Мале поднял кувшин с вином. При каждом глотке в мочке  его  уха  качалась
круглая тяжелая серьга из олова.
   - Бутри! - позвал он, вытирая рот.
   - Я, генерал...
   - Мои полномочия  в  новой  для  меня  должности  вполне  достаточны  для
назначения вас комиссаром полиции Парижа.
   Бутри явно замялся. Испуг юного  юриста  перед  Республикой  был  замечен
генералом, но выбирать не приходилось:
   Мале перебросил ему трехцветный шарф комиссара полиции.
   - Наденьте эту роскошь по всей форме и будете следовать за  мной  во  имя
закона и справедливости.., повинуйтесь!
   - Клянусь! - Бутри оглядел себя в зеркале; в нем быстро  появился  апломб
начальника. - Куда мы идем сначала?
   - В казармы Десятой когорты на улицу Попинкур. Затем  Мале  повернулся  к
раскисшему толстяку Лафону, под которым растеклась большая  лужа  от  мокрой
одежды.
   - А вы, дорогой аббат, нужны для секретного сообщения, ради чего и  прошу
вас выйти на лестницу... - На лестнице он влепил  ему  здоровую  оплеуху.  -
Мне, - поморщился Мале с презрением, - просто не хотелось бесчестить вас при
свидетелях. Черт с вами, дорогой святоша, не тряситесь от ужаса. Я  отпускаю
вас... Умоляю лишь об одном:  если  вы  на  старости  лет  задумаете  писать
мемуары, так не пишите, пожалуйста, что я был красавцем с огненными глазами.
Прощайте, аббат...

***

   Все ушли, и тогда Лафон сказал Каамано:
   - Знаешь ли ты, кто был между нами?
   - Ты говоришь о генерале Мале?
   - Да, о нем... Это единственный сумасшедший, которого  я  встретил  среди
всех "сумасшедших" доктора Дебюиссона.
   - Я не совсем понимаю тебя, - признался испанец.  Аббат  Лафон  торопливо
скинул сутану, схватил старый плащ капрала  Рато,  на  самые  глаза  напялил
плоскую шляпу.
   - Что ты стоишь? - завопил он в отчаянии. - Через полчаса заставы  Парижа
будут перекрыты полицией... Бежим скорее!
   - Куда же нам бежать?
   - Не знаю. Но чем дальше - тем лучше. И аббат в ту  же  ночь  улизнул  из
Парижа - пропал, исчез, будто его и  не  было,  он  навсегда  растворился  в
бурлящем войнами котле Европы. Но мемуары после себя все-таки оставил.

"ОН БОЛЬШЕ НЕ ГЕНИАЛЕН"

   А что же Наполеон?  Что  делал?  Что  думал?  Россия  не  шла  на  мир  с
агрессором, она отвергала даже краткое перемирие и обмен военнопленными, и -
после поражения войск Мюрата при Тарутине! - Наполеон решил покинуть русскую
столицу, которую осквернил своим вандализмом.
   Это случилось за  три  дня  до  мятежа  в  Париже...  Древнее  московское
"благолепие" не нравилось  корсиканцу.  Наполеону  хотелось  бы  (и  он  сам
говорил об этом), чтобы на месте русской столицы еще лет двести торчали одни
обугленные руины... С этим он и вызвал маршала Мортье:
   - Я ухожу. А вы еще побудете с дивизией в Москве,  чтобы  взорвать  стены
Кремля и дворцы его. Прошу вас уничтожить безобразные русские "мечети",  эти
русские святыни... Что вы так печальны, Мортье? Посмотрите на  чистое  небо.
Разве не видите на нем прежний блеск моей счастливой звезды?
   Он покинул Москву рано утром - с восклицанием:
   - Горе тем, кто попадется мне на пути!.. Наполеон  покидал  Москву,  имея
еще большую армию, но эта армия  влачила  за  собой  такие  громадные  обозы
награбленного добра, что напоминала дикую орду, которая скорее  побросает  в
канавы оружие, но не расстанется с добычей... Наполеон, как тонкий психолог,
отлично это понимал. Один солдат привлек особое внимание императора. Он  был
облачен в  пышную  "боярскую"  шубу,  уцелевшую  с  незапамятных  времен,  и
Наполеон крикнул ему:
   - Где ты раздобыл ее, приятель?
   - Купил, - здравомысляще отвечал солдат.
   Это вызвало бурное веселье Наполеона и его свиты;
   - Купил? Интересно, у какого покойника? Первую остановку Наполеон  сделал
в селе Троицком, здесь он скромно  отметил  день  рождения  своей  сестры  -
Полины Боргезе. 21 октября император завтракал с маршалами в Красной  Пахре,
где находилось имение Салтыковых. Наполеон  был  задумчиво-сосредоточен,  но
выглядел еще бодро. Однако мысли его витали в облаках былого величия, он  не
мог расстаться с миром призрачных иллюзий. Именно в эти дни  французы  сняли
осаду с Риги, отступив  к  Митаве,  а  император  еще  грезил  о  набеге  на
Петербург, чтобы устроить там пожар, подобный московскому.
   - На худой конец, - делился он замыслами с Бертье, - мы легко можем выйти
к Туле, чтобы уничтожить там ружейный завод... Что скажете на  это,  дорогой
кузен?
   - Я озабочен другим: наши фланги уже стали  обтекать  русские  отряды,  а
казаки Платова неотступно следуют нашим же  маршрутом,  и  не  учитывать  их
близости мы не имеем права.
   - Была ли сегодня эстафета из Парижа?
   - Нет. Очевидно, перехвачена казаками.
   - О, боги! - возмутился император...
   Арман Коленкур писал:  "Запоздавшие  эстафеты  прибыли  наконец,  но  они
принесли нам известие, что казачий корпус и вооруженные крестьяне  прерывают
наши коммуникации за Гжатском, причем это зло, по-видимому, разрастается..."
   Коленкур продолжал: "Мы  были  одни.  У  него  был  озабоченный  вид,  и,
казалось, он чувствовал потребность излить Душу.
   - Дело становится серьезным, - сказал он мне. - Я все время бью  русских,
но это не ведет ни к чему..."
   После кошмарной битвы  у  Малоярославца  император  заночевал  в  деревне
Городня.  "Повелитель  мира"  в  долгом  оцепенении  изучал  карту   русских
поселков, затерянных в буреломах. Маршалы хранили траурное молчание. Наконец
он встал:
   - У меня нет решения. Хочу спать! Решать будем утром...
   "Утром его разум ведет упорную борьбу с чувствами. В  этой  борьбе  тают,
как снег, его гигантские силы. Он, подобно женщине, падает в обморок,  теряя
сознание. Но вот он очнулся, и тут ему доносят,  что  у  Боровска  появились
казачьи разъезды.., более он не колеблется". От императора слышат:
   - Наше спасение в Смоленске, на теплых квартирах... Филипп Сегюр заметил,
что при оставлении Москвы император уже обладал недостатком благоразумия, но
потом ему не стало хватать даже примитивной смелости:  "Он  устал.  Эти  два
казацких налета вызвали в нем чувство омерзения..."
   Осень же выдалась небывало затяжной, даже  благодатной,  а  когда  морозы
нагрянули, с Великой Армией великого завоевателя было уже  покончено,  но  -
силой русского оружия! Именно на дороге к Смоленску Наполеону и суждено было
узнать, что Париж целых три часа принадлежал не ему...
   Кутузов писал жене: "Сегодня я много думал о Бонапарте,  и  вот  что  мне
показалось... Бонапарте неузнаваем. Порою испытываешь соблазн поверить в то,
что он больше не гениален!"

ЗАВОЕВАНИЕ ПАРИЖА

   Было два часа ночи. Мале подошел к  дверям  кордегардии  Десятой  когорты
Национальной гвардии Парижа.
   - Кто идет? - окликнул часовой. - "Конспирация"...
   - .."Кампания"! - ответил Мале, и перед ним  широко  распахнулись  ворота
столичной казармы.
   Полковник Судье, командир Десятой когорты, хворал.  Он  лежал  на  низкой
египетской тахте, посреди ковров и разбросанной  вокруг  кожуры  апельсинов.
Полковник мутно посмотрел  на  вошедшего  генерала  и,  казалось,  вовсе  не
удивился внезапному появлению своего давнего сослуживца.
   - Что с тобою, бродяга Сулье?
   - Да знаешь, - зябко простонал  полковник,  -  опять  треплет  лихорадка,
которую я подобрал по дороге, когда переходили через болота По... А  я  тебя
давно не видел. Говорили, ты был  сильно  болен.  Как  твои  неприятности  -
кончились?
   - Я уже выздоровел, а сейчас пронаблюдаю,  как  ты  избавишься  от  своей
болотной лихорадки. - Мале раскрыл портфель и бросил на тахту Сулье  плотный
пакет. - Для начала  вот  тебе  чек  Парижского  банка  на  пятьдесят  тысяч
франков... Каково?
   - Пора! - воскликнул Сулье, просияв. - Давно пора оценить  заслуги  таких
старых драбантов, как я...
   Командир когорты начал возиться с  пакетом,  распечатывая  его,  но  Мале
расчетливо опередил его словами:
   - Послушай, ты, я вижу, еще ничего не знаешь.
   - А что? - рассеянно  спросил  Сулье.  -  Разве  что-нибудь  случилось  в
Париже? Опять новости?
   - Так знай, что император погиб под Москвою! Сулье отбросил пакет и  даже
прослезился:
   - Я знал, что с Россией нам лучше не связываться...  -  Сейчас  не  время
рыдать. Временное правительство уже готовит конституцию, а мир с Россией,  а
мир с Испанией - это ныне самое насущное в новой политике Франции...
   - Скажи хоть, как все это случилось?
   - Ты же, Сулье, хорошо знал нашего  императора:  он  всегда  крутился  на
своей кобыле где надо и не надо. Вот ему и досталось от какого-то казака  из
шайки атамана Платова.
   Мале вслух прочитал командиру когорты  указ  сената  о  своем  назначении
комендантом всего Парижа.
   - Рад за тебя, - ответил Сулье, вытирая слезы. - Наконец-то  вспомнили  о
нас, ветеранах революции!
   - А сейчас, - наказал ему  Мале,  -  ты  должен  построить  свою  когорту
полностью - как перед боем.
   - Моя когорта всегда к услугам нации... - Сулье позвонил  в  колокольчик,
вызвав дежурного капрала, чтобы тот пригласил  капитана  Пиккереля.  -  Сюда
его, ко мне. И бейте сбор...
   Пиккерель был помощником командира Десятой когорты.
   - Милейший капитан, - сообщил ему Сулье, - радость всегда тащит за  собой
на аркане великое горе: меня наградили банковским чеком, а наш император пал
у стен русской столицы...
   И тут случилось невероятное - Пиккерель произнес:
   - Ну, Сулье, у вас какие-то старые слухи! О смерти  императора  в  Париже
говорили давно. А сейчас солдаты только и болтают об этом... Неужели вы сами
не слышали?
   Мале с живостью повернулся к Пиккерелю:
   - А что вы думаете по этому поводу, капитан? Пиккерель от груди до  пяток
прозвенел саблей и шпорами.
   - Я думаю так: армия засорена случайными людьми и выскочками,  а  сейчас,
со смертью императора, возникнет давно назревшее  перемещение  в  офицерских
кадрах.
   -  Это  время  уже  наступило!  -  произнес  Сулье,  потрясая  перед  ним
банковским чеком. - Видите?
   - Но меня, - авторитетно продолжал капитан Пиккерель, - беспокоит  сейчас
одно: императора не стало,  и...  Что  же  все  французы  будут  делать  без
великого императора?
   - А что вы делали, Пиккерель, когда императора еще не было у французов? -
между делом обронил Мале.
   - Я учился в Сорбонне, составляя атлас коровьих глистов.
   - Вот и будете опять заниматься глистами...  Но  Сулье  все  еще  не  мог
успокоиться:
   - Его уже нет с нами, и  нация  осиротела.  Но  что  станется  с  Великой
Армией? Как она выберется из русских лесов?
   - Армии не существует, - ответил Мале. - Кутузов разбил ее  полностью,  и
часть ее, которая не погибла, разбрелась по ужасным пустыням,  где  ее  ждет
смерть от мужиков и медведей.
   - Армия погибла? Вот как! - оживился Пиккерель. - Нет, - твердо решил  он
в эту минуту, - в таком  случае  глисты  могут  подождать,  а  я  остаюсь  в
гарнизоне. Именно нехватка в армии  офицеров  даст  всем  нам  очень  скорое
повышение в чине...
   Когорта была построена и ждала одного - приказов!
   Десятая когорта стояла под проливным дождем  на  казарменном  дворе.  Она
стояла - четкая, невозмутимая, молчаливая.
   - Бутри! - велел Мале. - Читайте указ неторопливо и  выразительно,  чтобы
любой солдат проникся каждым словом...
   Бутри встал под навес и развернул лист воззвания:

   "ГРАЖДАНЕ И СОЛДАТЫ!
   Бонапарта не существует. Тиран пал под ударами мстителей. Он получил  то,
что заслужил от нации и всего человечества. Если мы должны краснеть  за  то,
что долго покорялись этому корсиканцу, то мы слишком горды, чтобы покоряться
и его отпрыску... Мобилизуйте всю энергию, чтобы сорвать  с  себя  постыдное
ярмо...  Нет  уже  того,  кто  проливал  нашу  кровь  в   несправедливых   и
возмутительных войнах. Умрем, если надо, за нацию, за общую свободу!"

   Бутри, кажется, и сам был потрясен прочитанным.
   - Я закончил, господин комендант, - сказал он.
   - Благодарю вас... Капитан Пиккерель, - напомнил Мале, - передайте Сулье,
что я забираю его когорту, как и договорились. В начале дня солдаты вернутся
в казармы.
   - Пожалуйста, - равнодушно отвечал Пиккерель.
   - Впрочем, вы тоже последуете за нами.
   Пиккерель, забежав вперед, встал перед когортой.  -  "Конспирация"!  -  А
отзыв: "Кампания"!

***

   Когорта  окружила  тюрьму  Ла-Форс,  и  Мале  велел   открывать   ворота.
Караульный сержант, растерянный, впустил генерала, комиссара полиции Бутри и
солдат в канцелярию замка.
   - Сержант, сразу проведите нас к майору де  Бюгоню...  Коменданту  тюрьмы
снилось в эту ночь что угодно только не его бывший узник, от которого он так
удачно избавился.
   Стоя над его постелью, генерал Мале приказал:
   - Комиссар, читайте указ сената...
   Бутри, красуясь трехцветным шарфом, прочел указ  об  освобождении  из-под
ареста генералов Лагери с Гидалем и всех  иных  узников,  на  которых  будет
конкретно указано.
   - Вы все поняли, майор? - спросил Мале.
   - Какая-то галиматья, - отвечал комендант Ла-Форса. -  Или  вы  разбудите
меня, или читайте ваш указ снова.
   - Хорошо, - сдержанно согласился Мале. - Вы, комиссар, читайте  заново...
Ну, теперь-то вы поняли, майор?
   - Не понял! И, видать, никогда не  пойму.  Бутри,  быстро  входя  в  роль
полицейского, схватил коменданта за редкие  пряди  волос,  торчавшие  из-под
колпака:
   - Проснулись, черт бы вас драл?
   - Еще бы не проснуться, молодой человек...
   - Тогда убедитесь своими глазами. Читайте сами! Де Бюгонь сам прочел указ
сената, изготовленный в  глубоком  подполье  филадельфов,  колупнул  пальцем
поддельные печати.
   - Ну? - настаивал Бутри. - Поверили?
   - Нет.
   - Вы что - неграмотный?
   - Вот потому-то, что родители (вечная им память!) научили меня читать,  я
ничего и не понимаю...
   - Объясняйтесь быстрее.
   - Ваш указ фальшивый! - честно, даже  не  мигнув,  заявил  де  Бюгонь.  -
Бумаги подобного рода скрепляются рукою министра полиции, а... Где же  здесь
подпись хотя бы префекта Паскье?
   - Что за глупая формальность? - вмешался Мале. -  Подписи  Паскье  вы  не
видите, но меня-то вы хорошо видите?
   - Вас, да, вижу...
   - Так какую же еще фурию вам надобно?
   - Простите, генерал. Но, разбуди меня сегодня сама фурия, я  бы  удивился
меньше, нежели увидев здесь вас, ибо никакая фурия не стала бы хлопотать  об
освобождении генералов Лагори и Гидаля. Потому  сейчас  я  потребую  от  вас
одного...
   - Ну! Скорее, - торопили его.
   - Скоро не получится.  Я  вынужден  отправить  посыльного  на  набережную
Малакке, чтобы этот указ подтвердил сам министр.
   Миг раздумья, и спальня наполнилась хохотом Мале:
   - Вот задача, ха-ха! Сразу видно, что он только  что  проснулся...  Какой
министр? Да ведь герцог Ровиго уже объявлен сенатом  вне  закона,  почему  и
подпись его не имеет значения. Наконец во  Франции  нет  уже  герцогов.  Все
французы с гордостью именуют себя свободными гражданами республики...
   Мишо де Бюгонь был смелым человеком, но и он стал мелко дрожать под своим
одеялом. Мале подал ему панталоны:
   - Мы отвернемся, щадя  вашу  стыдливость.  Одевайтесь,  майор,  поскорее.
Сразу начнем открывать замки камер!

***

   Первым делом он освободил корсиканца:
   - Боккеямпе, выходи! Наступил час, когда ты  сможешь  отомстить  за  свое
поруганное отечество...
   Гидаль с вечера крепко подвыпил. Накануне Савари-Ровиго  объявил,  что  в
Марселе его ждут не дождутся инквизиторы трибунала. А потому,  услышав  лязг
дверных запоров, рубака решил не сдаваться  без  драки.  Фитиль  ночника  он
сразу задул, и в темной и тесной камере началась страшная потасовка.
   - Мой сатана сильнее вашего! - орал  Гидаль,  выкручиваясь  из  дружеских
объятий. - Можете стрелять в меня, только бы все это кончилось! Плевал я  на
всех императоров...
   - Опомнись, Гидаль, - говорил Мале. - Какой император? Его давно  нет,  а
плюешься в меня... Хлебни вина и выслушай,  -  успокоил  он  друга.  -  Тебе
командовать гвардией сената...
   Два стражника уже вывели из камеры заспанного  генерала  Лагори,  который
держал в руках свои пожитки.
   - Это ты, Мале? Чего будишь людей так рано?
   - На том свете выспишься...  Иди  ближе,  слушай:  тебе  предстоит  сразу
арестовать герцога Ровиго, ведь ты назначен на его пост - министром полиции.
   - Я министр.., вот как? - малость оторопел Лагори. - Вот поеду  и  наведу
порядок. Теперь-то полиция не станет хватать людей  прямо  на  улице...  Где
брать герцога Ровиго?
   - В его же отеле на улице Святых Отцов. Поторопись, да прихвати  с  собою
капитана Пиккереля с его солдатами. Лагори показал на свой узел с вещами:
   - Не знаю, куда деть все это?
   - А что у тебя там?
   - Да всякое барахло бездомного солдата.
   - Бросай все к дьяволу!
   - Ладно. Я поехал.
   - Торопись, торопись, - горячил друга Мале.

***

   Вот она, улица Святых Отцов... В окнах кабинета герцога Ровиго  всю  ночь
не угасал свет. Министр полиции торопливо  дописывал  очередное  послание  к
Наполеону, чтобы утром  оно  с  курьером  уже  полетело  в  глухие  просторы
России... Герцог писал размашисто и скоро, отбрасывая со лба косую челку; от
его вещей и одежды сильно пахло мускусными духами. В кабинете с вечера  было
жарко натоплено, теперь между лопаток министра полиции выступал едучий  пот,
пропитавший его сорочку.
   Донесение было обычным - в империи  все  спокойно!  Закончив  составление
рапортов, герцог Ровиго откинулся в  глубину  кресла  и,  полузакрыв  глаза,
прослушал  мелодию  старинного   менуэта,   исполненного   часами-курантами.
Напряженная трудовая ночь была на  исходе...  Он  встал  и,  собрав  бумаги,
вызвал секретаря.
   - Все это можно отправлять с первым курьером, - наказал он. - Я чертовски
утомлен и потому прошу передать моей жене, чтобы утром она  воздержалась  от
посещения меня.
   Секретарь сортировал бумаги. В неостывшие сургучные печати на пакетах  он
вставлял  голубиные  перья  -  как  требование  повышенной  скорости,  чтобы
курьеров нигде не задерживали.
   - Ваша светлость, не прикажете  ли  разбудить  вас  в  том  случае,  если
возникнет какое-либо неотложное дело?
   - Я не вижу никаких причин для  возникновения  подобных  дел,  -  ответил
министр. - Сейчас лишь один пожар способен разбудить меня, настолько я устал
сегодня... Идите, дружок!
   Секретарь с поклонами удалился. Тщательно закрыв за  ним  двери  с  очень
сложной системой замков, герцог разделся догола, накинул длинную сорочку и с
блаженством  окунулся  в  царство  атласных  пуховиков.  Половинка  страницы
любовного романа на сон грядущий - и свет гаснет в окнах министра...
   Это был час,  когда  Десятая  когорта  уже  занимала  Париж  для  будущей
республики генерала Мале.
   Герцог Ровиго крепко спал.
   Не будем мешать ему - скоро его разбудят.

***

   Три генерала, три республиканца, уже начали взламывать империю Наполеона,
которая в Европе почиталась нерушимой. Совсем недавно Мале перемахнул  через
стену "Maison de Sante" - навстречу заветам своей якобинской юности.
   Над спящим Парижем медленно  поднимался  занавес  ночи.  Десятая  когорта
острыми лучами расходилась по магистралям столицы, исполняя  приказы  нового
коменданта. Все шло как нельзя лучше - без лишней суеты, с дальним  прицелом
на то будущее, которое обязано стать лучше настоящего.
   Бутри охотно исполнял дела префекта полиции, а Рато, полный юного задора,
направлялся к полковнику Раабе, чтобы вовлечь в заговор и корпус  внутренней
стражи Парижа.
   Бум-бум.., цок-цок! - шагали через город солдаты.
   Люди, разбуженные этой  ночью,  уже  начинали  свыкаться  с  мыслью,  что
император Наполеон - этот великий из великих! - был убит  под  Москвою...  И
никто из французов, верных императору, не посмел даже заикнуться о  верности
династии Бонапартов  -  династии,  имевшей  законного  наследника  престола,
которого недавно родила молоденькая