесь, я ни  в  чем  не  уверен.  Заглянув  в
прошлое, я обнаружил, что миллиарды людей, живших до предыдущего столетия, с
должным уважением относились к сверхъестественному - это  было  неотъемлемой
частью их мировоззрения. Человечество всегда, до самого последнего  времени,
которое лишь миг в сравнении с вечностью, понимало, что  страдание  является
его уделом на этой земле, а значит, существуют некие таинственные  мучители,
упивающиеся своей ролью.
   Среди вас наверняка найдется с десяток таких, кто носит амулеты и верит в
их силу. Вы называете их талисманами, их подарили вам  любимая  или  любимый
или же они достались вам по воле случая, который навсегда  остался  для  вас
загадкой. Значит, вы почти уверовали в богиню удачи. Вы  почти  уверовали  в
бога несчастья.  Вы  не  раз  замечали,  что  стоит  вам  решить,  будто  вы
неуязвимы, как все идет кувырком. Сказать вслух, что вы никогда не  болеете,
значит накликать болезнь. Не правда ли, вам знакомы ребята, которые были  не
прочь  прихвастнуть,  что  никогда  не  попадали  в  аварии,  а  потом   вам
приходилось навещать их в больницах? И если бы вы в  это  вовсе  не  верили,
стали бы вы нервно озираться по сторонам в поисках дерева, по которому можно
постучать, если вы похвалились своим везением?
   Современный мир, где  господствуют  материалистические  "объяснения",  не
изобрел однако механизма, гарантирующего удачу; он не сформулировал  закона,
управляющего человеческой судьбой. Мы знаем, что обращены лицом к свету, но,
отвергая веру в сверхъестественное, в существование богов зла, тем не  менее
понимаем - за спиной у нас такая бездна, и мы не в состоянии постичь, почему
на  нашу  долю  выпадает  столько  несчастий.  Мы  рассуждаем  о  счастливой
случайности, носим талисманы и стучим  по  дереву.  Мы  увенчиваем  крестами
купола церквей и украшаем арочными поясами колокольни.  Если  нас  постигает
неудача, то мы ждем  двух  следующих  и  только  после  третьей  вздыхаем  с
облегчением. Мы или верим в торжество добра, и эта вера помогает  нам  жить,
или  беспомощно  бредем  сквозь  таинственные  лабиринты  жизни,  с  опаской
поджидая демонов разрушения, которые могут отнять у нас наше счастье, или  в
своей гордыне надеемся исключительно на себя и предоставляем судьбе играть с
нами злые шутки. Мы боимся темноты. Вздрагиваем при виде мертвеца. Некоторые
из нас обращаются к мистическим  наукам,  таким  как  астрология  или  магия
чисел,  ища  подтверждения  тому,  что  выбрали  верный  путь.  И  любой  из
присутствующих, окажись он в полночь в доме  с  привидениями,  не  осмелится
утверждать, что таковых  не  существует.  Будучи  людьми  образованными,  мы
устами  отрицаем  суеверия,  однако  украдкой  озираемся  в   страхе   перед
опасностью, которая может в  любой  момент  наброситься  на  нас  из  темной
бездны.
   Почему? Неужели и вправду существуют демоны, дьяволы и духи, чья ревнивая
злоба  способна  причинить  людям  вред?  Или  вопреки  теории  вероятности,
объясняющей закономерности совпадения, мы все-таки  станем  утверждать,  что
человечество само навлекает на себя несчастья? Есть в мире силы, которые нам
не дано познать?
   А может, - это лишь вопрос, не  требующий  ответа,  -  в  каждом  из  нас
притаился инстинкт,  который  в  суете  нынешней  жизни  так  и  остается  в
зачаточном состоянии? Что если наши предки со  свойственным  им  обостренным
чувством опасности - ведь они не могли укрыться от ветра  и  не  знали,  как
бороться с  темнотой,  -  специально  развивали  в  себе  этот  инстинкт?  А
поскольку мы пренебрегаем оттачиванием наших  восприятий,  не  стали  ли  мы
слепы в отношении нематериальных сил? И не бывает ли  так,  что  в  какой-то
момент этот инстинкт оживает в нас, подобно вспышке молнии, высвечивает  все
то, что угрожает нашему благополучию?  Да  если  мы,  пусть  всего  лишь  на
мгновение, были бы в состоянии узреть сверхъестественное, мы могли бы глубже
и правильнее осмыслить горестный удел человеческий. Но вот на  нас  снизошло
подобное откровение, и мы расскажем о нем окружающим, не зачислят ли  нас  в
сумасшедшие? А как быть с видениями святых?
   Детьми все мы знали, что в темноте гнездятся призраки. Так, может быть, в
ребенке, чей мозг еще не отягощен чрезмерным грузом фактов, фактов и еще раз
фактов, этот инстинкт не раздавлен?
   А  разве   нет   среди   нас   таких,   кто   состоит   в   контакте   со
сверхъестественными силами, но не может открыться  и  объяснить  окружающим,
что это такое,  ибо  ему  не  поверят,  ведь  мало  в  ком  развит  подобный
инстинкт?
   Я предлагаю  вам  пищу  для  размышлений.  В  течение  долгих  недель  вы
терпеливо слушали меня и писали в своих тетрадях конспекты по этнологии.
   До сих пор я ни разу не заставлял вас задуматься или  задаться  вопросом.
Звонок. Поразмыслите над тем, что я вам сказал.
   Покидая аудиторию, половина студентов, видимо, решила, что  это  шутка  в
духе профессора Лоури.
   Другая половина - тоньше и чувствительнее - беспокоилась, уж  не  заболел
ли профессор Лоури.
   Однако Лоури это было безразлично. Он уселся на стул  и  делал  вид,  что
разбирает бумаги.
   "Ты объективно существуешь. Жди нас в своем кабинете".

Глава 7

   Лоури  пнул  его,  и  он,  медленно   откатился   в   угол,   откуда   со
снисходительным упреком смотрел на него пустыми глазницами, один зуб выпал и
коричневой точкой маячил на ковре.

   Лоури  сидел  в  кабинете,   взирая   на   беспорядочные   груды   бумаг,
загромождавших стол, он думал о том, как завершил лекцию, и  сам  удивлялся.
Человек, похоже, обречен на отречение от своих взглядов и суждений. Подумать
только, Джеймс  Лоури,  этнолог,  докатился  до  того,  что  почти  признает
существование сверхъестественных сил... Он, как ужаленный, вскочил  и  начал
угрюмо  мерить  шагами  комнату,  подобно  загнанному  в  клетку  зверю.  Он
остановился и постарался успокоиться, вороша ногой свертки,  доставленные  с
Юкатана, и рассматривая наклейки с адресами. Понадобился год  работы,  чтобы
это разобрать, - но все же и сейчас он не помнил, что  в  свертках:  обломки
камней, куски каменной кладки, гипсовые осколки, грубо  вылепленные  фигурки
идолов, манускрипт в металлическом контейнере...
   Чтобы чем-то заполнить  ожидание,  он  распаковал  попавшуюся  коробку  и
водрузил ее на  стол.  Он  снял  с  нее  крышку.  Там  оказался  всего  лишь
окаменевший череп, найденный рядом с жертвенной плахой, - все, что  осталось
от какого-то бедняги, из которого вырвали сердце, когда он был еще жив, и по
требованию алчущего крови жреца принесли в жертву  жестокому  божеству,  чью
жизнь якобы необходимо было этим  поддержать.  Коричневый  череп  с  пустыми
глазницами... Он абсолютно хладнокровно извлек его из земли - привычная  для
него работа. Почему же сейчас при взгляде на него он содрогается?
   Его имя - вот в чем дело. Конечно же, это он! Его имя, выгравированное на
могильном камне.

   "ДЖЕЙМС ЛОУРИ
   Родился в 1901
   У мер в 1940
   Да почиет в мире".

   Странно, что он упал на поросший травой собственный могильный холмик; еще
более странно то, что это оказалось единственным местом, где в  ту  ночь  он
обрел покой. А дата? 1940 год? Он сглотнул  сухой  комок,  вставший  поперек
горла. В этом году? Завтра, на следующей неделе, в следующем месяце? Умер  в
1940 году. Там он нашел избавление от мук.
   Дверь открылась, и вошел Томми.  Лоури  знал,  что  это  он,  но  не  мог
заставить себя посмотреть Томми в лицо. Взглянув на него искоса, он  заметил
злобную улыбку и те же желтые клыки. Но вот он посмотрел на  Томми  прямо  -
перед ним был Томми, которого он знал столько лет.
   - Похоже, жизнь представляется тебе слишком скучной, - с  улыбкой  сказал
Томми. - Одна из твоих студенток бьется в истерике. А  остальные  бродят  по
колледжу, бормоча что-то насчет демонов и дьяволов. Уж не разделяешь  ли  ты
отныне мои взгляды?
   - Ты тут ни при чем, - ответил Лоури. - Человеку приходится верить в  то,
что он видит.
   - Вот так-так, старый шаман Лоури собственной персоной. Ты в  самом  деле
думаешь то, что говорил на лекции?
   - А как еще  я  могу  думать?  Сорок  восемь  часов  я  бродил,  говорил,
преследовал и меня преследовали призраки.
   Дверь снова  отворилась  и  повернувшись,  они  увидели  Мэри.  Казалось,
шумиха, вызванная лекцией,  ее  вовсе  не  занимала,  и  она  совершенно  не
стремилась подвергнуть его расспросам, очевидно, виня  и  себя  в  некоторых
странностях его поведения. Она улыбалась, но вид у  нее  был  испуганный,  а
когда Лоури ей улыбнулся, она просияла.
   - Привет, Джим. Привет, Томми. Джим, я заглянула с самой что ни  на  есть
женской просьбой. Как  ни  неприятно  в  этом  признаваться,  но  я  изрядно
поиздержалась.
   Джим достал чековую книжку.
   - У меня есть два часа до следующего занятия, - сказал Томми.  -  Могу  я
навьючить на себя твои свертки?
   - Такое премилое вьючное животное  придется  очень  кстати,  -  кокетливо
ответила Мэри.
   Лоури дал ей чек, и она чмокнула его в щеку. Томми взял ее  под  руку,  и
оба удалились.

***

   Неужели ему показалось, что он ощутил клыки у нее во рту?  А  может,  все
дело в освещении, и клыки ему просто померещились? А  то,  что  она  ласково
посмотрела на Томми, когда они выходили из  кабинета,  -  плод  воображения,
подхлестнутого естественной ревностью.
   Он яростно потряс головой, силясь отогнать эти ужасные мысли, и  вернулся
к письменному столу, оказавшись один на один с черепом. Он в сердцах  закрыл
коробку и отодвинул  ее;  но  крышка  не  держалась,  а  коробка  не  желала
оставаться на куче прочих свертков; череп выкатился из нее с глухим стуком и
уткнулся ему в  ногу  носовой  впадиной.  Лоури  пнул  его,  и  он  медленно
откатился в угол, откуда смотрел на него со снисходительным упреком  пустыми
глазницами, один зуб выпал и коричневой точкой маячил на ковре.
   Мысли его путались -  он  никак  не  мог  вспомнить,  был  ли  это  череп
Себастьяна, или в могиле Себастьяна он не обнаружил ничего,  кроме  пыли  да
золотого пояса.  Непроизвольно  из  глубины  сознания  всплыли  заученные  в
средней школе слова: "Быть или не быть, вот в чем вопрос". Он несколько  раз
их повторил, прежде чем понял, что это за  цитата.  И  тогда  позволил  себе
мрачную шутку, пробормотав: "Бедняга Лоури! Я знал его, Горацио".
   Он попытался рассмеяться, но у него ничего не вышло. Он почувствовал, как
снова натянулись нервы; в ушах  опять  зазвучали  присказки  старухи.  Кошки
кошками, шляпы шляпами, крысы крысами... Кошки кошками, шляпы шляпами, крысы
крысами... Крысы голодны, Джеймс Лоури. Крысы сожрут тебя, Джеймс Лоури.  От
шляпы к мышкам, от них отправишься к кошкам, а потом сожрут тебя  крысы.  Не
передумал искать шляпу? Крысы сожрут тебя, Джеймс Лоури. Крысы сожрут  тебя,
Джеймс Лоури.
   Не передумал искать шляпу? Он отпрянул от письменного  стола  и,  схватив
стул, ударил им об пол. Это принесло ему некоторое облегчение, но как только
он его поднял...
   Шляпы шляпами, мышки мышками, крысы крысами, кошки кошками. Шляпы, мышки,
кошки, шляпы, крысы, шляпы, мышки, крысы, кошки...
   Не передумал искать шляпу, Джеймс Лоури?
   - Нет!
   -  В  таком  случае,  -  произнес  детский  голосок,  -   ты   объективно
существуешь.
   Он начал дико озираться по сторонам в поисках говорившего. Но в  кабинете
никого не было. Тут Лоури заметил  на  стене,  рядом  с  письменным  столом,
какое-то движение - когда-то  здесь  стоял  книжный  шкаф,  от  которого  на
штукатурке осталось множество царапин. Он не отрываясь смотрел на них  -  из
них стал составляться рисунок. Сначала возникло нечто похожее на овал  лица,
затем постепенно появились очертания тела. На голове выросли  волосы,  глаза
ожили, от стены отделилась рука, а затем и весь силуэт.
   - Мне бы не хотелось пугать тебя, - произнес высокий благозвучный голос.
   Сошедшее со  стены  существо  было  ребенком  не  старше  четырех  лет  -
маленькая девочка  с  длинными  светлыми  локонами  и  ладными,  пухленькими
ручками и ножками. На ней было платьице в оборках, белое и чистенькое, сбоку
на голове - белый бант.  Личико  было  круглым  и  прелестным,  но  то  была
странная прелесть - совсем не  детская:  темно-синие  глаза  казались  почти
черными, им не было присуще выражение детской невинности - на дне этих  глаз
прятались  порок  и  вожделение;  полные,  чувственные  губы   были   слегка
приоткрыты, словно в ожидании жадного любовного поцелуя. Ее окружала  особая
аура - напоминание о черной тени. Однако поверхностному, мельком  брошенному
взгляду она бы показалась обычным маленьким ребенком не старше четырех  лет,
наивным и жизнерадостным. Она  влезла  на  его  письменный  стол,  ласкающий
взгляд ее похотливых глаз остановился на лице Лоури.
   - Ведь я тебя не испугала, правда?
   - Кто.., кто ты? - спросил Лоури.
   - Ты что, слепой? Ребенок, конечно. - Затем томно добавила:
   - Знаете, вы очень привлекательный мужчина, мистер Лоури. Такой  крупный,
сильный... - Ее глаза приняли мечтательное выражение,  а  маленький  розовый
язычок быстрым движением скользнул по губам увлажнив их.
   - Надпись на доске - твоих рук дело?
   - Нет. Но ее-то я и хочу с тобой  обсудить.  Вы  вполне  уверены,  мистер
Лоури, что не желаете больше заниматься поисками шляпы?
   - Абсолютно!
   - Очень красивая была шляпа.
   - Видеть ее не хочу.
   Она улыбнулась и сознательно откинулась назад, болтая ногами и то и  дело
ударяя по столу туфельками. Она потянулась, зевнула и  оглядела  его  долгим
взглядом. Пухлые губки дрогнули,  и  между  ними  мелькнул  кончик  розового
язычка. Сделав над собой усилие, она перешла к делу.
   - Если ты наконец поумнел и поверил в нас, - начала она, - и  если  готов
помогать нам против чужих, то я тебе кое-что объясню, от чего ты  придешь  в
восторг. Ну так что?
   Лоури колебался, но в конце концов кивнул. Он ужасно устал.
   - Ты навестил своего друга Томми Уилльямса перед тем, как потерял  четыре
часа, так?
   - Вероятно, ты об этом знаешь лучше меня, - ответил Лоури с горечью.
   Она рассмеялась, и Лоури вздрогнул, узнав  смех,  который  так  долго  не
давал ему покоя. Он пристально смотрел на нее,  и  ему  показалось,  что  ее
образ дрожит и пульсирует, а  черный  ореол  то  расширяется,  то  сужается,
словно дышит какое-то огромное и нечистое животное.  Она  ударила  красивыми
туфельками по столу и продолжала:
   - Томми Уилльямс сказал тебе правду. Ты бросил нам вызов, объявив, что мы
не существуем, а мы знаем о тебе больше, чем ты сам. Видишь ли, все это было
запрограммировано. Раз в несколько поколений, мистер Лоури, мы сводим  счеты
с человечеством. Такой период как раз начался. Вы же, мистер Лоури,  служите
рычагом управления, так как мы действуем через людей.
   Она улыбнулась, и на  нежных  щечках  появились  ямочки.  Она  расправила
платьице,  совсем  как  маленькая  девочка,  и,  глядя  на  него,   стукнула
каблучками о стол.
   -  Вот  это  и  означает  "объективно  существовать",  мистер  Лоури.  Ты
объективно существуешь, то есть являешься  центром  управления.  Обычно  эта
функция дается человеку на короткое мгновение, потом жизнь делает поворот  -
и она переходит к другому. Возможно, и ты наконец задал себе вопрос: "Я  это
я?" Так вот, это осознание себя сродни тому, что люди называют  божественным
откровением.  Почти  каждый  человек  на   земле   объективно   существов