и. Час или два провалялся он так на топчане,
то впадая в полное отчаяние, то  вновь  начиная  мучительно  выискивать пути
спасения. В  положенное время  принесли обед, но есть  он не  мог.  Хотелось
курить, однако  четыре  последние  изломанные папиросы надо  было  поберечь,
неизвестно, что дальше будет. Он не знал, позволят ему на отобранные  у него
деньги купить в тюремном ларьке папирос или следователь пожелает еще и таким
путем  усилить его  мучения.  А  еще через  какое-то время,  когда  свет  за
матовыми стеклами окошка  стал  по вечернему  меркнуть (пятый час,  значит),
замок снова загремел.
     - Собирайтесь, - сказал уже другой надзиратель. - На выход. С вещами.
     Лихарев,  безусловно,  мог и еще  раз прибегнуть к  помощи  Сталина или
найти иной,  достаточно  убедительный способ  воздействия  на  Ежова,  чтобы
заставить его освободить Буданцева. Беда лишь в том, что этим он привлекал к
себе совершенно ненужное внимание, выдавал  чрезмерную  заинтересованность в
деле, и никто  не мог сказать  заранее, каков будет  эффект. Не исключалось,
что  на  сей раз  просто  из  упрямства или с  какой-то иной  целью вождь не
поддержит  своего  помощника. Хотя  бы  -  чтобы  посмотреть, как  он  будет
выкручиваться из  ситуации, в  которую сам себя поставил. А главное  - любая
интрига такого масштаба и уровня требовала тщательной подготовки,  а значит,
и драгоценного времени.
     И   Валентин   решил   действовать,   что   называется    напролом.   В
бюрократической державе лучше всего срабатывают бюрократические средства. Не
нужно тратить  время и силы на гипноз, еще какие-то мистические способы. Ибо
сказано:  "Не умножай сущностей  сверх  необходимости".  Земляне  доверчивы.
Спасти сыщика, дать ему возможность продолжить работу, а что будет  дальше -
посмотрим. Заодно всесильный  нарком  получит чувствительный щелчок по носу,
который  заставит его как минимум  потерять самообладание. А  его ведь время
тоже поджимает! Лихареву уже не раз приходилось использовать и такие методы.
Порывшись  в  ящиках  стола,   он  нашел  нужный  бланк,  заполнил  его,  не
задумываясь, словно делал это каждый день, совсем немного помедлив, поставил
внизу требуемый росчерк. Из богатой коллекции всевозможных печатей и штампов
выбрал  один,  старательно подышал на фиолетовый  кружок,  оттиснул рядом  с
подписью. Кажется, все "in lege artis".[17>]
     В небольшой комнате  между спальней  и кабинетом,  больше  напоминавшей
театральную костюмерную или  гардероб самого элегантного мужчины начала века
- принца Уэльского, Валентин выбрал достаточно поношенную, хотя и аккуратную
гимнастерку  с эмблемой госбезопасности на левом рукаве  и  знаками различия
старшего лейтенанта  на малиновых  петлицах.  Присев к зеркальному трельяжу,
приклеил  под  носом  модные  среди  военных  и  ответработников  усы  узкой
щеточкой, смазал волосы специальной жидкостью, чтобы плотнее лежали, натянул
сверху парик,  имитирующий хорошо выбритый череп.  И стал похож одновременно
на маршала Блюхера, и на Котовского из недавно вышедшего фильма. Снял трубку
телефона,  набрал   номер   одного  из   своих   "внештатных   сотрудников",
проинструктировал,  не  боясь  подслушивания.   Его  телефоны  хотя  и  были
подключены  ко   всем   телефонным   сетям   города,   в  том   числе   и  к
правительственным ВЧ, существующей  аппаратурой не засекались.  Они  для нее
вообще как  бы  не  существовали. Когда за окном  крякнул сигнал под®ехавшей
машины, Валентин  снова позвонил. Голоса он тоже умел подделывать мастерски,
тем более что в  данном случае это  было совсем  не трудно. Через коммутатор
НКВД вышел на телефон дежурного помощника начальника внутренней тюрьмы.
     - Кто? - бросил в трубку высоким ломким голосом и когда услышал ответ:
     -  "Такой-то, товарищ  Генеральный  комиссар",  рассмеялся  довольно: -
Молодец, узнал. У тебя там  все в порядке? Слушай внимательно. Сейчас к тебе
подойдет человек с моим предписанием. Передашь ему арестованного  Буданцева.
Да, милиционер, из  МУРа. В журнале запиши  - убыл согласно ордера. Ну,  все
как положено. Понял, повторять не надо? А остальное тебя не касается. Все! -
бросил трубку на рычаг так, чтобы на той стороне провода стало ясно - нарком
хоть и не матерится в голос, но чем-то раздражен, и задавать  лишние вопросы
хоть ему, хоть его посланцу - опасно.
     Нет,   дальше   все   было   действительно   просто.   Со   специальным
удостоверением сотрудника 6-го отдела, того, чья функция - выискивать врагов
в  собственных рядах, Лихарев прошел через три поста контроля внутри здания,
спустился по боковой  лестнице в зону  спецтюрьмы, а уже там пред®явил ордер
ожидавшему его, стоя у двери, дежурному.
     - Арестованный к этапу готов?
     - Так точно, ждет. Вот опись из®ятых вещей, вот вещи, вот он сам.
     Лихарев лишенным  всяких  чувств оловянным  взглядом  окинул Буданцева.
Выглядел  он  пока еще  неплохо, хотя и видно было,  что  по предварительной
программе ему досталось сполна.
     - Жалобы, заявления на условия содержания есть? - спросил Валентин.
     Буданцев,  не  узнавая   и,   несомненно,  готовясь   к  еще   худшему,
отрицательно мотнул головой.
     - Тогда поехали.
     Двое рядовых охранников, без присутствия которых роль  посланца наркома
выглядела  бы странно,  указали  Буданцеву  на  дверь,  умело защелкнули  на
запястьях изящные никелированные наручники (полученные в виде шефской помощи
от германских  коллег) и загремели сапогами  по коридору,  будто специально,
ступая  не на  веревочную  дорожку,  а  мимо.  Привыкший к порядку  тюремщик
поморщился непроизвольно.
     - Так, где тут расписаться? - спросил Лихарев.
     -  Чего расписываться,  есть  документ,  -  дежурный  махнул  в воздухе
ордером и спрятал его в папку.
     -  Тогда все, - Валентин  не  то сделал  намек на отдание чести, не  то
просто покрутил ладонью у плеча.
     Такая  же  черная, как  и  большинство выпускаемых Горьковским заводом,
"эмка" свернула с  Фуркасовского в  сторону улицы Кирова, будто отрываясь от
преследования, несколько раз вильнула  по узким, почти непроезжим переулкам,
разогналась под накат Старой  площади, завывая  явно  форсированным мотором,
пронеслась вверх по совершенно пустынным в это время Хрустальному и Сапунова
и  наконец,  убедившись,  что  погони   нет,  остановилась  перед  домом  на
Столешниковом.  И  только  здесь   доселе  молчавший  Лихарев  сказал  своим
нормальным голосом:
     - Прошу прощения за пережитые неприятности, Иван Афанасьевич. Выходите.
     Сидевший  слева  от  Буданцева  "чекист"  без   дополнительной  команды
расстегнул наручники.
     -  М-да,  -  только  и  сказал  сыщик,   ступив  на  покрытую  грязным,
истолченным в скользкую кашу  снегом брусчатку. -  Дела с  вами иметь - себе
дороже.
     -  Свободны,  ребята,  -  бросил  Лихарев  своим  помощникам,   вежливо
придержав  Буданцева под  локоть,  направил его в нужный  под®езд  и  уже на
лестнице сказал  негромко: - А  если  б не  с нами - догадываетесь, чем  оно
могло кончиться?


        ГЛАВА 25

     В  тесной  от заполнивших ее людей  дежурной комнате, освещенной желтым
светом  сорокасвечовой  лампочки,  лучи  которой  вдобавок  вязли  в  клубах
табачного дыма,  из-за невысокого деревянного барьерчика поднялся  навстречу
полноватый плохо выбритый милиционер с тремя синими квадратиками на петлицах
шинели. И Шестаков, рванув руки так, что державшие  их люди чуть не отлетели
к стенам,  заорал  прямо  в  лицо  этому  усталому  от  суточного  дежурства
провинциальному служаке:
     - Вы что себе позволяете, придурки, мать вашу  так, так и еще  три раза
наоборот?! Я  вас, раздолбаев, законопачу так, что Магадан Сочами покажется.
Вы у меня...
     Кричать  громовым  голосом  и   ругаться  виртуозным   флотским  матом,
вызвавшим оторопь и удивление у наивных, круглоглазых, только что и  умеющих
старательно  "окать"  и  неостроумно  употреблять  в дело и не  в  дело  три
известных слова аборигенов, Шестакову не  составляло труда. Хорошо помнилась
балтийская служба,  да  и  учинять разносы директорам заводов и  начальникам
главков он тоже  наловчился. Это с рабочими и младшими итээрами  нарком  был
сдержан и  вежлив,  а "командирам производства" спуску не  давал, обучившись
этой номенклатурной дипломатии у самого Орджоникидзе, который, как известно,
в случае чего и рукоприкладством не брезговал.
     -  А ну  пусти,  сволочь! - он  еще  раз дернул  рукой,  освободился из
ослабевших  от  растерянности пальцев милиционера,  выхватил  из внутреннего
кармана  удостоверение,  махнул   перед  носом  дежурного,  Удовлетворившись
произведенным эффектом, уже спокойнее протянул его, раскрытое.
     - Читай, деревня!
     Дежурный прочитал. Дернулся инстинктивно, будто  пытаясь неумело отдать
честь.   Забормотал   что-то.  Слишком  силен  был  страх  перед  всесильным
Центральным аппаратом, чтобы остались силы  вспомнить,  какие  инструкции он
получал,  что  там говорилось в  областном циркуляре  о  всесоюзном  розыске
какого-то Шестакова. Да  и  не одна  такая  ориентировка  пылилась в  ящиках
стола,  за год  их накопилось  незнамо  сколько, где значились и  беглые  из
лагерей  карманники,   и   солидные   воры,   и   покинувшие  места  высылки
спецпоселенцы, алиментщики даже. Запомнить их все явно  не под  силу было не
только провинциальному  милиционеру. Тут нужен был знаменитый сыщик Путилин,
который, по  слухам, знал  наизусть всю  картотеку московского  департамента
полиции.
     -  Сиди, -  махнул рукой  Шестаков,  сам опустился  на лавку  у  стены,
морщась от боли, стал стягивать сапог.
     Край  портянки,  штанина и голубые  кальсоны  промокли вишневой кровью.
Посередине голени зияла глубокая рана, на дне которой, кажется, просвечивала
обнаженная кость.
     -  Вот  кретины, - словно бы ни  к  кому не обращаясь, но  отмечая, что
слушают его внимательно,  сказал Шестаков. -  Хотел  им, дуракам,  помочь, а
вместо этого... Ну, чего вылупился!? - снова рявкнул он на дежурного. - Бинт
какой-нибудь есть и йод тоже?
     - Сейчас, мы  сейчас... Виноградов, бегом в  "Скорую"! Там Зинка Щукина
дежурит,  чтоб сейчас здесь была!  И обратился к наркому  непосредственно: -
Ну,  так вот  получилось, кто  же знал? Темно, крик, стрельба,  своих-то они
всех знают, а тут обмишурились, за сообщника приняли... Болит-то сильно?
     - Нормально  болит. Пускай "наган"  отдадут. Дай, номер посмотрю, а  то
чужой подсунете, а он  в Удостоверении записан. Можешь убедиться. Ох, жалко,
что отходчивый я, а то бы как врезал сейчас кому-то...
     -  Вы это,  товарищ, - дежурный снова  заглянул в  удостоверение. - Вы,
главное,  зла  не держите.  Должны ж понять...  Может,  вам  водочки налить?
Помогает для успокоения...
     Шестаков понимал дружеские отношения.
     - Ну налей, что ли... И  документик давай сюда, и  "наган" тоже. Да вот
еще - у тебя патрончиков лишних не найдется? Я четыре раза пальнул в воздух,
думал этот бардак прекратить, а  вышло наоборот.  Терпеть ненавижу  с пустым
барабаном ходить...
     Запасные патроны  у него как раз были, Шестакову таким  образом  просто
захотелось  проверить,  насколько дежурный  проникся  моментом, степень  его
доверия к наскоро придуманной легенде.
     - Найдем, конечно, найдем, о чем разговор.
     Шестаков выпил полстакана не водки, а  просто самогона,  картофельного,
судя по вкусу. Наверное, из®ятого в какой-то деревне и не уничтоженного, как
требовал  закон,  по  естественной  русской  слабости.  Закурил  с  дежурным
"богатую" папиросу, которые, конечно,  и должны  курить московские товарищи.
Тот выгнал из комнаты всех посторонних, только Власьева оставил в  загородке
для  задержанных. Николай Александрович привалился к стене, опустил  голову,
чтобы взгляд не  выдал, но  Шестаков видел, как напряженно  он  ловит каждое
слово и  каждый  жест.  Ждет,  каким  образом друг  станет  его выручать.  А
Шестаков  пока и понятия  не имел как. Тут и Зинка Щукина  появилась, бойкая
румяная девка  лет  двадцати двух. Осмотрела рану, присыпала желтым, вонючим
йодоформом, сноровисто перевязала.
     - Укол столбнячный надо бы, - предложила она.
     - Это что, по схеме, три через каждые полчаса? -  угадал Шестаков, хотя
сроду понятия не имел ни о каких схемах.
     - Ага...
     -  Не надо, обойдется. Грязи  ж  нет, у меня подштанники чистые,  утром
только сменил.
     Фельдшерица вдруг разулыбалась.
     - Ну, нет, так нет, как хотите, дяденька...
     - Вот так и хочу. Спасибо за помощь, иди, занимайся  своими делами... -
У  него  появилось  впечатление, что  он  уже знал эту девушку,  и  довольно
хорошо, но как, откуда, сообразить не мог. Щукина ушла, а Шестаков, поболтав
немного с дежурным, изобразил вдруг смертельную усталость.
     - Слушай,  Володя, - он уже  узнал имя дежурного  и фамилию его тоже  -
Семилетников,  - что-то  плоховато мне. Надкостницу  зашиб, а она,  сволочь,
болючая... Тут где-нибудь за стеночкой на  полчасика прилечь можно? Не дойти
мне сейчас до гостиницы. Да поутру уж как-нибудь...
     -  Так,  может,  в  больницу?  Сейчас  отвезем.  Полежите  там, и  врач
посмотрит, а то - что там Зинка. Сейчас сделаем...
     -  Да  брось,  не  стоит. Мне, правда, чуток полежать, и все...  Голова
кружится...
     Дежурный  отдернул  грязноватую  занавеску  слева  от  своего  стола. -
Топчанчик вот. Не слишком удобно, а другого нет. Подойдет?
     - Разумеется. Не  обращай внимания, занимайся  своими делами. Этого вот
допроси,  кто такой, чего стрельбу  поднял,  и вообще.  Если  нужно, я потом
подпишу протокол, как свидетель...
     И еще раз  незаметно сделал  движение рукой, показывая  Власьев, что не
бросит  его ни  в коем  случае. Лежа  на  жестком  топчане, Шестаков сначала
вслушивался в пульсирующую  и дергающую боль в ноге, соображая,  помешает ли
ему  эта,  такая  несвоевременная  рана  сделать  то, что  требовалось,  или
как-нибудь  обойдется?  Он  слышал, как дежурный на удивление лениво и  вяло
задал Власьеву  несколько вопросов. Тот ответил в том смысле,  что знать  не
знает, в чем дело,  на  него напали в темноте, неизвестно кто, он думал, что
грабители,  выстрелил  для  острастки  один  раз  в   воздух,  а  потом  все
завертелось, он и не понял, что и как...  На вопросы о личности вообще понес
какую-то околесицу.  Паспорт,  как  и деньги,  Власьев  еще  дома  спрятал в
потайных  карманчиках   изнутри  голенищ.   Поэтому,  кроме  ранее  отнятого
"нагана",  у  него  при беглом обыске  ничего и не нашли.  Видно  было,  что
дежурный  не имеет ни  малейшего  желания  всерьез  заниматься  неизвестным.
Бесперспективно, не обещает ни славы, ни премий. Он даже спросил, чуть ли не
сочувственно:
     - Мужик,  а может, признаешься  в  чем? Кражонка там или побег из  мест
заключения? Так быстренько оформим, судья у нас тоже не зверь, наш, местный.
Годик дадут, ну в крайности трояк, - и обратно в зону. Чего уж лучше в твоем
положении? А про "наган" и забыть можно, никого ж не убили, так?
     Шестаков подумал, что, возможно, и не врет милиционер. Ему, может, тоже
совсем  не  хочется разводить  бодягу,  которая вполне  грозит  неизвестному
человеку одним из двенадцати  пунктов знаменитой 58-й статьи. Но тут с шумом
распахнулась дверь, ввалились  сразу двое или трое  милицейских  и наперебой
заговорили, что  только  что  нашли под  стенкой "инженерского дома" убитого
наповал Михаила Артемовича Рыбина, и не иначе как вот этот его...
     Дело принимало совсем другой оборот. Убийство  оперуполномоченного НКВД
- это уже  теракт,  и не раймилиции этим заниматься. Тем более, что и сейчас
Власьев молчал упорно.  В традиции  до-революционных  бродяг и  уголовников,
об®являвших  себя  Иваном, родства не помнящим  и уходивших таким образом на
каторгу  или в ссылку без груза предыдущей, подчас весьма пестрой биографии.
Дежурный тем  временем позвонил по  телефону  начальнику милиции. Тот  через
пятнадцать  минут  появился.  Попытался  хоть  что-нибудь  выяснить у упорно
молчащего,   словно  впавшего  в  ступор  Власьева.  Тот   словно  бы  начал
репетировать будущую позицию на следствии. Уничтожить, если удастся, паспорт
и  до последнего  изображать  дефективного  бродягу, не  сознающего, где  он
находится и  что совершил. В  итоге начальник с дежурным решили, что им этот
случай  не  по  силам.  Уполномоченный  НКВД,  которому   бы  и   заниматься
террористом,  сам  убит, остальная госбезопасность вся  во  Владимире.  Туда
преступнику и дорога. Подразумевая, конечно, что вешать такое на себя просто
незачем.  Имеются  признаки  теракта  -  ну   и  отлично.  Завтра  как   раз
отправляются по этапу во Владимирскую тюрьму арестованные согласно очередной
столичной  разнарядке  антисоветские  элементы  -  бывшие  кулаки,   скрытые
троцкисты и уголовники-рецидивисты, которых решено проводить по 58-й статье.
Ну и этого туда же. Кому надо - разберутся.
     - А пока наручники ему - и в камеру. Обыскали?
     - Обыскали. Совсем ничего нет. Полпачки папирос, коробка спичек, и все.
     Лежа  на топчане и слушая разговор милиционеров, словно  забывших о его
присутствии,  Шестаков ждал,  что подскажет ему ставший привычным внутренний
голос. Как раз подходящий момент. Самым простым решением проблемы,  казалось
такое: после ухода начальника милиции, пока Власьева еще не отправили в КПЗ,
ударить  дежурного рукояткой "нагана" по  затылку, после чего спокойно выйти
из здания, при необходимости  нейтрализовав еще двух-трех милиционеров, если
они попытаются воспрепятствовать. Но что потом? Выбираться пешком из города,
ожидая погони, которая  непременно  будет организована? Да  ведь  непременно
догонят. Местные, каждая тропинка в округе им известна, и в лицо их вдобавок
знают. Зимой из города уйти невозможно иначе, как по двум шоссейным дорогам.
Можно попробовать  и  лесом,  но далеко ли уйдешь?  Зато вариант с отправкой
Власьева  "по этапу"  сулил  другой,  более эффектный способ освобождения. И
Шестаков решил исходить из него.  Сейчас он уйдет. Часа  ему  хватит, чтобы,
забрав  из  гостиничного  двора  вещи,  выйти  на  Владимирский  тракт,  там
остановить "воронок", хотя бы перегородив дорогу бревном в подходящем месте,
и освободить Власьева. Нормальное,  четкое решение, правда, тоже не совсем в
духе нынешнего времени.
     -  Спасибо  за  помощь,  Володя, но  я,  наверное, пойду потихоньку.  -
Шестаков  встал,  попробовал  демонстративно, как  ведет  себя ранная  нога.
Ничего, терпимо.
     - В гостинице  у  меня  комната, директорская, там поудобнее спать, чем
здесь.  А  утром загляну. Есть  о чем  поговорить...  А с  этим вы правильно
решили. Не ваша это забота. Когда этап?
     - Часов в семь, наверное.  А я в восемь сменяюсь, - немного  растерянно
сказал дежурный. Ему еще раз  встречаться с московским  чекистом не хотелось
никаким образом. Ушел бы, и навсегда, и слава богу.
     -  Сменяйся.  Припоздаю,  с твоим  сменщиком  поговорю. А  то и с самим
начальником. Как пожелаем, так и сделаем, понял?
     Эти  слова тоже  выскочили сами  и произвели  на дежурного впечатление,
которого,  возможно,  не ожидал  Шестаков,  но  подразумевал  его альтерэго,
Прихрамывая,  Шестаков   вышел  во  двор,  где   кирпичная  дорожка  вела  к
деревянному заведению. Сколоченное из  толстых сосновых досок и  разделенное
на  четыре   отсека,   оно   стояло   в   углу   двора,   совсем   рядом   с
фургоном-"воронком".  И  возле  него  дымили  самокрутками  двое  в  толстых
полушубках, а еще  один справлял малую нужду,  не прикрыв за собой  двери. И
громко разговаривал с товарищами.
     - Это, часов до одиннадцати мы обернемся, в тюрьму сдадим быстро, я там
кое-кого знаю,  задержки не будет, а потом уже спешить некуда. Обратно, если
через Небылое поехать, под Юрьев-Подольским на Колокше проверенные затончики
есть. Рыба,  как зверь, клюет.  Сядем, лунки пробьем, повезет, так  по