е".
     Напротив, будто  сразу забыв  об  этих словах, Дайяна вновь стала  сама
любезность,   отставила   чайную   чашку,   завершая   приятный   для  обеих
"файв-о-клок".
     -  Ну  что  же,  дорогая.  Я  вам  более  чем  благодарна  за  полезную
информацию.  Надеюсь,  все, что мы с вами  узнали  и  обсудили, послужит еще
более успешным действиям на благо конечной победы.  Кроме того, я думаю, что
следует сообщить  вам несколько  новых методик, которые будут вам полезны. В
том числе - дать возможность самостоятельно работать с матрицами.  Имеющаяся
аппаратура  это позволяет. Но будьте осторожны,  -  Дайяна менторским жестом
подняла указательный палец. - Не повторяйте  ошибок своей... - она опять  не
нашла подходящего слова и досадливо махнула рукой. - Найдите этого человека,
активизируйте внедренную в него матрицу, извлеките из нее все, что возможно.
Судя  по  письму,  "партнер"  вашего  аналога  знает  много  интересного.  О
результатах меня незамедлительно проинформируете.  Но в любом случае помните
- за Землю отвечаете  только вы. Персонально. Что бы там ни случилось. Ну, в
крайнем случае  повторим второй раз  уже  прожитый кусок  истории. Скажу вам
откровенно,  следующие полвека были не лучшим временем. Возможно, мы  сумеем
что-то сделать несколько иначе.
     Приятной прогулки по  "планете детства" у Сильвии не получилось. Да она
как-то и не вспомнила о мелькнувшем у нее желании. Возвратившись  в  Лондон,
она  вначале  хотела  немедленно вызвать  для  доклада Лихарева,  но, приняв
горячую  ванну  с ароматическими солями, что привыкла  делать  после каждой,
даже   краткой,  прогулки,  решила  не  спешить.   Пусть   агент  поработает
самостоятельно. Хотя  бы еще  сутки-двое.  Если будет результат -  и  сам не
замедлит  с докладом, если нет -  придется ему помочь.  И вообще, что  такое
день или неделя  в сравнении с вечностью?  В том, что впереди  у  нее именно
вечность,  леди  Спенсер   почти  не  сомневалась.  Судя  по  всему,  Дайяна
простилась  с  ней,  исполненная благорасположения. Да и  куда  ей деваться?
Связь с Метрополией потеряна, замены на Базе нет. Значит, и вопрос об отзыве
с  должности вряд  ли  возникнет.  Да  и  в самом  худшем  случае она просто
останется на Земле как "частное лицо". Сильвия-2, как известно, успешно и не
без удовольствия дожила до 1984 года, сохранив и молодость, и силу чувств, а
теперь вот начала "следующий круг".  Чего же ей-то вдруг грустить? Служебные
заботы   можно  отложить  и  на  потом.  Сейчас  гораздо  правильнее   будет
воспользоваться преимуществами нынешнего положения.
     Леди Спенсер  прислушалась к своим ощущениям. Поразительно, ни малейших
отрицательных эмоций не осталось. Скорее - все наоборот. Ее охватывало нечто
вроде  легкой алкогольной эйфории. Свобода!  Она наконец  получила  желанную
свободу.  Возможно,  что-то  подобное  мог чувствовать  губернатор  колонии,
неожиданно узнавший,  что  далекий с  сюзерен  низложен и он теперь в полном
праве  об®явить с себя полноправным монархом. Проблемы,  конечно, возникнут,
но  завтра,  завтра.  А  сегодня  -  первый  день  независимости!  Вытираясь
невесомым  махровым  полотенцем,  она  с  с  удовольствием  рассматривала  в
зеркальной стене  свое с  отражение. Великолепное  тело, даже и тридцать лет
вряд ли можно дать.  И, пожалуй, слишком давно к нему не прикасались мужские
руки. Неплохо бы  наконец  встряхнуться как следует. Завернувшись  в  халат,
Сильвия позвонила, вызывая с горничную.
     -  Спросите  дворецкого,   Дэзи,  какие   у  нас  есть  приглашения  на
сегодняшний  вечер, и  пригласите, пожа-  луйста,  парикмахера.  Я собираюсь
наносить визиты.


        ГЛАВА 28

     Припугнув спутника,  который  стал ему отвратителен с  просто  как  хам
офицеру, Власьев вел машину по узкой,  заваленной снегом, но вполне проезжей
просеке.  Под колеса  ложилась прикатанная снеговая дорога с на которой едва
ли  раз®ехались  бы  две  машины.  Высокие  сугробы по  сторонам розовели от
встающего над лесом солнца, и опять трудно было поверить, что это Берендеево
царство, как писал о  среднерусских лесах Пришвин, со  всех  сторон окружено
опасным и враждебным миром, где вот-вот будет открыт очередной этап охоты за
ними. Власьев все меньше верил  в  то,  что  им  удастся уйти  из все  время
сжимающегося  кольца,  добраться до  кордона,  а  потом  и  прорваться через
границу.  Пока  им  да,  везло,  причем  везло  удивительно, и  это  вселяло
определенную  надежду,  но  одновременно и  настораживало.  До бесконечности
счастливая карта выпадать не может.
     В конце концов,  все упиралось  в Шестакова. Власьев еще в шестнадцатом
году заметил  за ним  некоторые черты характера, излишние на строгой царской
службе, но весьма  полезные в эпоху смут и революций. Что он и  подтвердил в
Кронштадте  в  двадцать первом.  Но то,  что  бывший  юнкер вытворял сейчас,
выглядело как-то  совершенно по-другому. И обнадеживающе,  и даже  несколько
пугающе. Нет, только не это! Последнее  дело - думать о поражении, когда все
складывается  более чем хорошо. Пока что  нужно продержаться час-другой,  не
потерять темпа, а уж потом...
     Мороз и  солнце, день чудесный.  Еще чуть-чуть поддать  газку, выиграть
лишних полчаса,  которые,  быть может,  все и  решают. Власьев  повернулся к
вору,  сумрачно дымящему отобранной у  начкара  папиросой. Лицо  у него, как
только сейчас  рассмотрел в утреннем свете  Власьев, было смуглое,  жесткое,
давно не бритое, с просвечивающими сквозь несколько-дневную  щетину  резкими
морщинами. В  углу  рта поблескивает стальная  фикса. На  вид  ему  примерно
сорок, но, учитывая биографию, можно  как отнять лет пять, так  и прибавить.
Пора уже поговорить по-настоящему.
     -  Давай  так,  кореш. Нам  с  тобой или жить  недолго  осталось,  или,
наоборот, кое-какие  дела еще предстоят.  Поэтому  коротенько - когда начал,
где сидел, планы на будущее имеешь и чем со мной рассчитаешься?
     -  Опять ты мне опера  напоминаешь, - вздохнул  вор. - Счас  я проверю,
тогда и базарить будем.
     Он  крутнул ручку на  дверце, опускающую  стекло, высунул в щель  ствол
"нагана"  и  выстрелил в ближайшее  дерево.  В  кабине  запахло порохом,  от
соснового ствола полетели щепки.
     - Пожалуй, да. Пушка в порядке и маслята не гнилые. Легавые такого б не
дали.  Согласен, верю окончательно. А что  тебе сказать?  Всю жизнь, считай,
ворую, с самого семнадцатого года. Отец с германской не вернулся, мать как с
Самары к сестре в  Ростов уехала, так  я  ее больше  не видел. Ходок  у меня
бессчетно, последний раз на  Беломорканале "перековывался". Сейчас залетел -
ребята серебро с  завода  выносили,  на ложки  с переливали,  царские  пробы
ставили, а я их в Москве в Торгсин  загонял. Нормально получалось,  два года
горя не знали,  пока  хмырь какой-то  не  допер, что царское серебро -  76-Й
вроде бы пробы, а наше - "четыре  девятки после нуля". Я сам не понимаю, что
это значит, а легавые схватили. Парней посадили  сразу, а меня взяли на  той
неделе,  когда  за  товаром  приехал. И  сразу  -  58-я!  Что  ты  - хищение
соцсобственности в крупных размерах, да с оборонного завода...
     -  Добавь еще - с целью подрыва боеготовности  страны  и дезорганизации
валютно-финансовой системы. Тут, брат, вышак чистый. По закону 7-8 (закон от
7 августа 1934 года), да еще можно применить указ о с декабря того же 34-го,
а это  уже  суд  без  участия  сторон, без права обжалования,  в  исполнение
приговор приводится немедленно...
     -  Ну,  ты  законник,   бля.  Не  слишком   ли  круто?  Я  на  червонец
рассчитывал...
     - Можешь и дальше  рассчитывать. Как раз до первого милицейского поста.
И не забудь прибавить сегодняшнее - это еще три пункта 58-й, один из которых
- групповой  терроризм против  представителей власти,  а второй  - соучастие
агенту  иностранных разведок...  Это мне то есть, раз я  в  Финляндии  успел
побывать.
     - Ну а третий какой? - со странным любопытством спросил вор.
     - А любой выберешь - не ошибешься. Какой следователю больше понравится.
Можно - шпионаж, можно  - недоносительство, можно -  антисоветская агитация.
Они отчего-то по три пункта вменять предпочитают...
     - Наверное,  в  церковно-приходской хорошо учились,  - догадался вор. -
Ну, что Бог троицу любит.
     - И это возможно. Ты у них здесь "на пианино поиграть[22] успел?
     - Нет. Раньше играл, в Сегеже, когда на канал привезли...
     - Твое  счастье. Если  до Москвы  не  поймают, глядишь, обойдется. Хаза
надежная есть, ксиву выправят?
     - Тебе зачем? Тоже надо? - насторожился вор.
     - Мне от тебя ничего не  надо, - сплюнул  под ноги Власьев. - А вообще,
по закону-то, тебе теперь у меня в долгу ходить и ходить... Если  ты вправду
вор, а не сявка подзаборная...
     - Нет, да чего, Пантелей, я ж не отказываюсь. Просто это, опасаюсь, сам
не знаю чего, а вот...
     - Как  раз чего теперь  опасаться -  куда как  понятно. Ты, главное, не
ошибись. Нам бы  до Москвы добраться, а  там  поговорим по делу. Разок-то ты
мне уж точно поможешь. Или нет?
     - Да что ты,  Пантелей,  да какие  вопросы?  В Москве у меня  корешей -
море! Все общество поможет. Да когда я расскажу, с кем судьба свела...
     Власьев  уже понял,  что его  судьба  свела  с не  слишком серьезным  и
авторитетным  "деловым". Хотя кто ж его знает,  не лепит  ли и его случайный
спутник  горбатого так же, как и он  сам сейчас? Нестыковка  по поведению  и
психологии.  Но сейчас  главное -  доехать до  Москвы.  Там посмотрим.  И он
замолчал, не обращая больше внимания на соседа - пусть, если хочет, думает о
случившемся, а будет, сам и заговорит. Власьеву же, привыкшему за семнадцать
проведенных почти что в лесном скиту лет, опять нужно было порефлексировать.
Недавно   пережитый  страх,  вернее   -  отчаяние,   который  он  испытал  в
кольчугинской КПЗ, был сильнее, чем в камере кронштадтской гауптвахты. Там -
молодость, боевой азарт, вера в Белое Дело, готовность  претерпеть "за веру,
царя и отечество".  А на этот раз -  прежде всего  ощущение  бессмысленности
происшедшего. Жил, мол, жил,  хорошо там с или не очень,  но все же. И вдруг
поддался на старости лет неизвестно какой идее, пошел на поводу у обиженного
властью приятеля (из них же!),  и что теперь? - Вся оставшаяся жизнь сжалась
вдруг  до недели  с  двух,  ну пусть месяца,  провести которые  предстоит  в
мерзких,   вонючих  камерах,   в  общении   с  нечеловечески   с   жестокими
следователями,  и закончится все... Чем?  Он не знал,  как  сейчас принято у
большевиков  -  в  лоб стреляют  приговоренным  или  в  затылок.  И  вдруг -
возвращение  Шестакова. Одного его незаметного движения руки  было статочно,
чтобы поверить - старый друг не выдаст, сделает все, чтобы спастись самому и
спасти его,  старлейта Власьева. Но. Если в тот раз, в двадцать первом году,
Шестаков  рискнул  бескорыстно,   по  старому,  не-советскому  правилу  "сам
погибай,  а товарища выручай", то теперь  что?  Теперь  нужно  не  допустить
подобных промахов впредь.
     - Слышь, браток, - обратился он к Коляну, - а в том  Торгсине, куда  вы
ложки скидывали, там по вечерам как, много рыжья и денег скапливается?
     Вор  посмотрел  на  него  со  свежим  интересом. Догадываясь  о  смысле
вопроса.  - Знаешь, вот  этим я не интересовался. Не мой профиль, и самый же
центр.  Смоленская площадь. Но думаю так - поутру, к открытию,  у них там  в
кассе  только боны,  на которые  жратву  и  барахло дают. Ближе к закрытию -
наоборот, рыжье, серебро, валюта. А советские башли - даже и не знаю, бывают
они там вообще... А ты что, сильно жохом ходишь?
     Власьев, вошедший в одну из тех ролей, к которым  почти два десятка лет
себя готовил, трижды  хрипло кашлянул,  как  бы изображая то ли смех,  то ли
возмущение  неуместным  вопросом  нижестоящего  по  иерархической   лестнице
сотоварища.
     -  Вообще-то  у  нас  за  такие  вопросы  кишки  на  телефонную катушку
наматывали... -  раздумчиво сказал он и тут же  резко крутнул руль, об®езжая
глубокую выбоину на проселке. Задним правым колесом он в нее  все  же попал,
да так, что оба они чуть не пробили головами фанерную крышу кабины.
     -  Да нет,  ты  что,  - прошипел вор, сплевывая  кровь  от прикушенного
языка. - Я думал так, по-простому поговорить...
     - А если по-простому, то доберемся до Москвы  - если, чтоб не сглазить,
тогда и поговорим.
     Доехали. И даже без происшествий. Сначала до глухой станции  Берендеево
Ярославской  дороги, чуть севернее узловой станции Александров,  на  окраине
которой свалили в овраг машину и побросали в снег винтовки, а потом, рабочим
поездом, и до Москвы. Не подверглись даже и  проверке документов, потому что
соскочили возле депо, где валила густая толпа пригородного народа, расходясь
по многочисленным с тропинкам к дыркам в заборе справа и слева от платформы.
Никаких вохровцев не наставить, чтобы всех отследить. Вышли к началу Большой
Переяславки и побрели переулками в сторону Мещанских улиц.
     -  Все, здесь - расканались, - сказал  случайным  спутникам Власьев.  -
Спасибо,  как говорится, за компанию.  Тебя где найти? - ткнул  он пальцем в
грудь  вора. - Да не менжуйся ты, почаще вспоминай,  где сейчас вот  был бы,
если б не я. Говори, а то мало ли как еще повернется...
     - Да нет, я не  понимаю, что  ль?  Приходи на  Тишинку. Там  такой есть
Электрический  переулок.  Дом 5.  Постучишь, меня  спросишь.  Я  предупрежу.
Скажут, что и как.
     - Вот  и лады. До встречи, братан. И, как мой  дед говорил, почаще води
ухами...
     - Чем-чем?
     - Вот этими, - он показал пальцем.- Ушами, по научному выражаясь...
     - Понял,  спасибо  за совет, -  и уже  повернулся,  чтобы уходить,  как
нарком его снова окликнул:
     - А это вот - тебе  нужно? - и вытащил из-за отворота  пальто  стопочку
документов.
     - Что такое?
     -  Да ксивы  ж ваши. Которые легавые в  сопроводительном пакете  везли.
Паспорт на имя  гражданина Копылова Семена Денисовича, со спецотметкой минус
семь, твой, что ли?
     - Ну, мой...
     -  И  еще пять. Забирай  все. Может, и пригодятся. Тут еще и выписки из
следственных дел... Тоже чего-нибудь стоят?
     Похоже,   вор   уже   испытывал  идиосинкразию  к  чересчур  навязчивым
спасителям. Но ведь, с другой стороны... Он не нашел ничего лучшего, как еще
раз  вымученно  улыбнуться,  принимая  документы,  даже  поклонился  слегка.
Наконец расстались  и с вором, и с державшимися всю дорогу чуть  поодаль его
молодыми подельниками.


        ГЛАВА 29

     Лихарев помог Буданцеву стянуть гимнастерку, причем сыщик шипел  сквозь
зубы  и сдержанно матерился  - кое-какие  удары  резиновой  дубинки просекли
кожу,  и нательная рубашка присохла  к ранам. На желтоватой бязи  расплылись
грязно-розовые пятна сукровицы.
     -  Вот  тебе,  Иван  Афанасьевич,   революционная  целесообразность  на
практике.  -  Валентин  неожиданно перешел  на "ты",  и Буданцев после всего
пережитого воспринял это как должное. Но решил, что и  сам ответит тем же. -
Ты  по своей неизжитой  буржуазной законопослушности, как дурак, третий день
достоверные улики  ищешь, а тут раз-два - и  готово. Как миленький признание
бы подписал в ближайшее время.
     -  Не понимаю, - продолжал удивляться сыщик. - Ну и "признался"  бы,  а
что толку?
     - А ничего.  Следователь свое дело сделал. И  передал  бы тебя  кому-то
другому, из другой службы, кто вместе с  тобой отправится брать Шестакова по
указанному адресу. Желательно - подальше.
     - И? - продолжал настаивать сыщик.
     -  Ты  что, в детском саде до  сих пор  живешь? Никакого наркома они бы
там, естественно, не нашли, снова тебя в оборот взяли, чтоб признался, зачем
врешь. А дальше как получится. Повезет твоему следователю  - про него больше
не  вспомнят, с крайнего спросят.  У  них  сейчас  один  принцип  -  умри ты
сегодня, а я  завтра. А  может, и не так. Дали твоему  капитану  приказ - за
сутки разобраться и  доложить. Он  уже понял, что дело  мертвое, и бил  тебя
просто от отчаяния, что из-за такой вот сволочи самому пропадать придется. И
решил,  по крайней  мере,  материал  на  Шадрина,  Заковского,  кого-то  еще
выколотить.  Наркома,  извините, не нашлось,  они  его  давно в  Москве-реке
утопили, теперь пока лед не сойдет, ничего не сделаешь, а  очередной заговор
- вот он, по фигурантам расписан.
     - А что, не так  уж и глупо. Сейчас январь, лед сойдет в апреле,  а  за
это время - ого-го.
     Буданцев действительно плохо представлял эту механику, всю сознательную
жизнь  занятый  ловлей  реальных  преступников.  Догадывался,  конечно,  что
чекисты  не брезгуют туфтой, в политических делах без этого не обойтись, где
причастность  к враждебным классам  значит  больше  конкретной  вины каждого
отдельного человека, но, когда столкнулся с этим непосредственно, испытал на
собственном горбу, в буквальном смысле.
     -  Беда  в  том,  что лично мне  Шестаков нужен  непременно живым, и  я
стопроцентно знаю,  что он жив, - сообщил Лихарев. Он тщательно осмотрел все
кровоподтеки и раны Буданцева, напустил в ванну горячую воду, высыпал в  нее
какие-то  разноцветные, остро пахнущие порошки. А в довершение надел  ему на
запястье широкий черный браслет со светящимся желто-зеленым окошком.
     - Это что?
     -  Прибор медицинский  новейший.  Лечит  с помощью электромагнетизма. У
тебя образование какое?
     -  Не очень пролетарское,  - усмехнулся  Буданцев, садясь в зеленоватую
пышную пену.  -  Реальное училище, а  потом полугодичные  курсы  юристов при
Первом МГУ.
     - Многовато для члена "ордена меченосцев", - без иронии сказал Лихарев.
     И   был  прав.   В  описываемый  период  почти  две  трети  сотрудников
центрального  аппарата  НКВД  писали  в  анкетах  в  соответствующей  графе:
"низшее",   "домашнее",   а  какой-то  мудрец  выдумал   изящную  формулу  -
"несистематическое". И  ничего, успевали  сделать приличную карьеру до почти
неизбежной "стенки".
     Боль   в  спине  и  боках  прошла  почти  сразу,  и  Буданцев  блаженно
расслабился,  его  потянуло в сон. Необыкновенно  приятно  и в  то  же время
удивительно  было  видеть  вокруг  кафельные   стены  цвета  морской  волны,
высоченный  потолок,  начищенную  бронзу  кранов и  труб, огромное  овальное
зеркало  над ванной  и другое,  поменьше,  над  широкой  чашей  умывальника,
пушистые  полотенца  и  купальные халаты на вешалке  у  двери.  Словно  не в
квартире ответственного сотрудника ЦК партии находился  этот "храм гигиены",
а в особняке великосветской кокотки, промышляющей собственным телом, которое
необходимо постоянно поддерживать  в  состоянии  "полной боевой готовности".
Особенно  же нереальным  все  это  казалось  после  тесной  камеры,  где  он
находился  меньше часа  назад, и  уж  никак не  помышлял о  столь  волшебном
повороте судьбы.  Буданцев уже с полной уверенностью подумал,  что жизнь его
по неведомой причине изменилась  круто и  безвозвратно, к добру или к  злу -
пока  неведомо, но  что  скучной  она не покажется -  это  уж точно.  Ощущая
удивительную  легкость и  бодрость во всем  теле (и  одновременно -  желание
немедленно очутиться в чистой, хрустящей простынями постели, именно здесь, в
этой  квартире,  чтобы  насладиться  покоем  и  безопасностью), сыщик  сидел
напротив Валентина  в  малой столовой, пил чай с  ромом и жевал бутерброды с
икрой, холодным языком и сыром. На выбор или все подряд, как захочется.
     - Обстановка  кое в чем осложнилась,  Иван Афанасьевич, -  об®яснял ему
Лихарев,  - но в  общем  стала  куда  понятнее. Главное  - фигурант наш жив,
здоров и никуда  не делся. Значит, не сегодня-завтра  мы его достанем. Тебе,
конечно, придется какое-то  время  в моей конторе  поработать, поскольку  ни
домой, ни на Петровку тебе хода нет. Товарищ Ежов, представляю, как рвать  и
метать начнет, когда ему  пред®явят ордер  с собственноручной подписью. Уж и
не знаю, кого о