должна  быть
известна эта классическая формула. А о  будущем  человечества  никак  нельзя
судить по его настоящему, ибо настоящее очень часто бывает обманчиво...
   Ровиго что-то отвечал, но Мале взбунтовался снова.
   - Пока нации имеют идолов, - гневно выговаривал он, - равенства  быть  не
может, ибо властитель, хочет он того или не хочет, но он все равно стоит над
судьбами людей...
   Дверь с лязгом распахнулась, и герцог  Ровиго,  запахиваясь  в  малиновый
плащ, поспешно выскочил из камеры Мале:
   - Газеты не присылать. Верстак отберите.
   - А.., телескоп? - спросил де Бюгонь.
   - Звезды тут ни при чем. Оставьте...
   После этого случая майор де Бюгонь пригласил  генерала  Мале  к  себе  на
квартиру, они вместе хорошо поужинали.
   - Услуга за  услугу,  -  сказал  комендант.  -  Вы  предупредили  меня  о
нечаянном визите Савари, а я сообщаю вам, что недавно арестован и заточен  в
ужасный Венсеннский замок генерал Виктор Лагори, приятель изгнанника Моро...
Оба они, если я не ошибаюсь, как раз из вашей веселой компании!
   Мале был подавлен этим известием (Лагори был необходим  ему  в  Париже  и
непременно на свободе - для связи с эмигрантом Моро;  в  нужный  момент  оба
они, Мале и  Лагори,  должны  были  выступить  одновременно  ради  свержения
Наполеона).
   - Как он попался? - сухо спросил Мале.
   - Дурак! Сам же  явился  в  приемную  герцога  Ровиго,  надеясь  на  указ
императора об амнистии по случаю его свадьбы. А до этого Лагори скрывался на
улице Фельянтинок, где давно проживала его любовница -  мадам  Софи  Гюго  с
детьми...
   Мале отпил вина из бокала, губы его порозовели.
   - Я хотел бы видеть Лагори!
   - Скоро, скоро, - утешил его де Бюгонь.
   - Не понял.
   - Сейчас поймете.  Мадам  Софи  Гюго,  помимо  женских  страстей,  занята
страстями и политическими. Она уже хлопочет, чтобы ее обожателя перевели  из
Венсеннского замка в  Ла-Форс,  который,  благодаря  моему  доброму  сердцу,
славится на всю Францию мягкостью тюремного режима...
   - Кто помогает ей в этом? - спросил Мале.
   - Представьте, ваш бывший сосед - прелат Лафон,  которого  еще  при  Фуше
сочли спятившим. У него какие-то связи...
   Мале понятливо кивнул. Он-то знал, что цели роялистов и  папистов  иногда
парадоксально смыкаются с целями революционеров - в общем негодовании против
династии Бонапартов. (Андре Моруа писал, что Софи Гюго добилась  свидания  с
возлюбленным:  "Он  сгорбился,  исхудал,  пожелтел,  челюсти  его  судорожно
сжимались... Савари говорил, что его только вышлют из  Франции:  изгнание  -
это  милосердие  тиранов.  Вмешательство  женщины  сильного  характера   все
изменило...") Лагори появился в Ла-Форсе  вместе  с  фолиантами  Вергилия  и
Горация, при встрече с Мале он сказал ему радостно:
   - Надеюсь,  тебе  будет  приятен  горячий  привет  от  генерала  Моро  из
заокеанской Филадельфии...
   Мале врезал сподвижнику такую крепкую затрещину, что голова Лагори  жалко
мотнулась в сторону.
   - Меня, - жестко рассудил Мале, - более обрадовало бы, если бы ты остался
на свободе... Что за глупость -  поверить  в  амнистию  императора?  Как  ты
посмел явиться к Савари за отпущением грехов  и  принять  на  веру  слова  о
милосердии императора? Тебя следовало бы расстрелять по суду филадельфов.
   - Прости, Мале.., я сплоховал, - покаялся  Лагори.  -  Но  я  никогда  не
изменял делу, которому мы служим. Прости...
   - Ладно. А что Гидаль?
   - По-прежнему в Марселе. Там все  готово...  По  таинственным  каналам  в
камеру Мале притекали самые новейшие сведения о делах в империи; обо  многом
он узнавал даже раньше парижан. Свидания он имел (правда, частые)  только  с
женою. Префект полиции заподозрил было мадам Мале и намекнул об этом майору,
но де Бюгонь сразу вспылил:
   - Обыскивать ее не стану! Лучше уж в отставку.
   - Да, - согласился Паскье,  поразмыслив.  -  Пожалуй,  вы  правы,  майор:
обыскивать женщину - верх безнравственности...
   Комендант снова, в который уже  раз,  отметил  в  рапортах  "ненормальную
веселость" генерала Мале. А что он знал о нем?  Да  ничего...  Три  заговора
прошли через жизнь генерала - три неудачи. Первый еще  в  Дижоне,  на  самом
срезе веков, когда "шагал Наполеон вослед Бонапарту", второй заговор,  когда
Цезарь разбойничал в Байоне, не удался и третий, когда Наполеон сражался  на
полях Австрии... Но Мале не унывал.
   - Будем считать, - говорил он Лагори, - что репетиций было уже достаточно
и в финале этого грандиозного спектакля Наполеон лишится своего  нескромного
седалища - престола...
   Возле фонтана Биражу на улице Паве иногда появлялась женщина с мальчиком.
Печальным взором она скользила по окнам страшного тюремного замка, отыскивая
в них лицо любимого человека. Это была мадам Софи Гюго, влюбленная в Лагори,
а мальчик - ее сын, будущий писатель Франции, который почти не  знал  своего
отца, зато обожал того самого человека, которого любила его несчастная мать.
   Итак, три заговора - три трагические неудачи. Никто не знал, что здесь, в
каменном  застенке  Ла-Форса,  вызревает  еще  один  -  четвертый,  и  самый
решительный!
   Мадам Гюго с сыном уходила в даль тихой улицы Паве. В один  из  пасмурных
дней Мале сказал Лагори:
   - Слушай, а не пора ли мне сойти с ума?

ДИАГНОЗ: ОСТРОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО

   В тюрьме появился новый узник - неистовый корсиканец  Боккеямпе,  имевший
несчастие быть  земляком  самого  императора.  В  семействе  его,  очевидно,
сохранились какие-то предания  о  молодых  годах  Бонапарта,  который,  став
владыкой Франции, категорически пожелал, чтобы люди имели короткую память. К
сожалению, память у Боккеямпе была превосходной, и он никак  не  мог  забыть
того, что Наполеон предал свою маленькую родину.
   Угодив в застенок, Боккеямпе создал  для  себя  железный  режим:  с  утра
пораньше хватал в руки что попало, начиная высаживать двери камеры. Короткий
перерыв на обед и прогулку, после чего Ла-Форс снова  наполнялся  чудовищным
грохотом.
   - Оставь. Что ты хочешь доказать этим? - говорил ему Мишо  де  Бюгонь.  -
Успокойся, сынок.
   - Я хочу доказать, - отвечал корсиканец с бранью, -  что  на  этом  свете
должна быть христианская справедливость...
   Однажды  его  должны  были  везти  на  набережную  Малакке,  где   велось
следствие. Боккеямпе стоял в коридоре, невдалеке от раскрытой камеры Мале, и
зябко ежился от холода. Рука генерала показалась наружу, выбросив в  коридор
шинель.
   - Да, сегодня прохладно, - прозвучал голос Мале...
   Накинув шинель, Боккеямпе сунул руку в карман,  ощутив  шорох  бумаги.  В
полицейском фиакре он сумел тайком развернуть записку. Прочел: "Не  бойтесь!
Вызов ничем не угрожает. Ваше дело  застряло  у  префекта,  назначенное  для
разбора не ранее весны. И прекратите, пожалуйста, стучать -  вы  мешаете  не
только мне..." Сказанное подтвердилось,  и  Боккеямпе,  в  знак  уважения  к
генералу, перестал дубасить в двери. А через несколько дней узники  Ла-Форса
прогуливались внутри  двора,  с  огородов  парижских  предместий  доносились
запахи чебреца и мяты.
   Мале первым заметил котенка  -  всеобщего  любимца,  который  застрял  на
карнизе, под самой крышей тюрьмы,  жалко  мяуча  от  страха  и  одиночества.
Арестанты стали совещаться меж собой и не могли придумать  способа  выручить
животное из беды.
   Боккеямпе отошел в сторону, чтобы помолиться. Потом он сорвался с места и
вдруг.., пополз, будто ящерица, вверх по тюремной стене - выше, выше,  выше!
Почти прилипший к древним камням  Ла-Форса,  издали  он  казался  распятьем,
приколоченным к стене. Комендант тоже подбадривал корсиканца окриками:
   - Так, так, сынок... Еще! Ну, немного...
   Котенок, увидев лезущего к нему человека, закрутился  на  узком  карнизе,
прутиком вздыбливая хвостик. И вот, вскинув руки, корсиканец схватил его  за
шкирку - метнул в ближайшее окно камеры. Падая  затем  в  колодец  тюремного
двора, Боккеямпе чудом вывернулся - полет! - и уже повис на ветвях дерева.
   - Молодец, сынок! - похвалил его майор. Но ветви дерева снова  качнулись,
и земляк великого императора теперь явно удирал по гребню каменной стены.
   Арестанты суматошно загалдели. Часовой вскинул ружье.
   - Стреляй! - велел ему де Бюгонь.
   Но тут Мале ударил ногой по ружью - роковая пуля, щелкая  по  булыжникам,
запрыгала вдоль двора, поднимая пыльцу.
   - Боккеямпе! - крикнул он в сторону беглеца. - Остановись  и  возвращайся
обратно.., слышишь? - Фигурка отчаянного парня  застыла  на  фоне  вечернего
неба. - Ну же! - припечатал генерал Мале крепкой руганью. - Я кому сказал  -
возвращайся...
   Беглец сгорбился и, в раздумье помедлив, спрыгнул в глубину двора.  Майор
де Бюгонь протянул руку Мале:
   - Благодарю вас, генерал... На старости лет вы благородно  избавили  меня
от бесчестного убийства!
   Когда арестантов разводили по камерам, Боккеямпе, едва  не  плача,  вдруг
задержался перед Мале.
   - Я вам поверил, - сказал он. - Но.., зачем? Зачем  вы  остановили  меня?
Сейчас я был бы уже на свободе... Мале обнял несчастного корсиканца:
   -  Ты  ничего  не  понял  и  потому  сердишься...  Пойми  же:  скоро  мне
понадобятся такие отважные люди, как ты!
   Было ясно - генерал Мале опять что-то задумал.
   Неуловимые для полиции нити уже сошлись пучком в его камере - теперь Мале
сплетал из них прозрачную паутину, чтобы набросить ее  потом  на  громоздкую
империю Наполеона.
   Но герцог Ровиго в это время был озабочен тревожными  докладами  префекта
Тибодо с  юга  Франции:  там,  в  Марселе  и  Тулоне,  оживились  якобинские
настроения, к недовольным примыкают итальянцы и даже испанцы, размещенные  в
гарнизонах Прованса. Тибодо сообщал, что готовится  мятеж  под  руководством
генерала Гидаля, но - по словам Тибодо - повстанцы не начнут мятежа  до  тех
пор, пока не получат сигнала из Парижа...
   Савари нервно отбросил со лба непокорную челку.
   - Что за чушь! - сказал он себе. -  Кто  может  дать  сигнал  из  Парижа?
Тибодо всегда мерещатся страхи...
   В апреле 1811 года Тибодо  настойчиво  просил  Савари,  чтобы  арестовали
Гидаля, иначе он, префект, не ручался за  спокойствие  всего  Прованса.  Это
вывело министра из терпения, в ответном письме он отчитал Тибодо за  панику,
Савари писал, что префект не смеет даже заикаться о том, будто  "при  режиме
его императорского  величества  (Наполеона)  возможно  устраивать  заговоры.
Напротив, убедите себя, что это невозможно..."
   Челка министра полиции была на манер наполеоновской!
   Хороший лакей всегда подражает своему господину...

***

   Тюремная надзирательница Аделаида Симоне тишком передала  Мале  крохотную
записочку.
   - Это вам.., из Марселя, - шепнула она.  Гидаль  сообщал,  что  Наполеон,
кажется, задумывает войну с Россией, а в Марселе все готово: "Наши дела идут
успешно.  Только  что  я  получил   известие   из   Германии   (порабощенной
Наполеоном), что и там имеем верных союзников. Я  укрепляю  наши  позиции  в
Италии..." Прекрасно! Россия останется нерушима, а Италия с  Испанией  скоро
обретут свободу от корсиканского деспотизма. Только бы не случилось  беды  с
Гидалем: он слишком горяч, особенно когда заглянет в большую бутылку...
   Однажды ночью майор Мишо де Бюгонь был  разбужен  по  тревоге:  в  камере
генерала Мале слышны чьи-то голоса. Накинув халат, ветеран поспешил в башню.
Сомнений не было - Мале с кем-то разговаривал. "Неужели и правда  спятил?.."
Майор откинул шторку и в ужасе закричал:
   - Боккеямпе! Вы-то как сюда попали?
   Пока  он  возился  с  ключами,   отпирая   засовы,   случилось   чудесное
превращение: мирно похрапывал Мале,  а  больше  никого  в  камере  не  было.
Комендант кинулся бежать на другой этаж, он открыл камеру корсиканца  -  тот
дрыхнул, словно окаянный.
   - Что за чертовщина! - перепугался майор... Утром  он  нанял  трубочиста,
которого и спустил в дымовую трубу. Но трубочист объявился лишь на следующий
день  -  он  вылез  из  подвала  соседнего  дома,  отказавшись  рассказывать
что-либо. Очевидно, генерал Мале хорошо  владел  тайнами  старинного  замка.
Майор даже не осмелился сделать ему выговор:
   - Боже мой! Что еще вы задумали на мою седую голову?
   Мале - благодушный и спокойный - сидел перед ним, раскладывая пасьянс  на
стареньких картах времен революции. В его колоде не было ни королей, ни дам,
ни валетов - их заменяли яркие символы Свободы, Гения и Равенства.
   - Что еще? - спросил он. - Скоро вы получите письмо с набережной Малакке,
в котором будет говориться обо мне...
   - Да? - вполголоса откликнулся де Бюгонь.
   - Конечно! Без меня ведь никак не обойдется,  -  рассмеялся  Мале,  ловко
тасуя картишки.
   - Вы еще можете смеяться?
   - И будет сказано, - пророчил  Мале,  -  что  я  готовлю  побег  с  целью
перебраться под знамена России, которой уже многие служат... Но  вы,  майор,
не верьте этому. Русская армия справится с  нашим  императором  и  без  моих
услуг. Вы меня поняли?
   Майор вернулся на свою  квартиру  и  выразительно  покрутил  перед  женою
пальцем возле своего виска. Она его поняла:
   - Ну и пусть его заберут от нас.., куда надо!

***

   Всю зиму узник держал  начальство  в  постоянном  напряжении;  по  тюрьме
ходили упорные слухи, будто по ночам генерал Мале вылезает гулять на  крышу;
караульные, простояв  на  посту  в  его  башне  с  неделю,  оказывались  уже
негодными - он успевал их распропагандировать, и приходилось менять  их  как
перчатки.
   - Сударь, - не раз упрекал  де  Бюгонь  генерала,  -  за  вашу  судьбу  я
спокоен. Но, прошу, пожалейте хоть свою нежную супругу,  которая  так  много
лет страдает!
   Мале отделывался шутками. Однако комендант  не  оценил  юмора  арестанта,
приписывая его легкомыслие некоторой расстроенности разума. Он  укрепился  в
этом мнении, когда Мале куском мела разрисовал  стену  своей  камеры,  точно
воспроизведя на память план улиц Парижа. На месте же площадей с их казармами
и  правительственными  учреждениями  он  изобразил  головы  собак,  кабанов,
шакалов и  всяких  гадов.  Непонятные  стрелы  рассекали  кошмарный  чертеж,
расходясь почему-то (тогда на это не обратили внимания!) от  казарм  Десятой
когорты Национальной гвардии, размещенных на улице Попинкур.
   - Я придумал новую игру, - пояснил Мале коменданту. - И сейчас  ознакомлю
вас с ее несложными правилами...
   - Сотрите все! - велел де Бюгонь, не дослушав. -  Сегодня  к  вам  придет
жена, а у вас не  стена,  а  бред  взбесившегося  топографа.  Лучше  я  велю
приготовить для вас букет цветов.
   Разрешая свидание мадам Мале с мужем, добряк де Бюгонь осторожно намекнул
ей:
   - Вы не сердитесь, мадам, на старого солдата, но  мне  кажется,  что  ваш
почтенный супруг уже... Сами понимаете:  он  не  всегда  здраво  располагает
собой и своими поступками.
   Жена генерала, еще моложавая женщина, в черных траурных одеждах,  бегущих
от плеч до полу, стояла перед ним - робкая и  печальная,  как  олицетворение
вечной скорби. Кажется, в этот момент они отлично поняли друг друга.
   - Может, вы и правы, - произнесла жена генерала. -  Но..,  что  мы  можем
сделать для здоровья моего мужа?
   - Я подумаю, - решил майор, сердечно жалея женщину.
   Наступила зима. Поздним  вечером  во  двор  Ла-Форса  въехал  полицейский
фургон, из него вывели генерала Гидаля... Увидев Мале, он сразу начал ругать
префекта Тибодо:
   - Эта сволочь все-таки допекла министра своими доносами, и вот я здесь...
Но ты не волнуйся, Мале:  Прованс  начнет  и  без  меня,  когда  начнется  в
Париже...

***

   Мале шел навстречу обстоятельствам, а обстоятельства складывались  в  его
пользу. Не только жена, он  и  сам  ходатайствовал,  чтобы  его  перевели  в
клинику доктора Дебюиссона. "Там, - писал он министру полиции, - я  согласен
ждать в менее неприятных условиях справедливости его величества..."
   При свидании с мадам Мале герцог Ровиго сказал ей:
   - Утешьтесь! Я не вижу особых причин, препятствующих  перемещению  вашего
супруга в тюремную клинику...
   Комендант тюрьмы до конца точно  не  знал,  насколько  он  прав  в  своих
догадках, но рехнувшихся, считал он, совсем  незачем  томить  в  тюрьмах.  В
рапортах он так и отписывал на набережную Малакке, что  генералу  Мале  надо
поправить мозги, а  жена  майора  подзуживала  его  поскорее  избавиться  от
генерала:
   - Ты и так, бедный Мишо, бережешь этого Мале лучше яйца. Спятил он или не
спятил, но без него нам будет спокойнее...
   Действительно,  с  двумя  остальными  генералами  в  Ла-Форсе   комендант
управился бы: Лагори терпеливо выжидал перемен  к  лучшему,  а  воинственный
Гидаль,  поджидая  сурового  суда,  напивался  по  вечерам,  в   минуты   же
ангельского смирения он  вырезал  ножницами  из  бумаги  силуэты  прекрасных
женщин.
   - Ты права, душа моя, -  соглашался  де  Бюгонь  с  женою,  -  мы  должны
избавиться от этого шального якобинца. А то не только он, но скоро  и  мы  с
тобою окажемся в бедламе...
   Собрался консилиум врачей, и  генерала  Мале  было  решено  перевести  из
казематов Ла-Форса в пансион для умалишенных знаменитого  психиатра  доктора
Дебюиссона.
   - Там будет вам лучше, - сказал де Бюгонь.
   - И я так думаю, - ответил Мале. - Благодарю вас за все. Наверное, я  был
слишком беспокойным постояльцем в вашей чудесной  бесплатной  гостинице  для
избранных.
   - Ну что вы! - смутился старый драбант. - Извините меня  тоже.  Иногда  я
вмешивался в ваши дела не совсем кстати.  Но  у  меня,  поверьте,  нет  иных
доходов, кроме этой проклятущей службы на благо нашего великого  императора.
Желаю вам как можно скорее поправиться, генерал!
   Мале ответил майору учтивым поклоном:
   - Я освобождаю камеру... Знаете, для кого?
   - Для кого? - спросил майор.
   - Для министра полиции Савари, герцога Ровиго... Вот  тут  бедный  майор,
кажется, окончательно  поверил  в  "сумасшествие"  генерала.  Мале,  покидая
Ла-Форс, громким голосом обратился к окнам мрачной цитадели:
   - Прощайте, мои друзья! И ты - Боккеямпе, и ты - Гидаль, и ты  -  Лагори!
Прощайте все.., скоро мы встретимся!
   За углом улицы Паве карета замедлила ход, на подножку ее  вскочила  мадам
Мале. Генерал подхватил ее в свои объятия.
   - Сними перчатки, - сказал он жене, -  и  дай  мне  свои  нежные  руки...
Любовь моя! Вспомни  наше  свадебное  путешествие  во  Франшконте  -  мы  не
разнимали тогда рук всю дорогу...
   Скоро карета вкатилась на улицу Святого Антония.
   - Сейчас мы снова расстанемся, Клод.
   - Да, милая Мадо. Но уже ненадолго...

***

   Доктор Дебюиссон был психиатром новейшего, гуманного толка.  Он  отвергал
варварские  приемы  лечения,  практикуя  обращение  с  больными   мягкое   и
добросердечное.
   Генерала Мале по прибытии в больницу  лишь  заставили  окатиться  ледяною
водой, и он предстал перед Дебюиссоном  нагишом,  накинув  на  плечи  только
чистую простыню.
   - Сбросьте ее, - велел Дебюиссон.
   Простыня упала к ногам генерала, и Дебюиссон невольно вздрогнул. На груди
пациента красовалась четкая татуировка:  голова  Людовика  XVI,  прижатая  к
плахе ножом гильотины.
   Врач нацепил очки, попросил Мале подойти ближе.
   - Что это у вас, генерал, за странный натюрморт? - спросил он. - Судя  по
тяжелой челюсти, это лицо из  династии  Бурбонов,  а  ножик  отнюдь  не  для
разрезания дичи.
   - О да! - охотно отозвался Мале. - Изо всех способов  народной  медицины,
чтобы избавиться от перхоти в голове, самый  удачный  пока  придуман  только
один - это гильотина...
   Дебюиссон властно поднял ладонь, сказав:
   - Довольно! Я сразу разгадал вашу болезнь, Мале: вы - отчаянный якобинец.
Так и запишем.., для истории. Генерал Мале признательно склонил голову.
   - Лучшей болезни, - отвечал он,  -  вы  просто  не  могли  бы  придумать.
Любопытно - каков же будет ваш  диагноз?  На  грифельной  дощечке  Дебюиссон
начертал крупно:
   ГЕНЕРАЛ МАЛЕ - ОСТРОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО - Вот мой  диагноз  для  кажд