оже  ждет
смерть. Он проведет, в этом сомнений быть не может,  да  только  совесть  не
велит сделать это. Ну-ка, шутка сказать: привел корабельный вожа Рябов шведа
под самые стены Архангельского города! Измена! Смерть ему! Воевода  вздернет
на виселицу тотчас же!"
   А люди что скажут? Предал!
   Воображение живо нарисовало ему картину: шведы, став у  крепостных  стен,
ошалело палят из всех пушек, рушат стены, город горит, приступом идут враги,
с бою берут Архангельск... Гибнут люди - старики, женщины, детишки  малые...
Царь Петр бросает все дела, собрав войско, спешит на выручку. А все  виноват
он, Иван. Он привел врага в сердце Поморья...
   Иван покачал головой, зябко повел плечами: "Нет, этому не бывать! Никогда
не бывать!"
   Знает ли государь, что  шведы  идут  к  Архангельску?  Знает!  Уж,  поди,
прислал своих гонцов да войско верное,  солдатское,  Преображенское!  И  он,
Иван, должен, жизни не жалеючи, помочь царю отразить врага. Но как?
   Не может быть, чтобы не нашлось выхода. Иван мотает  в  темноте  головой,
горечь дум сжимает виски болью. Не может быть...
   И вдруг внезапно мысль озаряется догадкой: между Мудьюгом и Архангельском
есть еще Линской Прилук! На нем строят  крепость...  там  солдаты,  пушки...
много пушек! Иван повеселел, и в голове созрело неожиданно простое  решение:
довести шведа до Маркова острова, а там... Это же выход! Как  он  раньше  об
этом не подумал!
   "Поведу, - решил он. - Все равно, если я не соглашусь, шведы сами  пойдут
тихо, нащупывая фарватер лотом?..."
   Остается все взвесить, все выверить в памяти и действовать.  Ну  что  же,
вот и готов Иван давать ответ шведскому капитану!
   "Только не спеши, обмозгуй все хорошенько! - приказывает Иван сам себе. -
Думай, кормщик Рябов!"
 
   * * *
 
   На стоянке у острова Мудьюг капитан Эрикссон  приказал  привести  к  нему
того высокого и  кареглазого  русского,  который  состоял  переводчиком  при
поручике. Поручик не знает ни слова  ни  по-шведски,  ни  по-английски,  как
выяснилось на допросе, не имеет ни малейшего понятия о навигационном деле. А
переводчик мог сослужить службу, тем более что  швед-лейтенант  очень  слабо
знал по-русски.
 
 
   __________________________
   ? Лот - прибор для измерения глубины.
   Допрашивали Дмитрия Борисова уже вечером, при свечах. Держался переводчик
с достоинством, не склоняя темноволосой головы перед иноземцами,  поглядывал
на капитана с презрением. Эрикссон решил поиграть в  великодушие.  Он  велел
Борисову сесть, подвинул коробку с табаком. Борисов вежливо,  но  решительно
отстранил от себя табачное зелье.
   - Надеюсь, мы найдем с вами общий язык, -  с  вымученной  улыбкой  сказал
капитан.
   - На каком языке вы собираетесь  говорить  со  мной?  -  спросил  Борисов
по-английски.
   - Вы хорошо объясняетесь по-английски. А шведский язык вам ведом?
   - У нас может быть только один  язык,  господин  капитан,  -  подчеркнуто
вежливо и твердо произнес Борисов.
   - Какой же?
   - Язык врагов. Я - ваш враг, вы - мой враг. Эта вражда непримирима.
   Капитан зло сжал сухие узкие губы. Глаза блеснули недобро.
   - Зачем же так? В вашем положении я бы вел себя иначе.
   - Вы - может быть. Но от меня такого не ждите. Капитан побурел, отшвырнул
от себя лист бумаги, лежавший на столе.
   - Встать!
   Борисов поднялся. Солдаты, стоявшие за его спиной, грубо оттащили его  от
стола. Лейтенант, до этого молча, как тень,  стоявший  за  спиной  капитана,
подошел  к  Борисову  и  обрушил  тяжелый  удар  снизу  в  челюсть.  Борисов
покачнулся, но устоял, вытер рукавом кровь.
   - Вот это и есть язык врагов.  Вы  пожелали  объясняться  на  нем,  и  мы
исполнили ваше желание, - вкрадчиво и ехидно произнес Эрикссон.
   Стало тихо. Борисов молчал. Кровь струилась по подбородку.
   - Вы хотите жить?
   Дмитрий молча смотрел на пламя свечей в шандале.
   - Если вы хотите жить, от вас требуется одно: указать на карте  фарватер,
по которому можно пройти в Архангельск.
   - Я не лоцман. Я всего лишь переводчик, - резко бросил Борисов.
   - Ну хорошо. Вы будете переводчиком. Иначе отправим вас за борт. Вам  это
ясно?
   Борисов молчал. Ненависть душила его.
   Эрикссон  дал  знак  увести  пленника.  Борисова  спустили  в  трюм,  где
находились рыбаки. Едва переводчик сошел по трапу, сверху позвали:
   - Рябофф! Сюда!
   Направляясь к трапу, Иван поймал Борисова за рукав и шепотом спросил:
   - Кто таков?
   - Переводчик с Мудьюга Борисов.
   - А мы рыбаки Николо-Корельского. У  Сосновца  нас  захватили  обманом...
Тебя допросили?
   - Да.
   - Где стоим?
   - У Мудьюга.
   Сверху кричали нетерпеливо:
   - Рябофф! Где Рябофф?
   - Ну, прощевай, держись! - сказал Рябов и полез наверх.
 
   * * *
 
   Белая  ночь  распластала  над  морем,  над   кораблем   свои   задумчивые
полупрозрачные крылья. В тумане, как призрак,  расхаживал  вдоль  фальшборта
часовой с мушкетом на плече. Солдат, сопровождавший  Рябова,  указал  ему  в
сторону, противоположную капитанской каюте.  Рябов  пошел  туда.  Увидел  за
кормой суда, стоявшие в одну линию,  без  сигнальных  фонарей.  Паруса  были
подобраны, на мачтах в бочках можно было различить плечи и головы  дозорных.
Солдат подвел его к узенькой двери,  отомкнул  ее  и  впустил  Ивана.  Потом
закрыл дверь на ключ.
   Тьма. Иллюминатор чем-то завешен  наглухо.  Иван  нащупал  справа  что-то
мягкое. Тюфяк... Видимо, койка. Он лег на нее, расправив затекшие ноги.
   До утра не сомкнул глаз, все думал, вспоминал до мельчайших  подробностей
Березовское устье, высчитывал время отлива. Но пустят ли шведы к штурвалу?
   Утром брякнул ключ в замочной  скважине,  дверь  распахнулась,  и  солдат
подал завтрак: оловянную кружку с кофе, кусок хлеба, вареную солонину.  Иван
жадно принялся за еду: больше суток жил впроголодь. Часовой,  оставив  дверь
открытой, следил за каждым его движением, будто  считал  куски.  Поев,  Иван
снова лег. Часовой забрал судки и вышел, опять заперев дверь.
   Вскоре к каюте подошли несколько шведов, среди них капитан и под  конвоем
- Борисов. Рябов узнал его по одежде. Переводчик был  хмур,  подбородок  его
распух, под глазами - синие кровоподтеки. Капитан спросил что-то,  обращаясь
к Рябову. Борисов, внимательно глядя на лоцмана, перевел:
   - Капитан пришел за ответом.
   Рябов поднялся с койки, сказал:
   - Коли надо, поведу корабль.
   Борисов вздрогнул, впился взглядом в кормщика, говоря всем  своим  видом:
"Ты что, спятил? Шведский корабль вести? Разве не знаешь, зачем они тут?"
   Рябов  тоже  взглядом  ответил:  "Все  знаю.   Так   надо".   Борисов   в
растерянности пожал плечами. Пока  Борисов  собирался  с  мыслями,  шведский
лейтенант  перевел.  Капитан,  пристально  следивший  за   русскими,   ткнул
переводчика в спину. "Рыбак поступает правильно!" - скрипуче сказал он.
   Борисов, кажется, понял Рябова и опустил взгляд.
   Рябова  и  переводчика  под  усиленной  охраной  повезли  в   шлюпке   на
адмиральский  фрегат.  Шеблад  пожелал  посмотреть  на   русского,   который
согласился сопровождать шведские корабли.
 
   Глава четвертая
   СРАЖЕНИЕ У СТЕН КРЕПОСТИ
 
   1
 
 - Отвори, леший хромой! Тебе говорят, отопри!  
   С десяток баб  осаждали  монастырские  ворота,  стучали  в  них  крепкими
кулаками, палками, вразнобой, но довольно настойчиво. Куда девались  робость
и вечный страх перед богом и его земными слугами, запершимися  в  полутемных
кельях.
   Монастырский привратник, хромой Павел, которого за глаза крестьяне  звали
Павлухой-апостолом,   опасливо   посмотрел   в   глазок-оконце   и    увидел
разгоряченные, взволнованные бабьи лица.
   - Куды ломитесь, греховодницы? Тута святая обитель, не кабак! Тут надобно
благолепие, а не стукоток! Кыш! - замахал он руками на баб, словно на куриц.
   - Я те дам кыш! - подступила к оконцу Марфа Рябова. - Я те остатнюю  ногу
переломаю, покажись только в деревне! Отопрешь ай нет?
   - Не отопру! - Павел не на шутку рассердился. - Скажу настоятелю,  он  тя
предаст анафеме за твою злость и строптивость! Чего вам надобно?
   - Мужей наших надобно! - кричали женщины. - Ушли на промысел и как в воду
канули!
   - Пропали, может...
   - Давай Тихона! Тихона надобно! Пущай ответит: рыбаки где?
   - Ладно, позову. Молчите только!
   Павел прикрыл ставенек и заковылял по плитняку к дому, где жила братия.
   На крыльце он встретился с Тихоном, собравшимся на пекарню.
   - Чем озабочен, брат во Христе? -  велеречиво  спросил  Тихон,  перебирая
левой рукой  связку  ключей  на  поясе.  Его  сытое  лицо  лоснилось,  глаза
прищурены.
   - Бабы ломятся в ворота, рыбацкие женки! Тебя требуют! - ответил Павел.
   - Чего им надобно, душам грешным?
   - Хотят знать, где рыбаки. Беспокоятся.
   Из-под скуфейки на лоб Тихона выбежали мелкие морщинки.
   - Кабы ведал... - Келарь вздохнул, возвел очи горе, перекрестился.  -  То
одному господу ведомо! Должны бы уж вернуться, ан нету!
   Привратник переминался с ноги на ногу.
   - Что им сказать?
   - Сам скажу, - подумав, произнес Тихон и отправился к воротам.
   Павел опередил его, открыл ставенек и крикнул рыбацким женкам:
   - Отойдите маленько. Сейчас брат Тихон выйдет!
   Рыбачки послушно отошли на  несколько  шагов  и  остановились,  судача  и
нетерпеливо посматривая на  ворота.  Тихон  мелко-мелко  перекрестил  живот,
что-то пробормотав, и вышел. Едва он приблизился к бабам, они,  окружив  его
плотной толпой, загалдели вновь:
   - Где мужики?
   - До сих пор нету!
   - Все сердце изболелось!
   Марфа Рябова дергала келаря за рукав подрясника, благо он  был  широк,  и
спрашивала:
   - Пошто рыбаков в море услал?  Сказывают,  от  царя  запрет  на  промысел
даден! Креста на тебе нет! Ловите рыбу все летушко - и все вам мало!
   - То не я услал, то - воля настоятеля! -  оправдывался  Тихон.  -  Будете
кричать да сквернословить - дела не выйдет. Тихо надо, с уваженьем!
   - С уваженьем? Ишь, сказал! Сундук-то кованой деньгами набил?
   - Горбом наших мужей добро копишь! Дьявол бессовестный!
   - Стыдитесь, бабоньки! Хулу на меня возводите! - зычно прикрикнул  Тихон,
побурев. - В такой-то час! Как у вас языки не сведет на сторону!  О  мужьях,
безвестно в море в трудах пребывающих, глаголете, а сами изрыгаете постыдную
брань! Позорно! Зело позорно!
   Рыбачки опять притихли. Первый  запал  прошел.  Марфа  виновато  опустила
голову, отступила.
   - Молитесь, бабоньки - уже добрее сказал келарь. - Дойдет молитва ваша до
всевышнего, и смилостивится он, и вернет вам мужей. А я покудова  ничего  не
могу сказать. Однако сердце мне вещает: мужи ваши живы-здоровы и, даст  бог,
вернутся к очагам своим, малым чадам да верным и почтенным женам.
   - Неправду баешь, - зашумели женки. - Шведы, сказывают, идут на  огромных
посудинах войной! Они, верно, и полонили наших мужиков!
   - Не ведомо то мне, бабоньки!
   - По всем деревням слух катится!
   - Не ведомо, говорю! Слух ищо не  есть  истина.  Истину  познаешь,  токмо
узревши воочью. Не всякому слуху верить надобно!
   Бабы опять притихли, завсхлипывали, утирая слезы концами платков.
   - Молитесь, бабоньки! Молитесь, рабы божии!
   Даст бог, все обойдется подобру-поздорову, - повторил келарь.
   От ворот монастыря женщины ушли ни с  чем.  Они  не  сразу  разошлись  по
избам, а направились на берег. Встали там дружным плотным  рядком  и  молча,
сняв платки, стали смотреть на море, туда, где волны, обгоняя друг  друга  и
кипя, как вода в котле,  сливались  с  серым,  затянутым  плотными  облаками
небом. Словно крылья  подбитых  птиц,  трепетали  на  ветру  в  руках  женок
ситцевые линялые платки...
   Ничего не сказал им Тихон. Ничего не сказало и море.  Пустынное,  хмурое,
оно равнодушно гнало тревожные и сумрачные волны к берегу.
   Шумел прибой. Голодные чайки вились над волнами, жалобно крича,  медленно
и тяжко взмахивая крыльями против ветра.
 
   2
 
   В каюту адмирала конвой ввел двух русских.  Капитан  Эрикссон  представил
Шебладу невысокого русобородого мужика в куртке и  рыбацких  бахилах.  Мужик
был коренаст, нескладен и мял в руке кожаную зюйдвестку.
   - Это - русский лоцман.
   - Корабельный вожа, - с достоинством сказал  Иван.  -  Знаю  устье,  могу
провести без опаски ваши посудины.
   Эрикссон дал знак Борисову. Тот перевел.
   - Так, - сказал Шеблад и, встав, подошел к Рябову, положил  холеную  руку
на плечо. - Послужишь нам - получишь хорошую плату. Денег  мы  не  пожалеем.
Видишь, какие у нас прекрасные корабли? Сопровождать их - большая честь  для
русского лоцмана.
   Борисов опять перевел бесстрастным, равнодушным голосом. Эрикссон  стоял,
вытянувшись перед адмиралом, прижав руку с треуголкой к груди. Шеблад сел за
стол.
   - Дайте господину лоцману поесть.  Дайте  вина.  И  переводчику  тоже,  -
распорядился он, - а после отправьте их обратно на фрегат.
   Русских увели. Шеблад собрал в каюту всех воинских командиров на совет.
   "Судя по всему, - думал адмирал, - этот русский лоцман решил  добровольно
вести фрегаты. За деньги, конечно, кто перед ними устоит?" Но Эрикссону  все
же приказал:
   - Смотрите в оба за этим русским лоцманом. Ни на минуту не оставляйте его
одного. К штурвалу не допускайте. Пусть он только указывает курс. Ваш фрегат
пойдет головным.
   Эрикссон почтительно наклонил голову. Адмирал потер  переносицу,  пожевал
губами и после небольшой паузы, продолжал:
   - Господа! Вводить  все  корабли  в  Березовское  устье  Двины  пока  нет
необходимости.  Я  не  хочу  рисковать   всей   эскадрой.   Сначала   вышлем
разведывательный отряд: два фрегата и яхту. Пятьдесят восемь пушек и полтыщи
солдат -  внушительная  сила,  тем  более  что  у  русских  в  Архангельске,
насколько мне известно, нет ни одного военного корабля. Мастера Баженины  не
успели опередить события. Русские могут чинить нам  урон  лишь  с  береговых
батарей.  Господин  Эрикссон!  Вам  поручаю   командовать   разведывательным
отрядом. Узнайте путь, запомните все ориентиры, створы, выявите, какова мощь
русской артиллерии, где расположены  батареи.  Держите  остров,  где  у  них
строится крепость, под прицелом своих орудий. На огонь отвечайте,  не  жалея
пороху и ядер. Когда пробьетесь к Архангельску, немедля высылайте сюда  яхту
с опытным шкипером. Если русский лоцман будет с  нами  до  конца,  его  тоже
пришлите.  Яхта  поведет  остальные  корабли.  Да  не  забывайте   тщательно
промерять глубины по фарватеру! Вам все понятно, господа?
   Офицеры согласно закивали.
 
   * * *
 
   Рябова и Борисова вернули на фрегат и заперли в разных помещениях.
   Пленных рыбаков и  солдат  с  Мудьюга  на  шлюпках  отвезли  на  один  из
кораблей, которые оставались у входа в устье. Рябов  об  этом  не  знал.  Он
думал, что его товарищи по-прежнему находятся в трюме.
   Эрикссон стал снаряжать фрегат к походу, приказал приготовить  на  случай
безветрия весла, назначить гребцов. На палубе были  оставлены  лишь  матросы
для работы с парусами. Все  остальные  люди  были  спущены  вниз,  к  боевым
портам.
   Выступать шведский капитан решил в час начала прилива, когда  в  Двинской
губе "прибылая вода" с северо-запада устремляется в устье реки  и  поднимает
его уровень более чем на три фута?. Прилив в летнее время продолжается пять,
а отлив семь часов. Этого времени вполне достаточно, чтобы привести  фрегаты
под стены города на мысе Пур-Наволок...
   Вечером  Рябова  вывели  на  палубу.  После  наглухо  закрытой  душной  и
промозглой  каюты,  в  которой  пахло  чем-то  прелым,  чужеземным,   он   с
удовольствием вдохнул свежего воздуха, глянул на небо. На западе  в  редких,
волокнистых,  как  чесаный  лен,  облаках  раскаленными  грядками  дотлевали
отблески заката. Солнце упряталось за горизонт  ненадолго,  для  того  чтобы
тотчас начать подниматься снова. Июньские белые ночи на Двине  коротки,  как
размах крылышков кулика.
   "Все идет как по писаному, - подумал Иван. - Капитан знает службу: выбрал
для пути время прилива. Вот шельма! Но и я тоже выберу время!"
   Стало зябко. Иван запахнул полы куртки, застегнул медные крючки.  К  нему
приблизился капитан и повел на мостик.
   Загремела якорная  цепь.  Тишину  прорезал  свисток  боцмана,  и  матросы
проворно  полезли  наверх  по  вантам.  Вмиг  распустили  паруса,  закрепили
кливер-галсы, шкоты?. Судно почти незаметно тронулось со стоянки. За  ним  -
на дистанции - второй фрегат и яхта. Стройная, белопарусная,  с  форштевнем,
словно выточенным из моржовой кости.
   Между островами Мудьюгом и Гольцом Двина разлилась на два десятка верст -
не видать берегов. Но дальше русло  ее  суживалось,  резко  падали  глубины.
Через каких-нибудь полчаса они уменьшились  с  сорока  до  двадцати  двух  с
половиной футов.
   Рулевой у штурвала, широко  и  крепко  расставив  ноги,  медленно  вращал
колесо. Движения его были не совсем  уверенны,  как  бывает,  когда  делаешь
что-либо по подсказке. Рябов жестами показывал: "Лево  руля!  Прямо!  Теперь
правее на три румба".
   Рулевой послушно выполнял его команды. За спиной Рябова, как  сыч,  стоял
мрачный лейтенант. Правая рука его лежала на рукоятке пистолета, сунутого за
пояс. Рядом шведский шкипер  с  коричневым  лицом  и  каштановой  окладистой
бородой, дымя трубкой,  следил  за  действиями  лоцмана.  Сзади  -  Борисов,
которого тоже привели  сюда.  Он  угрюмо  посматривал  на  Ивана,  терзаемый
сомнениями.
   Им ни разу не удалось перемолвиться наедине после той  встречи  в  трюме.
Переводчик молча сверлил колючим недобрым взглядом  спину  лоцмана,  а  тот,
зорко  всматриваясь  в  очертания  берегов,  в  извилины   устья,   уверенно
командовал: "Прямо! Держать прямо!"  Иной  раз,  не  утерпев,  Иван  соленым
рыбацким словом костил рулевого и сам клал на штурвал руку, чтобы  поправить
курс, показывая этим рвение и старание. Шведы не протестовали.
   К полуночи ветер стих, и паруса обвисли. Капитан дал команду свернуть их.
Дальше фрегат пошел на веслах. Иван  знал:  это  ненадолго.  Лишь  покажется
краешек солнца, ветер поднимется снова.
   Белая ночь  ласковой  колдуньей  прикрыла  воды  сизо-голубой  поволокой.
Удивительна эта белая ночь:
   не темно, не светло, не тихо, не ветрено. Не поймешь - вечер ли, ночь ли,
рассвет ли? Все пронизано какой-то грустной задумчивостью. В такую  ночь  по
отлогим берегам и плесам, должно  быть,  плещутся  русалки,  высовываясь  из
воды, срывая холодными  пальцами  нити  водорослей,  а  морской  бог  Нептун
поднимается на поверхность, бороздя своим трезубцем морскую гладь и тряся от
удовольствия мокрой бородой. От его неторопливых поворотов  море  колышется,
вздыхает от берега до берега, и где-то далеко-далеко, в  полночной  стороне,
как  огромные  поплавки,  колыхаются  ледяные   горы   -   айсберги.   Стада
гренландских китов лениво пасутся у горизонта,  выбрасывая  фонтаны  воды  и
процеживая в усах планктон...?
   _______________________
   ? Ф у т - мера длины, равная 30,5 см.
   ? В а н т ы - снасти, державшие мачты с  боков.  Кливер  галсы,  шкоты  -
снасти для закрепления парусов.
   ? Планктон - очень мелкие  растительные  и  животные  морские  организмы,
являющиеся пищей китов.
 
 
   Касатки притаились возле китов, выжидая удобный момент, чтобы напасть  на
того, кто вдруг отобьется от  стада.  И  не  будет  ему  пощады  от  морских
разбойниц: будут они кромсать китовы бока острыми  зубами,  вконец  замучают
его, и в отчаянии выбросится кит  на  берег,  чтобы  там,  среди  скользких,
покрытых ракушками валунов, медленно погибнуть от ран  нежданной  негаданной
смертью...
   Люди, очарованные белой ночью, маются  без  сна,  поглядывая  в  молочный
розоватый туман.
   В такую ночь шептаться бы с милой где-нибудь на  бережку  под  тальником,
петь тихие и протяжные  пес  ни,  слушать  звончатые  гусли,  а  на  заре  -
берестяной пастуший рожок.
   Но в такую ночь воровски крадутся к мирным  берегам  воин