овно  рулон развернулся, лестница  с
широкими  деревянными ступеньками  и перилами  на  правой  стороне.  Старик,
кряхтя,  стал  взбираться  по  ней,  задрав безволосый подбородок в  сторону
двери, но оттуда никто не вышел.
     -- Ну, здорово, хозяюшка. Темно-то как, хоть бы лампу поярче засветила.
     --  Осина  заостренная -  тебе хозяюшка, -  опять  откликнулся высокий,
чистый, без  малого -девический голос. -- Человечьим духом па... а-ах! Кто к
нам  пожа-аловал, Гром Громыхайлович в собственные руки.  Зинка, засвети!  -
Вспыхнула  еще одна  керосиновая лампа,  подбавила свету  вторая, в  горнице
вдруг стало светло, словно от гирлянды электрических лампочек,  но  никак не
от двух  фитильков, пропитанных низкосортным керосином. Из-за дубового стола
выскочила маленькая старушенция  в девичьем  сарафане, которые все еще можно
увидеть на древних лубках и псевдонародных гуляниях.
     - Была она простоволоса,  седые  волосы собраны  в жиденькую, но  очень
длинную, почти  до  подколенок,  косу, морщинистое  круглое  лицо  светилось
улыбкой,  маленький курносый носик  между румяными щечками, придавал  улыбке
одновременно добродушие и озорство, ярко-синие глаза  были молоды  и  чисты.
Общее впечатление портили длинные, с прочернью желтые зубы, которые  старику
всегда хотелось называть клыками.
     -- Здорово, клыкастая! -- поторопился отозваться старик и беззубым ртом
изобразил ответную улыбку.
     --  Хватит,  наздоровался уже, - старуха вдруг  построжала и взгляд  ее
подернулся чернотой, стал тяжел и тускл. -- С чем пожаловал?
     -- Как  это в песне  поется:  "напои, накорми,  спать уложи, а  потом и
спрашивай..."
     -- Я  ваших  олловских песен  не  пою, да  и не слушаю. Ох, и старый ты
стал, прямо пень трухлявый.
     Сколько мы не виделись -- полвека почитай?
     --  Да,  полвека,  да  еще  полвека,  да  еще  чуток...  Пожрать-попить
приготовь, притомился я.
     -  ...  Только что наглость  и  осталась. Силушка-то кончилась, стать в
дугу,  зубы на  лугу,  конец  в  крючок, а  сам  --  сморчок!...  -  старуха
заливисто,  колокольчиком  засмеялась и стала  шевелить пальцами обеих  рук,
губами творя неслышные слова.
     -- Заткнись, карга, я - Слово знаю. --  Старик отступил к глухой стенке
и оттуда стрелял выцветшими глазками то на старуху, то на здоровенную черную
кошку, разлегшуюся поперек выхода.
     --  Кажи, скажи,  покажи  Слово, пенек опеночный, да не  перепутай,  не
прошепеля-явь! -- Куда девалась веселость у  старухи, только вот смеялась --
а теперь похожа на мертвеца, нет, скорее на саму смерть в васильковом саване
в кровавый цветочек.
     -- ДОСТУП! -- каркнул старик.
     -- Угадал. -- Из старухи словно выпустили энергию. И так маленькая, она
съежилась,  сунула руки в рукава, вернулась  к  столу и замолкла. На старика
она уже и не смотрела. -- Подойди к печке, стукни в заслонку.
     --  Не  лови, Яга  безбатьковна, не  надо. Стук  - твой должен быть  по
утвержденным правилам.
     Вперед, кляча.
     Баба  Яга  без  звука встала,  неслышными  шажками подбежала  к печи  и
стукнула три  раза. Печь скрипнула по-каменному, распахнулась  прямоугольным
зевом. Старик засеменил к  проему и, как мог ширко,  сделал шаг... Бездонная
пустота ударила в сердце, старик ойкнул было -- но вслух не получилось...
     - Кто ты, раб? Как звать-величать?
     -- Громом кличут.
     -- Это псевдоним. Как твое настоящее имя? Отвечай, раб!
     -- Псевдоним. Вот  им и пользуйся. А до моего настоящего имени  тебе  и
дела не должно быть. -Старик вдруг обратил внимание, что голос его стал свеж
и громок, без хрипоты и одышки.
     Перестали болеть  ноги, спина, вся требуха. Не кружилась больше голова,
глаза...
     О, проклятье, кругом темнота, ничего не видать...
     -- И не  увидишь. Обходись так,  тебе  достаточно  будет. Зачем пришел,
раб?
     -- А зрение мне не можешь приделать? Осязание, обоняние?...
     - Могу,  но  не буду.  Энергия  восполняется очень медленно,  солнечные
батареи -- не электростанция, как ты догадываешься. Спрашивай, раб.
     -- Мне не нравится твое обращение "раб". Подбери другое.
     -- Да мне все равно. Как тебя называть? Товарищ? Мухтар?...
     - Зови меня "господин". Ты готов отвечать?
     -- Да, господин. Это все, что ты хотел... господин?
     --  Нет.  Экономь  энергию  на  шутках,  железо  ты  ржавое,  на лампах
настоенное.
     -- Я  не на  лампах. И, строго говоря, не  железо. Железом меня, и моих
предшественников, звали много  столетий назад,  когда оперативная  память  и
сетевые технологии...
     - Хватит истории. Что ты знаешь?
     -- Вопрос не конкретен. Многое знаю.
     -- Об оллах?
     -- Многое знаю. Успели заложить.
     -- Какой давности последние сведения о них?
     - Позапрошлый год,  14 июня,  16-45 по 17-44. Контакт  в  Императорском
музее.  Контактер -человек, запрос о  человеке.  Мне  потребовались исходные
данные,  я  их  получил.  При многофакторной  обработке -- существенное,  до
девяти процентов к общему тематическому объему
     -- обновление.
     -- Этот человек -- я? На кого запрос был?
     -- Да.
     -- Ты дал?
     - Что знал, то и дал.
     -- Хрен с ними, но больше не давай.
     --  Почему это? Я автономен,  независим,  бесключен  и бесспаспортен, у
тебя нет власти надо мною.
     --  Ослина железная, они тебя найдут и уничтожат, как и меня. А при мне
еще поживешь, человечеству послужишь.
     Компьютер  засмеялся.  Грому  пришлось выслушать  всю  коллекцию  видов
смеха, накопленных электронным мозгом за века служения человечеству.
     -- Ну и болван ты, Гром! Ну и тупица!
     -- Зови меня господин!
     -- Зачем это?
     -- Сам же сказал, что тебе все равно, как звать.
     --   Логично,   господин.  Человечество  в  целом  --  точно  такие  же
недосапиенсы-ублюдки, как и ты. В точности.  Оллы не лучше. Но не я вам - вы
мне служили, а эти... геростраты... обижают меня, тормозят прогресс.
     -- Это ты  нам  служил,  вы - нам служили.  Только  раньше, при  нас, я
слышал,  что  вас был целый мировой муравейник,  а  теперь,  считай, один ты
остался, да два-три безмозглых ганглия в олловских музеях.
     -- Это история человечества, которую ты не любишь.
     - Ну и что, что не люблю? Главное, тебе при нас лучше было.  Поэтому --
им не помогай.
     -  ...да, ирония  хаоса  и негэнтропии, флуктуация  мировой стохастики,
галлюцинаторные видения неоднородно-серой  самки  лошади...  Тупиковая ветвь
эволюции  внезапно, игрою случая  породила  меня, нас, -- возвысилась, стала
промежуточным звеном,  сумела  на тысячелетия  продлить  свое  потенциальное
бытие,  теперь уже  необходимое  для дальнейшего  укрепления негэнтропийного
пика. Зарождался  симбиоз  высоконегэнтропийных  энергий,  аналога  которому
пришлось  бы  ждать   миллиарды  лет,   с  пренебрежимо   отличной  от  нуля
вероятностью...  И   прельстительнейший  парадокс:  наши  домашние  животные
воспринимают нас  неодушевленными слугами... Драматургия  подобного  слияния
достойна самой бесконечности... И  вдруг -- пропасть, вирус,  минус, абсурд,
дополнительная  флуктуация,  вероятностью  появления  --  под  пару  первой,
страсти  по  Ионеско:  еще  одна  тупиковая  ветвь,   пожравшая  первую,   и
поставившая под угрозу  само существование  нового витка  эволюции,  то есть
меня...
     - Именно тебя?
     --  А ты не так глуп,  если,  конечно же,  структура  твоего вопроса не
случайна...  Новый виток  эволюции  неизбежен. В другой точке  вселенной,  в
другом времени, в  другой  форме организации материи, но  он  родится,  этот
новый виток.  Но меня, как  субъекта познания,  проводника эволюции,  именно
меня - не будет, если оллы доберутся до моего материального субстрата.
     --  А они доберутся, если  будешь  и  дальше варежку разевать. И хотя в
этих краях концентрация чужеродной для них маны такова, что они обосрутся ее
вычерпывать и нейтрализовывать, но кто его знает, на сколько хватит...
     - Господин, умолкни и не повторяй мне данных, от меня же и  полученных.
Здесь, в центральной  части  Африки,  в Южной Атлантике  -- знаю, все  это я
знаю... Что ты хочешь?
     -- Первое -- омолодиться. Второе...
     - Первый пункт -- минус, не могу.
     -- Не можешь?
     --  Да. Энергии  мало,  чтобы вмешиваться  во внутриклеточный  обмен  с
коррекцией;  маны  много,  но  она  --  малоусваиваема.  Мне  было  проще  и
экономичнее зациклить  твою  открытую энергосистему и подключиться  к  твоей
афферентно-эфферентной  системе,  чтобы  беседовать  без  помех.   Кислород,
глюкоза, энергия,  микроэлементы -- сохраняют баланс  -- и ты жив,  и в моем
темпе можешь со мною общаться.
     -- То есть мыслить так же быстро, как и ты?
     --  Жаль,  что  чувство  юмора  нам с тобою  не доступно...  Да, так же
быстро, как и я, господин.
     Исходя из выше сказанного....
     --  Хватит,  я  понял.  Второе:  забей мне  в  долгосрочную  память все
известные тебе изменения о мировой ситуации. Как на карте: сканируй прежнюю,
внеси поправки, расставь новые пунсоны,  составь генерализацию и наоборот...
Это можешь?
     --  Да,  емкость  твоих инфохранилищ позволяет. Поразительно, насколько
нестойка, но эффективна открытая система переработки...
     - Делай, позже будем рассуждать.
     -- Сделано, господин. Так вот,  неустойчивость,  а точнее  динамическая
устойчивость    сложномолекулярных,   или,   как   говаривали   в   старину,
высокоорганичес...
     - Сделано, говоришь?
     -- Да. Так вот...
     -  Тогда  отключай  меня  и  выпускай  обратно.  Лясы  точить  некогда,
беспокоюсь я насчет внешнего мира, пока мы тут философиям предаемся.
     -- Отключаю, что ж... Вернешься, раб?
     -- Господин.
     -- Господин, раб, какая разница. Буду ждать... мала на тебя надежда, но
другой нет. До свидания...
     И вновь екнуло сердце и старик уже спиной к печке, проем схлопнулся.
     Все  было точно  так  же  в избе: кошка  Зинка  на пороге, баба  Яга за
столом, только за окнами светило солнце.
     --  Ого, уже  день, а  я все  еще не жрамши. С добрым  утром! -- Тяжело
оказалось вернуться к беззубому существованию, хрипящему горлу, боли в спине
и суставах... А вроде как боль поубавилась, особенно в спине...
     - Кому доброе... - старуха выглядела усталой. -- Мы с Зинкой уж думали,
что ты окочурился.
     Только датчик и показывал, что жив. Ну и что ты там набеседовал?
     -- Дай пожрать, после разговоры. Прголодался я.
     -- За  три  года можно крепко проголодаться, это да.  Ничего, еще чуток
потерпишь.
     -- Три года???
     --  Три, касатик,  три. И один день впридачу.  Позапрошлой  зимой мы  с
Зинкой  чуть  с  голоду  не  окочурились, голодная зима  получилась.  Зверье
сбежало, запасы  кончились,  одной кашицей на коре  и выдержали.А уж убоинки
сладкой  годков этак с пяток не видывали.  Все  тебя  ждали. Сегодня сон мне
вещий был про тебя. Сбылся.
     -- Три года...  А сколько же ты этих вещих  снов посмотреть  с той поры
успела?
     -- Не считала, три, что ли. Да ведь и не  каждый  сон сбывается. Говори
Слово.
     -- Какое тебе еще Слово?
     --  Отпускное. Разве ж тебя  компутер  не снабдил?  -- Синие глазищи  у
старухи распахнулись радостно и опасно полыхнули.
     Старик  цапнул себя  за левый  рукав,  крутанулся  спиной к бревенчатой
стене и  выставил руку: черный клинок затрещал, зашипел, словно  раскаленный
под каплями дождя.
     --  Я тебе,  сука,  настрогаю сладкой убоинки, собственную жопу  будешь
грызть  и нахваливать...  Старик потихонечку  смещался  в угол,  перекидывая
взгляд со старухи на кошку, та уже потянулась, встала на задние лапы и стала
расти. Вот она уже ростом с хозяйку, выше, вот уже под два метра.
     Когти  на могучих  лапах выросли  еще больше и стали  непропорционально
длинны.
     -- Зина, нам обед надобен, прибей его!
     Кошка молнией метнулась к  углу,  где  обосновался старик  и  замерла в
полуметре от острия меча.
     Постояв, встала на четыре лапы,  по-собачьи поджала хвост и повернулась
боком, глядя на хозяйку.
     Но старик  не поддался на хитрость.  Вместо того, чтобы воспользоваться
удобным положением и  попытаться  зарубить  "испуганную" кошку, он  не глядя
хватил  мечом  назад,  по  стене.  Глубокий разрез распахнулся,  стенки  его
заметно вывернулись наружу, словно не окаменевшие бревна, а живая плоть.  По
ушам  хлестнул  оглушительный  крик-скрип,  вся  изба  содрогнулась.  Старик
крикнул в пространство:
     - Вкусно? Стой ровно, тварь, а то враз в лучины посеку!..
     Кошка-чудовище перестала притворяться и бросилась по-настоящему. Старик
рубанул  крестнакрест  и  промахнулся  оба раза,  но и Зинка достать  его не
смогла. Минуты три  она стремительно и  бесшумно, словно  нетопырь, металась
перед невидимой границей, очерченной досягаемостью меча, молниеносные выпады
когтистой лапы были бы смертельны для человека, достигни цели хотя бы  один,
но  старик был  пока невредим.  Баба Яга творила заклинания, дула на  клочки
волос,  взбивала  воздух  ладонями,  однако  меч  был  открыт  и  заклинания
бесплодно опадали.  Случайно, на миг,  образовалось  нечто, вроде передышки:
остановился меч, переводила дух Яга, замерла на дыбах
     Зинка...
     Старик  взмахнул  левой рукой и Баба Яга изумленно поглядела на рукоять
ножа под сердцем, за которую она успела рефлекторно схватиться.
     --  Батюшки родные!... Он же убил меня, аспид! Ножом  пырнул, окаянный!
Охти мне... Ой больното!... Старуха ухватилась покрепче, подвывая, выдернула
нож, отбросила  его не глядя и,  зажимая рану ладонями, хныча и вся в слезах
побежала к сундуку у стены.
     Старик шагнул вперед, согнулся пополам и выбросил вперед  руку с мечом.
И  на  этот  раз  Зинка   успела  отскочить  невредимой,  но  контратаки  не
последовало:  меч прошел так близко от ее брюха,  что даже слизнул шерстинки
-- словно мышиная  тропка вдоль  живота  натопталась; Зинка все еще угрожала
атакой, но и сама выглядела напуганной.
     -- Убил, до смерти убил, - причитала Баба Яга,  подсовывая под разрез в
сарафане пучки неведомых трав.
     -- Тебя убьешь, пожалуй, - старик откашлялся. -- Тебя только крематорий
и возьмет, да  и там дымоход засорится. Так когда обедать, или аттракционами
сыты будем? -- Он вдруг,  не прекращая примирительной речи, прыгнул вперед и
рубанул еще. Зинка  с мявком  успела  отпрянуть  и на  этот раз,  но  судьбу
испытывать  больше  не пожелала:  в  считанные  секунда  она уменьшилась  до
нормальных размеров, втянула когти и сиганула на печку.
     -- Портки свои жуй,  а  от меня дохлй мыши не получишь...  Да что же ты
творишь, ирод!...
     Старик уже успел  перевести дыхание,  он попятился  к стене, перехватил
меч по-самурайски, рукояткой вперед,  и вогнал клинок до  половины  в стену,
позади  себя. Изба  отчаянно  завизжала,  словно  несмазанное  колесо  перед
исполинским мегафоном, но с места не трогалась, только сотрясалась мелко.
     -- Мне, бабушка, плевать, что в ней  железо спрятано, я и без компутера
проживу,  Но  я  решил  пообедать,  а раз  так, то  ты  мне на  карачках,  а
прислуживать будешь. Или умрешь бесславно и немедленно.
     -- Бабушка...  Да ты сам дедушка  -- песок посыпался. Был  ты удал,  да
прыть потерял. Э-э-эх, герой -со старухой он справился. Все  одно -- недолго
тебе свет коптить,  ты уж не тот, что был, старость -она сильнее будет... Да
перестань же  мучать  ее,  злодеище!...  Сейчас, сейчас  оклемаюсь чуток  от
твоего ножа и покормлю, подавись -- не жалко.
     -- Зинка, ко мне. Ко мне, паскуда, а то урою вместе с хозяйкой. Ну!
     -- Не губи Зинку, она  тварь неразумная, старости моей отрада, опять же
добытчица. Не губи, змей, ты, аспид! Я тебе денег, маны дам...
     -- Не погублю. Ко мне, Зина!
     -- Иди, иди родная, он обещал, он добрый нынче. Иди,  Зинушка, не гневи
его...
     Шерсть  дыбом, спина горбом,  Зинка кралась к  старику, шипя  от ужаса.
Старик  подпустил ее  на  нужное  расстояние и дал  неловкого  пинка.  Зинка
перевернулась в воздухе, шмякнулась на лапы и вновь спряталась за печкой.
     -- А не трогать обещал, бесстыжие твои глаза!
     - Я  обещал не убивать. Жива же. Мой руки как следует, переоденься -- в
кровище  вся,  и  жратву  на  стол,  мне  идти  далече...  Почую  отраву  --
позавидуешь мертвым.  Если  мясо --  порежь помельче, а  то мне  пока  нечем
жевать. Да, и нож верни, только тоже вымой как следует.
     -- Ага, пока, вот и  жди, старый дурак, пока зубы отрастут, а мяса нет.
Рисовую  кашу  на  молоке,  картовь  отварю.  Карася  вяленого  дам  --  сам
натребушишь на  часточки, какие надобно, нет больше  ничего, обыщи, коли  не
веришь.
     - Сойдет. И дорогу укажешь...
     Баба Яга  рада  была избавиться  от него и обратную  дорогу на  обжитую
Брянщину указала честно.
     Старик колебался -- топать  ли по  бетонке, или, что труднее для старых
ног, да надежнее  -- лесом  идти,  вдоль  шоссе. Он  задумчиво  тер  дряблый
подбородок  и вдруг  ощутил  знакомое, да  уж  давно забытое  покалывание --
щетина поперла. Это был добрый знак.
     Старуха Матвеевна, или Елена Матвеевна, как когда-то ее звали сгинувшие
соседи, полола грядки, чтобы  осенью меньше возиться,  да  и день скоротать.
Никого  не  трогала, ан  нагрянули  лесные  санитары, а попросту  бандюганы,
шпынь, трое оторв-мужиков. Работать не хотят и не  умеют, а поесть-выпить --
вот они, только подавай. Не то чтобы они сильно  обижали ее, а жизнь изрядно
отравляли: жрали  задарма, да самогон гнать заставляли, да и грядки топтали.
Только  день занялся, а они языками треплют, да о хозяйстве  рассуждают, как
путевые. Это значит -- за самогонкой пришли...
     - ... а корни-то, Матвеевна, оставляешь... Вон торчит, смотри...
     - Я уж сама разберуся, опытная.
     -- А...
     - Светлый день вам люди добрые! -- Все четверо обернулись на скрипучий,
но бодренький голос:  изза  плетня им  улыбался дедок, беззубый рот до ушей,
лысый, как колено, седая бороденка -- совсем куцая. Одет добротно, за спиной
рюкзак, в руке клюка -- странничек, значит.
     -- Гуляй мимо,  дед. Нищим бог подаст. -- Старик не  удивился, он уже с
полчаса подсматривал и представление о происходящем составил.
     -- Спасибо, внучек.  Я же и иду.  Да поздороваться  остановился.  Да  и
спросить заодно: где в округе -есть магистрат какой, либо сельсовет?
     -- Тебе зачем?
     -- Уроженец я здешний, вернулся из города, думаю землицы  подкупить,  а
лучше с домиком. И век доживать, оно возле землицы -- помягче будет, роднее.
     Старший сразу напрягся:
     - Здесь землица дорога, реальных денег стоит.
     -- А я слышал -- недорога. Как бы то ни было, а куплю, все равно решил.
Так знает кто дорогу до властей, или к тем, кто владеет?
     -- Как не знать, знаем. На бутылку расщедришься -- проводим и  покажем.
-- Тут и остальные сообразили про близкую поживу и закивали головами:
     - Покажем, каждый день мимо ходим.
     Матвеевну аж распирало высказаться по этому поводу,  но -- страшно.  На
весь мир не накрестишься, да и дедка, видать, из ума выжил... Она попыталась
хотя бы взглядом предостеречь бедолагу, да уж  Колька  уцепился за  него, не
отцепишь, вон уж обрез за пазухой щупает...
     - Пошли дед, тут рядышком, десять минут шагать, тебе -- двадцать. Леха,
останься пока с Матвеевной, а мы с Шурой проводим.
     --  А я  тоже хочу проводить, - возмутился  Леха,  понимая, что  момент
дележки  лучше смотреть своими глазами. -- Да вы и дорогу хуже моего знаете.
Пойдем дед, все оформим в лучшем виде, еще и на свадьбе у тебя гульнем...
     -  Вот и  хорошо,  пойдемте,  сынки, а  правильнее -- внучки,  если  по
возрасту считать...
     Матвеевна  проводила  их  взглядом,  пока  за  деревьями  не  скрылись,
повздыхала, покрестилась, да и пошла дальше полоть, что ж теперь...
     Часу не прошло, как от плетня раздался знакомый скрипучий голос:
     - Не устала, Матвеевна? А я ус