республиканцы,
давние враги Наполеона, но и простые рабочие,  врачи,  нотариусы,  писатели,
садовники, буржуа и рядовые  солдаты.  Французские  филадельфы  смыкались  с
"Обществом  адельфов"  в  Италии,  и   здесь   начинаются   тайны   движения
карбонариев.  Адельфами  руководил  знаменитый  Филипп  Буонаротти,  потомок
Микеланжело, величайший конспиратор своего века, провозвестник  утопического
коммунизма. Именно  этот  человек  держал  в  своих  руках  неосязаемые  для
непосвященных тончайшие нити  заговоров,  подрывавших  престолы  венценосцев
мира...
   Да,  Наполеон  знал  о  существовании  филадельфов  и  адельфов,  но  его
изощренные  в  сыске  шпионы  оставались  бессильны   перед   их   идеальной
конспирацией.  Да,  в  Петербурге  тоже  были  извещены  о  филадельфах,  но
император Александр I не мог предполагать, что таинственные связи Буонаротти
дотянутся лаже до Петербурга... Догадки, предположения, гипотезы!  О-о,  как
много их накопилось за эти годы. Итальянские и французские историки  сколько
уже лет перепахивают старинные архивы, отыскивая хоть  какие-нибудь  намеки,
чтобы намеки обратились в нерушимые исторические факты.

***

   Вот подлинный факт: генерал  Мале,  посланный  сражаться  в  Италию,  был
принят в "Общество филадельфов" своим же адъютантом Жаком Уде, известным  по
кличке  Фелипомен.  Генерал  Мале  подчинился   своему   адъютанту,   обретя
подпольное имя - Леонид. Кажется, это не  укрылось  от  ищеек  Наполеона,  и
тогдашний министр полиции Жозеф Фуше установил за генералом  Мале  негласное
наблюдение.
   В 1807 году Мале вышел в отставку и перебрался в  Париж,  чтобы  готовить
свержение Наполеона. Филадельфами был  изготовлен  поддельный  указ  сената,
обращенный к народу:

   "Сенат экстренно собрался и  объявляет,  что  Наполеон  Бонапарт  изменил
интересам французского народа, он издевался над народной свободой, судьбой и
жизнью соотечественников... Нескончаемая война,  ведущаяся  с  вероломством,
вызванная жаждой золота и новых завоеваний, дает  пищу  честолюбивому  бреду
одного-единственного человека и  безграничному  корыстолюбию  горсти  рабов,
начала политической жизни истощаются день за днем в  делах  сумасбродного  и
мрачного деспота..."

   Внешне же казалось, что империя процветала! Ее архиканцлер Камбасерес был
избран почетным президентом "Общества  наполеоновских  гурманов".  В  быстро
нищавшей стране бонапартисты обжирались лакомствами,  похищенными  у  других
народов, они со знанием дела запивали деликатесы благовонными винами.
   - Ничего, - говорил Мале, - скоро мы заставим эту  сволочь  отрыгнуть  на
панель все сожранное и выпитое. А штаб  восстания  мы  разместим  именно  во
дворце Камбасереса.
   - Но почему? - удивлялись друзья.
   - Потому что этот ничтожный человек печатью архиканцлера утвердит все что
угодно, лишь бы сохранить свое кресло, лишь бы у него не отняли тарелку,  из
которой он привык  насыщаться...  Будем  учитывать  и  продажность  казенной
бюрократии!
   Новое  правительство  должны  были  возглавить  испытанные  борцы  -  как
Лафайет, как гонимый генерал  Моро,  как  адмирал  Трюге  и  прочие...  Мале
готовил декреты - к армии и народу.
   - "Солдаты! -  диктовал  он.  -  У  вас  нет  больше  тирана...  В  своем
стремлении к власти Наполеон погиб. Сенат устраняет его нелепую династию. Вы
больше не солдаты императора, отныне все вы служите  только  народу..."  Что
еще непонятно?
   Непонятен был срок начала восстания,  которое  сулило  несомненный  успех
лишь в отсутствие Наполеона, когда его не будет в столице. Франция  вступала
в 1808 год, уже обескровленная войнами, никто не верил в официальную радость
рекрутов, призываемых на очередную бойню; леса по ночам освещались  тысячами
костров, возле которых грелись голодные дезертиры... Куда же теперь Наполеон
развернет свои армии? Куда и когда? Где та  добыча,  которая  соблазнит  его
грабительский  вкус?  Мале  уже  рисовал  картины  будущего  демократической
Франции:
   - Народ пойдет за нами, ибо мы  несем  ему  мир..,  вожделенный  мир!  Мы
отменяем воинскую повинность,  мы  провозгласим  свободу  слова  и  культов,
свободу прессы и театра. Политические узники, независимо  от  их  убеждений,
обретают свободу!
   Наконец весною Наполеон поспешно  отъехал  в  Байону,  чтобы  оттуда,  со
стороны Пиренеев, готовить вторжение своих полчищ в  беззащитную  Испанию...
Кажется, момент назрел.
   Генерал Мале сказал любимой жене:
   - Если со мною что и случится в эти дни, ты не жалей обо  мне...  В  этом
мире насилия и лжи я  не  останусь  последним  римлянином!  За  мною  пойдут
другие, для которых чихнуть в мешок - пара пустяков. Береги  себя  и  нашего
сына Аристида...

***

   Жозеф Фуше... В годы революции он сбросил с себя рясу  священника,  чтобы
сделаться палачом. Фуше прислуживал чиновник Демаре, в прошлом тоже патер из
провинции, который сбросил с себя личину якобинца, чтобы сделаться  сыщиком.
Но был в этой теплой компании официальных живодеров и подлинный интеллектуал
политического надзора - Этьен Дени Паскье, пламенный  оратор-юрист;  потеряв
отца на гильотине, сам он едва избежал гильотины, а при  Наполеоне  сделался
префектом тайной полиции, обретя славу мастера по раскрытию заговоров.
   Демаре навестил Паскье в его кабинете и спросил:
   - Знаешь ли генерала Лемуана?
   - Чуть-чуть, - сказал Паскье, все зная о Лемуане.
   - Поговори с ним.., со слезою в голосе.
   Лемуан знал мало, но  и  того,  что  он  знал  о  предстоящем  восстании,
оказалось достаточным для арестов среди филадельфов; на квартире Мале  нашли
груды сабель и карабинов. Фуше вызвал  Паскье  и  выдрал  его  за  ухо,  как
нашкодившего щенка:
   - Что я скажу теперь в оправдание императору?
   - То, что скажут нам арестованные филадельфы.
   - Но они ничего не скажут ни мне, ни тебе... Так и  случилось.  Следствие
сразу зашло в тупик. Полиция не имела главного для осуждения заговорщиков  -
улик... Сабли и карабины в счет  не  шли:  кто  не  имел  их  тогда?  Однако
Наполеон даже из  отдаления  Байоны  четко  выделил  именно  генерала  Мале:
"Трудно найти большего негодяя, чем этот Мале.., надо выяснить его  связи  в
этом заговоре", - писал он  Фуше.  Среди  многих  имен,  подозрительных  для
императора, мелькнуло имя и генерала Гидаля, служившего  в  Марселе...  Фуше
особым бюллетенем извещал императора: "Можно ли дать название заговора  всем
тем проискам, в которых нельзя раскрыть  ни  истинного  вождя,  ни  способов
исполнения, ни сообщников, ни собраний, ни переписки?.." Наконец, Фуше прямо
объявил заговор генерала Мале  "заговором  предположений".  Это  слишком  уж
странно для  инквизитора,  который  ясно  видел  цели  филадельфов,  который
разгадал и сообщников Мале, но был явно заинтересован в  том,  чтобы  скрыть
все это от императора. Есть подозрение, что Фуше хотел использовать движение
филадельфов в своих - корыстных! -  целях.  То,  что  было  необъяснимо  для
министра полиции, то не казалось загадочным  для  самого  Фуше,  если  знать
звериное нутро этого страшного оборотня великой империи Наполеона...  К  его
несчастью. Наполеон это понял! Понял и весь гнев, предназначенный для  Мале,
он обрушил на своего же министра. "Объясните мне роль Фуше в этих  делах,  -
писал он канцлеру. - Что это? Сумасшествие?  Или  насмешка  (надо  мною)  со
стороны министра?" Фуше наградил верного Паскье пощечиной.
   - Что новенького? - вежливо спросил он при этом.
   - Молчат.., никто ни в чем не сознается.
   - Значит, они молодцы! - похвалил Фуше филадельфов.

***

   Назначив своего брата Иосифа королем в Мадриде, а шурина  Мюрата  посадив
на престол в Неаполе, император Наполеон вернулся в  Париж  -  раздраженный,
придирчивый, нетерпимый.
   - Несносным шумом вокруг имени Мале, - заявил он Фуше, - вы создаете  ему
репутацию, какой он не заслуживает. Тем самым вы позволяете обществу думать,
что мое положение и мой престол  в  опасности.  Между  тем  французы  должны
знать, что они счастливы жить под моим скипетром, а  недовольных  средь  них
быть не может... Это я недоволен вами, Фуше!
   Филадельфов и якобинцев подвергли превентивному заключению  -  без  суда.
Мале был водворен в Ла-Форс не за то, что он сделал, а лишь за  то,  что  он
мог бы сделать. А сделать он мог бы, конечно, многое. Удайся тогда  мятеж  в
Париже, и, может быть, вся история  Европы  пошла  бы  иным  путем  -  путем
демократических преобразований; возможно - хочу я  верить!  -  наша  древняя
Москва сохранилась бы до наших дней той "белокаменной", какой и была она  до
исторического пожара 1812 года...
   Наверное, императору все-таки доложили, что не генерал Мале, а  полковник
Уде  -  великий  архонт  (глава  филадельфов);  именно  этот  Уде  связан  с
Буонарроти! И наверное, император Наполеон как следует подумал, а потом  уже
четко решил:
   - Полковник Уде умрет у меня в  чине  генерала.  "Кем  же  умрет  генерал
Гидаль?" - мог бы спросить Фуше...

ПОСЛЕДНИЕ РЕПЕТИЦИИ

   Генерал Гидаль был схвачен при  попытке  проникнуть  в  Ла-Форс,  и  Фуше
небрежно спросил его на допросе:
   - Вам хочется разделить участь Мале?
   - Сидеть в камере с Мале, наверное, приятнее, нежели  в  вашем  кабинете.
Но.., в чем же я провинился?
   - В том, что вам не сидится спокойно в Марселе... Гидаль вернулся  на  юг
Франции, где (если верить слухам)  филадельфы  имели  тысячи  сторонников  с
оружием, готовых на все ради новой революции. Между  тем  в  поведении  Мале
ничего не изменилось. Обычно он просыпался средь ночи,  с  помощью  дешевого
телескопа наблюдал за движением небесных светил, а по  утрам  столярничал  у
самодельного верстака... Поручик  Лакомте,  служивший  в  тюрьме  помощником
коменданта, однажды привлек его внимание. Почти заботливо,  как  отец,  Мале
расправил на груди поручика жиденький аксельбантик и заглянул в глаза юноши:
   - Вы еще очень молоды... Наверное, я думаю, сумели наделать немало долгов
в Париже?
   - Как и каждый офицер, живущий только службою.
   - Так вот, - предупредил Мале. - Советую расплатиться с заимодавцами, ибо
скоро вам предстоит дорога в Испанию.
   - Какая чепуха! - расхохотался поручик...
   Майор Мишо де Бюгонь потом спрашивал Лакомте:
   - Что он сказал тебе, сынок?
   - Советовал расплатиться с  долгами  в  Париже,  считая,  что  скоро  мне
предстоит сражаться с гверильясами в Испании.
   - Конечно, чепуха! - согласился майор. -  Прежде  наш  великий  император
покончит с блудливою Австрией...
   По через неделю Лакомте уже отплывал в Барселону, чтобы погибнуть от руки
партизан под стенами Сарагосы... Выходит, Мале знал гораздо больше того, что
может знать узник Ла-Форса.
   Демаре навестил Паскье, предупредив его:
   - Когда наш император будет сражаться на подступах к Вене, от этого Мале,
наверное, следует ожидать всяких дерзостей.
   - Есть основания к таковым подозрениям? Демаре  сказал,  что  итальянский
бандит Сорби, сидя в тюрьме Ла-Форса,  что-то  пронюхал  о  планах  Мале,  а
теперь желал бы продать генерала как можно дороже.
   - В обмен на свободу, - заключил свой рассказ Демаре.
   - Об этом стоит подумать, - ответил Паскье... На квартире  коменданта  де
Бюгоня состоялась тайная встреча бандита Сорби с префектом тайной полиции.
   - Ну что ж, - сказал  Паскье.  -  Свобода  -  тоже  товар,  имеющий  свою
ценность. Ты даешь мне свой товар - сведения о Мале, я расплачиваюсь с тобой
верной купюрой - амнистией...
   Сорби выболтал ему такое, что Паскье поспешил к  министру  с  невероятным
известием: генерал Мале, даже в застенке  Ла-Форса,  снова  готов  выступить
против Наполеона:
   - Он ждет, когда императора не  будет  в  Париже.  Фуше  нехотя  разрешил
освободить Сорби:
   - Но он явно перестарался  в  сочинении  своих  фантазий!  Сидя  в  замке
Ла-Форса, невозможно свергать правительства. Впрочем, его величеству об этом
будет мною доложено...
   Пятого  числа  каждого  месяца  в  пять  часов  вечера  секретный   узник
поворачивался лицом в  сторону  заходящего  солнца  и  пять  минут  посвящал
размышлениям о том, что им сделано для пользы народа  и  что  еще  предстоит
сделать. Так повелевал закон филадельфов, и одновременно  с  генералом  Мале
тысячи его соратников тоже обращали взоры к погасающему светилу... Мале, как
и  все  якобинцы,  постоянно  был   готов   к   смерти,   естественной   или
насильственной - это не так  уж  важно:  "Если  жизнь  не  удалась,  человек
погружается в смерть, как в летаргический сон, и, дождавшись в смерти лучших
времен, он воскресает для новой жизни,  которая  будет  лучше  той,  которую
ранее он покинул..."
   Мысли филадельфов точнее выразил поэт Гете:  "Кто  жил  достойно  в  свое
время, тот и останется жить во все времена!"

***

   Поверим на слово Жозефу Фуше, писавшему, что вскоре  любое  упоминание  о
филадельфах приводило Наполеона в  содрогание;  император  предполагал,  что
"эти люди имеют опасные разветвления в его армии".  Кажется,  полковник  Жак
Уде сознательно не был удален им из армии, чтобы следы великого  архонта  не
затерялись в гуще народа. Между тем тюрьма на улице Паве, где сидел  генерал
Мале, явно привлекала филадельфов. Что-то слишком часто стали они наезжать в
Париж, пытаясь обмануть бдительность  стражей.  В  сферу  наблюдения  Паскье
тогда попали многие  филадельфы,  ищущие  личных  контактов  с  узником.  Не
ощущать наличия крепкой и мыслящей организации,  связанной  с  именем  Мале,
было уже нельзя, но лицо Жозефа Фуше  по-прежнему  оставалось  бесстрастным,
как гипсовая маска.
   - Вы опять об этих фантазиях Сорби, - недовольно говорил он Паскье. -  Но
стоит ли придавать значение словам человека, который способен выдумать  даже
полет на Луну, только бы ему доставили сладкое блаженство личной свободы...
   В мае 1809 года генерал Мале  видел  из  окошка  камеры  прачек,  которые
горевали у фонтана Биражу,  сидя  на  кучах  белья.  Они  оплакивали  мужей,
пропавших без вести в Испании, сыновей, убитых в излучинах  Дуная...  В  эту
яркую  весну  армия  императора  безнадежно  застряла   напротив   Вены,   в
бессмысленной бойне под Эйслингеном полегло сразу тридцать тысяч французских
юношей,  а  Наполеон  в  хвастливом  бюллетене  распорядился   считать   эту
сомнительную битву своей победой.  Но  истина  дошла  до  Парижа,  гарнизоны
роптали, в народе Франции появилась растерянность. В  следующей  битве,  при
Ваграме, император обласкал полковника Жака Уде своим высочайшим вниманием:
   - Полковник, отныне вы - мой бригадный генерал и  подтвердите  мужеством,
что вы достойны этого высокого чина...
   Уде и его полк были брошены в  самое  пекло  битвы,  а  генерал  Уде  был
жестоко изранен выстрелами  в  спину  -  из  засады!  Великий  архонт  успел
продиктовать пять  предсмертных  писем,  одно  из  которых  было  адресовано
генералу Мале...
   Тяжко было видеть тоскующих прачек у фонтана.
   - Не плачьте! - крикнул им Мале. - Скоро придет мир...
   Его схватили при попытке к бегству, когда в соборе  Парижской  богоматери
готовились запеть благодарственный "Те Deum" в честь  победы  Наполеона  над
Австрией. Со взводом барабанщиков Мале хотел ворваться  в  собор,  чтобы  со
священного алтаря провозгласить народу и всей Франции:
   - Император убит.., да  здравствует  Республика!  Барабаны  заглушили  бы
вопли отчаяния бонапартистов, а для  легковерных  парижан  были  заготовлены
прокламации на бланках сената. Мале казалось, что французы устали  приносить
жертвы своему "Минотавру",  он  сумеет  увлечь  гарнизон  за  собой,  а  сам
Бонапарт уже не осмелится вернуться в Париж,  отвергающий  его  ради  мирной
жизни... Паскье навестил министра Фуше.
   - Выходит, что Сорби был прав, - сказал он. - Генерал  Мале  имеет  своих
людей даже в сенате. Иначе откуда бы  взялись  эти  официальные  бланки,  на
которых напечатаны криминальные слова: "Бонапарта нет,  долой  корсиканца  и
его полицию, отворим все тюрьмы Франции настежь..." Что скажете вы теперь?
   - Мале.., спятил, - сказал ему Фуше.
   - Напротив, - возразил Паскье. -  Мале  как  раз  очень  здраво  учитывал
настроения публики в Париже...
   Мале поместили в секретную камеру. Мишо де Бюгонь сам проверил засовы и с
тех пор носил ключи от темницы мятежного генерала на груди - подле  дешевого
солдатского амулета.
   - Бедный Мале, - признался  он  толстухе  жене.  -  Конечно,  он  малость
рехнулся: в самый-то торжественный момент, когда весь Париж  возносит  хвалу
императору за его победу, и вдруг явиться в святом  алтаре..,  с  барабанным
боем! Да, такое не каждый придумает. С этим Мале надо быть осторожнее...
   Мягкими, но скорыми шагами горца  Мале  обходил  камеру  по  диагонали  -
крест-накрест. Он размышлял. Он анализировал.

***

   Через год состоялось бракосочетание разведенного Наполеона с  молоденькой
австриячкой. По этому случаю была дарована амнистия, которая не коснулась ни
Мале,  ни  его  филадельфов.  Жозеф  Фуше  получил  титул  герцога,  но  его
подозрительные колебания уже не располагали Наполеона  к  доверию;  на  пост
министра полиции выдвигался Савари (он же - герцог Ровиго).
   Однако Мале до сих пор ни в чем не сознался, а упорство генерала  смутило
даже сановников империи, склонных поверить в его невиновность.  Ощутив  это,
Мале личным посланием потревожил услады новобрачного. "Я постоянно жду Вашей
справедливости, - писал он Наполеону, - но вот прошло уже два года, а я  все
еще в заключении". Одновременно с этим Савари получил ходатайство  от  мадам
Мале о пересмотре дела ее мужа...
   Между Савари и Демаре возник краткий диалог:
   - Черт побери, так кто же этот Мале?
   - Всего лишь бригадный генерал.
   - Виноват он или оговорен? - спрашивал Савари... Не так давно в  Ла-Форсе
освободилась  камера:  Мале  лишился  приятного   соседа,   аббата   Лафона,
выступавшего в  защиту  папы  римского;  священника,  как  повредившегося  в
разуме, перевели в клинику  Дебюиссона.  В  эти  дни,  составляя  рапорты  о
поведении узников, де Бюгонь начал отмечать "ненормальную веселость  бывшего
бригадного генерала". Жене он говорил:
   - И с чего бы ему веселиться? Впрочем, этот аббат Лафон тоже был  хороший
дурак... Я вот думаю: неплохо бы нам отправить и Мале на лечение,  пока  еще
не поздно...
   Однажды он еще не успел позавтракать, когда  ему  доложили,  что  генерал
Мале выразил настоятельную необходимость видеть коменданта тюрьмы у  себя  в
камере.
   - В такую-то рань? Чего ему надобно? - Однако не  поленился  подняться  в
башню. - День добрый, генерал! Мале смахнул с колен курчавые стружки:
   - Велите прибрать в моей камере, господин майор. Новый министр  наверняка
пожелает нанести мне визит...
   - Герцог Ровиго? - изумился майор. - С чего бы это?
   - Велите прибрать! - кратко закончил Мале... Спустившись в свою квартиру,
старый комендант - в ответ на вопрос жены - лишь небрежно отмахнулся, как от
мухи:
   - Надоел он мне! Опять какие-то бредни... Но караульный уже дергал шнурок
колокола, возвещая о прибытии  в  тюрьму  высокого  гостя.  Мишо  де  Бюгонь
жестоко  поплатился  за  свою  недоверчивость:  он  был  вынужден  встретить
министра в халате, в  туфлях  на  босу  ногу.  Герцог  Ровиго  (тоже  старый
республиканец!) похлопал коменданта по животу:
   - Берите пример с меня: я давно уже  на  ногах...  Министр  действительно
навестил генерала Мале, и тот встретил его за верстаком, стоя  по  колено  в
стружках.
   - Вы, я вижу, - начал герцог любезно, - недаром  проводите  здесь  время.
Что это будет у вас - табуретка?
   - Скорее, престол великой империи. Мне осталось только выдолбить  круглую
дырку посередине...
   О чем они рассуждали затем,  майор  не  все  расслышал,  но  Мале  дважды
возвысил перед министром голос.
   -  Какие  глупости!  -  фыркал  он.  -  Изменить  нации,  к  которой  сам
принадлежишь, нельзя. Изменить можно только правительству. Вам