коть и снова устало погрузилась в перины. На лице
ее появился страх. Словно она испугалась собственных слов. Она вспомнила о
своем величии, вспомнила о троне и порфире, вспомнила о человеке,  который
в ослеплении страсти нашел ее среди отверженных, нарушил древние законы  и
царственной рукой властно начертал новые, чтоб она, уличная  девка,  могла
вступить на престол. И по сей день он любил ее с той же  страстью,  бросал
миллионы к ее  ногам,  и  потребуй  она  головы  самых  лучших  людей,  он
преподнес бы их ей. Он бодрствует ночи напролет, его лицо  сохнет,  волосы
седеют от неисчислимых забот, она же проводит ночи  в  разгуле,  и  похоть
гонит ее в объятия варвара. На мгновение она пришла в ужас и спрятала лицо
в своих буйных волосах. Если бы на сердце она  носила  Евангелие,  как  на
голове диадему, она встала бы и пошла к Управде, чтобы искренним  поцелуем
усладить часы его работы и стереть черные образы в своей душе. Но для  нее
евангелистом был Эпикур. И снова заговорила женская зависть,  она  раздула
огонь,  пылавший  в  крови  и  сердце  ее  народа:  "Раз  мне  не  суждено
насладиться, то и Ирина не вкусит этого!"
     Она решительно ударила  молоточком  из  слоновой  кости  по  золотому
диску, висевшему возле постели.  Полог  распахнулся,  и  шесть  прекрасных
рабынь встали возле ложа.
     - В ванну! - твердо приказала  она,  быстро  поднимаясь  и  садясь  в
носилки.
     Ароматные теплые волны окутали  ее,  она  опустила  веки  и  отдалась
мечтам.  Безмолвно  расчесывали  рабыни  ее  дивные  волосы,  умащивая  их
благовониями. Ароматы и тепло раздражали нервы, будили инстинкты, перед ее
взором возникали  соблазнительные  картины  безумных  ночей,  которые  она
проводила с мускулистыми борцами и наездниками на ипподроме.
     Страх ушел. Она позабыла об Управде, мысли ее кружились вокруг Истока
и ткали таинственные нити, которыми она оплетет  его,  оторвет  от  Ирины,
завладеет им сама,  а  потом  оттолкнет  от  себя  и  уничтожит,  дабы  не
осквернять перед всеми святой престол.
     Давно уже покончили рабыни со своими обязанностями и как  белоснежные
гипсовые статуи замерли возле ванны, глядя  на  повелительницу,  словно  в
полудреме опустившую веки. Но опытные прислужницы видели, что  Феодора  не
спит. На губах ее появилась улыбка, потом вдруг исчезла, на лбу проступила
темная морщина, тоже исчезла, и  снова  показалась  улыбка,  будто  солнце
пробилось сквозь тучи.
     - Завтракать! И сейчас же позвать Спиридиона!  -  произнесла  наконец
Феодора. Евнухи поспешили с пурпурными  носилками,  и  вот  уже  Спиридион
преклонил перед ней колени:
     - Всемогущая императрица  велела  недостойному  рабу  приблизиться  к
себе!
     - Следуй за мной!
     Когда евнухи с носилками остановились возле  порфирного  столика,  на
поверхности  которого  инкрустацией  драгоценных  камней  были  изображены
виноград,  маслины  и  цветы,  Феодора  приказала  удалиться  всем,  кроме
Спиридиона. Присев к столику и взяв золотой  кубок  с  теплым  вином,  она
спросила:
     - Скажи, Спиридион, Ирина уже послала Евангелие центуриону Истоку?
     - Всемогущая императрица, Спиридион охотно бы умер, чтоб сказать тебе
это. Но он узнал лишь, что Ирина отправила рабыню Кирилу к книготорговцу.
     - Отлично! Она послала ее за Евангелием. Она хочет обратить Истока  в
Христову веру. Достойная Ирина! Апостольские дела творит. Выясни, передала
ли она ему уже Евангелие.
     - О, почему я  не  могу  ответить  святой  самодержице,  как  мне  бы
хотелось. О, почему я не умер до рождения, ничтожный! Раб Пратос уже ходил
к Эпафродиту, у которого, должно  быть,  живет  центурион  Исток.  Он  нес
небольшой сверток!
     - Ты наверняка это знаешь? К рабам отправлю твое тело, если солгал!
     - Пусть меня испепелит сатана, если я не сказал святой правды!
     Феодора мигнула, евнух исчез. Когда занавеси за  ним  закрылись,  она
обмакнула печенье в сладкое вино, откусила кусочек и громко засмеялась.
     - Ха-ха-ха! Апостольские дела! Евангелие служит монашку шкатулкой,  в
которой она переправляет любовные письма. Берегитесь!
     Пока Феодора раздумывала, как обольстить Истока или, по крайней мере,
разъединить и погубить влюбленных, единственных во  всем  дворце  искренне
любящих друг друга  людей,  евнух  Спиридион  перебирал  и  в  третий  раз
пересчитывал монеты Эпафродита. Он был жаден, и десять  раз  на  день  мог
продать душу и честь за  золото.  Верность  его  покупалась  за  деньги  и
перекупалась за еще большую мзду. Он перебирал, ощупывал монеты и по одной
опускал в потайное, выдолбленное в стене хранилище, услаждая  слух  звоном
металла. Когда исчезла последняя монета, уродливое  лицо  евнуха  исказила
сладострастная гримаса, он сел и быстро написал новое письмо Эпафродиту, в
котором подробно сообщал  о  своем  разговоре  с  императрицей.  И  лукаво
добавил: пусть Эпафродит призадумается над тем, что каждая  написанная  им
строчка может стоить ему,  Спиридиону,  головы  и  что  во  всем  мире  не
найдется таких денег, которые бы ему  возместили  ее.  Он  делает  это  из
безмерного  уважения  к  Эпафродиту,   зная   его   извечную   преданность
императорской чете.
     Когда Эпафродит, читая письмо, дошел до последних строк, на его  лице
появилась хитрая ухмылка,  он  полез  в  кассу  и  послал  евнуху  мешочек
потяжелее.
     Потом он перечитал первое письмо, перечитал второе, встал и  принялся
расхаживать по драгоценным коврам. Глубоко задумался Эпафродит.  Он  ломал
свою мудрую голову, прикидывал и так и  сяк,  обдумывал,  с  чего  начать,
комбинировал. Однако, несмотря на богатый  опыт  и  врожденное  лукавство,
грек не мог распутать узел, который завязывался вокруг его питомца Истока.
Не придумав никакого выхода, он хладнокровно лег  на  персидский  диван  и
рассмеялся.
     - Дело принимает серьезный оборот. Ясно, что  началась  увлекательная
комедия, которая может кончиться еще более увлекательной  трагедией.  Речь
идет лишь о том, стоит ли мне играть  в  ней,  привязать  котурны,  надеть
маску и выйти на сцену или остаться среди зрителей и наслаждаться  веселой
забавой? Впрочем, если лицедействует Феодора, императрица,  почему  бы  не
лицедействовать и Эпафродиту?  Голову  я  не  потеряю,  ибо  я  принадлежу
племени,  давшему  миру  Аристотеля  и  Фемистокла.  Других  детей,  кроме
парусников в море и золота в кассе, у меня нет  -  так  пусть  чужие  дети
украсят мои старческие годы!
     Он призвал раба и спросил его об  Истоке.  Тот  еще  не  возвращался.
Тогда  грек  велел  ждать  его;  когда   бы   Исток   ни   пришел,   пусть
незамедлительно идет к нему. Даже ночью.
     Вечер давно уже остудил горячий весенний день. Ожили форумы, в  садах
зазвучали цимбалы и бубны, на  море  колыхалось  множество  огоньков.  Все
спешили под звездное небо насладиться вечерней прохладой.
     Эпафродит тоже гулял по  террасе.  Весь  день  он  напрасно  поджидал
Истока.  Его  охватила  тревога.  Юмор,  с  которым  он  утром  отнесся  к
разыгрываемой Феодорой комедии,  пропал.  Он  быстро  ходил  меж  цветами.
Голова склонилась на грудь, лоб покрыли морщины, косматые брови хмурились.
Неотвязные думы одолевали его.
     "Зачем мне это? Я много сделал для варвара, спасшего мне жизнь,  и  с
радостью помог бы ему еще. Но если он, безумец, сам  катится  в  пропасть,
сам идет навстречу беде, что я могу поделать? Справедливо сказано:  любовь
лишает разума! Отверзнись перед ним  ад  и  скажи  ему:  скройся,  или  ты
умрешь! - и он не скроется.  За  один  поцелуй  он  готов  сесть  в  лодку
Харона!"
     С досадой ударил Эпафродит  тростью  по  головке  цветущего  мака,  и
багровые лепестки посыпались на песок.
     "Феодора ревнует, это ясно. Асбад ревнует, это тоже ясно. Тяжко тому,
на кого ощерились гиена и волк. Исток может  быть,  уже  в  тюрьме,  может
быть, он уже шагает бог весть куда к варварской  границе,  а  может  быть,
корабль везет его в Африку. В Константинополе, где властвует  император  -
единственный творец законов, - все возможно. Он  закрыл  эллинские  школы,
лучше бы ему закрыть дворец и вымести мусор за порог. Лицемеры!"
     Грек снова стукнул по маку, и еще три  лепестка,  кружась,  упали  на
землю.
     Тут он услышал три громких удара  в  ворота.  Эпафродит  стремительно
повернулся и пошел ко входу. По брусчатке двора стучали подковы.
     - Наконец-то!
     Старик быстро прошел из сада в дом. У дверей его  уже  ожидал  Исток.
Сверкающие доспехи юноши были покрыты пылью. По лицу катились капли пота.
     - Светлый, могущественный, я явился  прямо  к  тебе,  ты  звал  меня.
Прости, я весь в пыли и поту.
     - Ничего. Иди за мной, центурион!
     По узкому, освещенному мягким фиолетовым светом коридора они прошли в
перистиль. Прекрасные снежно-белые коринфинские колонны  поддерживали  его
аркаду, посередине шелестел фонтан, окропляя трех играющих наяд.
     - Ты устал, центурион. Садись.
     Он указал на каменную скамью, придвинул себе шелковый стульчик и  сел
напротив Истока.
     - Асбад сегодня будто взбесился. Он так далеко загнал моих  воинов  и
так их нагрузил, что человек десять упали  посреди  дороги.  Должно  быть,
черти его самого оседлали и не давали покоя!
     - Что, он тоже узнал о твоей встрече с Ириной?
     - Моей встрече?
     - Не лукавь, Исток! Вспомни о своем  обете,  подумай  о  том,  что  я
теперь твой отец, и не таи от меня ни единого слова.
     - Господи, тебе известно, что я разговаривал с Ириной?
     - В Константинополе шпионов что иголок на пиниях.
     - А как ты узнал?
     - Пусть тебя это не беспокоит! Этого я тебе не скажу! Рассказывай,  о
чем вы говорили с Ириной?
     - Мы говорили о богах, она вдохновенно, словно была жрицей святовита,
рассказывала мне о своем боге!
     - И больше ничего? Говори скорее!
     - Она обещала прислать мне Евангелие своего Христа.
     - Ты будешь читать Евангелие?
     - То, что пришлет она, я буду читать, буду целовать каждую букву, ибо
их видели ее глаза, в которых живет чудесная родина славинов.
     - Хорошо, читай, и  если  чего-нибудь  не  поймешь,  тебе  растолкует
Касандр. В Евангелии заключена истина!
     - Мне не нужен Касандр, она сама придет, сама...
     - Ирина?
     - Ирина, господин!
     - Это невозможно! Придворная дама не может посещать  варвара.  Ты  не
знаешь Константинополя и его строгих обычаев!
     - Светлейший, зачем боги создали ночь? Зачем они  проложили  глубокую
дорогу от садов Эпафродита к императорским рощам, дорогу,  по  которой  не
гремят телеги и не стучал подковы, пробуждая лишние глаза и уши?
     Эпафродит молчал, едва  слышно  бормоча  сухими  губами  справедливое
изречение Еврипида: "Любовь лишает разума".
     - Значит, ночью, по морю...  Следовательно,  вы  решили  вместе  идти
навстречу гибели.
     - Навстречу гибели? Она будет  толковать  мне  Евангелие,  разве  это
ведет к гибели? Странные люди в Константинополе!  Если  она,  чистая,  как
солнечный день ранней весной, снисходит говорить со  мной  о  своем  боге,
разве это гибель? Честный варвар не понимает вас!
     Эпафродит насмешливо усмехнулся. Его  маленькие  глазки  вонзились  в
Истока.
     - Сынок, если ты  ночью  встречаешься  с  красивой  женщиной,  кто  в
Константинополе поверит тебе, что вы говорили о боге?
     - Взгляни Ирине в глаза, и в них ты прочтешь правду, столь же  ясную,
как ясны звезды на небе.
     Исток восторженно посмотрел на луч света, проникавший сквозь имплювий
- отверстие в крыше - в перистиль.
     - Неужели тебе не  приходит  в  голову,  что  об  этом  может  узнать
завистливая императрица? И, вероятно, уже узнала. Ведь  у  нее  шпионы  за
каждым углом.
     - Ну и что, если она узнает, если уже узнала? Ведь она носит  золотой
нимб святых крестителей, следует за распятием, молится перед алтарем,  где
жрецы даруют хлеб  и  вино  богам!  Она  должна  вознаградить  христианку,
которая в священном пламени приобщает к ее вере воина варвара!
     Эпафродит снова долго смотрел на него, полный сомнений. Потом  встал,
положил руки ему на плечи и произнес:
     - Исток, как Золотые ворота Константинополя, прекрасна и могуча  твоя
грудь. Но в ней бьется маленькое сердце простодушного пастуха. Так и быть!
Да благословит Христос вашу любовь! Верь мне! Отдаю  в  твое  распоряжение
десять самых сильных рабов. Челны всегда  наготове.  Когда  бы  ни  пришла
Ирина, не отпускай ее  одну.  Глубокой  ночью  небезопасны  водные  дороги
вокруг Константинополя!
     Исток поцеловал руку Эпафродита, и торговец скрылся среди колонн.
     Подойдя через сад к своему жилищу, Исток увидел у дверей Нумиду,  тот
передал ему небольшой сверток. Центурион велел рабу помочь снять доспех  и
приготовить ванну. Попутно он расспрашивал, кто вручил сверток и что  было
при этом сказано. Нумида ничего не мог толком объяснить. Прибежал  нарядно
одетый раб, говорил он, и строго-настрого приказал передать сверток самому
господину. Поэтому он, Нумида, весь день носил его  с  собой,  спрятав  на
сердце под туникой.
     Исток разволновался. Евангелие! Он Ирины!  Он  дал  Нумиде  несколько
статеров и отпустил его, позабыв о ванне. Осторожно развернул  сверток,  и
перед его  взором  засверкали  красивые  греческие  буквы:  "Евангелие  от
Матфея". На первой страничке лежал листок. Юноша нетерпеливо схватил его.
     "Достойный Исток, примерный центурион!  Прими  Христово  Евангелие  и
читай. Когда представится возможность, я приду и  мы  поговорим  о  святой
истине. Поцелуй мира шлет тебе Ирина".
     Исток прижал листок к трепещущему сердцу и взял пергамен, испытывая к
нему чувство зависти: "О, счастливые буквы, вы  видели  ее  глаза!  Ирина,
Ирина!"
     Прошло  несколько  дней,  Ирина  чувствовала  на  себе  презрительные
взгляды придворной челяди. Девушка боялась императрицы. Но Феодора была  с
ней ласкова, несколько раз даже отличила ее  перед  всеми.  Это  успокоило
Ирину, и она было уже подумала, что Феодоре  ничего  неизвестно  о  ночной
встрече с Истоком. Асбада она с тех  пор  не  видела.  С  веселой  улыбкой
переносила она зависть и презрение двора, живя лишь  мыслью  об  обращении
Истока. Она читала сочинения отцов церкви и упражнялась в красноречии. Все
ее помыслы и чувства стремились к Истоку.  Ирина  не  хотела  лгать  себе,
будто не любит его. Она молила Христа Пантократора  хранить  и  просветить
Истока  -  и  однажды  привести  к  ней,  к  ней  одной   навечно,   этого
замечательного сына племени славинов.
     А Исток читал Евангелие. Читал не потому,  что  жаждал  познать  веру
Ирины, не для того, чтоб отречься от своих богов, - читал  просто  потому,
что она этого хотела, и между строками ему слышался ее голос.  Однако  чем
больше он читал, тем становился задумчивее. Необыкновенной силой  обладали
простые слова Евангелия. Он думал о богах, и в  душе  рождались  сомнения,
борьба;  с  обеих  сторон  вздымались  огромные  глыбы  -  и  между   ними
разверзлась пропасть. По одну сторону - Ирина с Евангелием, по другую - он
сам со Святовитом, Перуном и прочими божествами. Его влекло на ту  сторону
- из-за Ирины. С родной землей и славинскими жертвенниками его связывала и
безмерная ненависть к  тиранам.  Так  он  страдал  и  любил,  колебался  и
ненавидел, душа и сердце его трепетали, ясная  голова,  которую  он  носил
гордо  поднятой,  поздней  ночью  склонялась  долу,  взор  устремлялся   в
неведомую и непонятную даль.
     В бесконечном душевном смятении он сильно тосковал по Ирине.  Вот  бы
она пришла! Сесть бы у ее ног, обнять ее колени, заглянуть ей в  глаза!  В
ее глазах - вся истина, в ее сердце - вся любовь и вся его вера -  вера  в
нее. Каждый день он спрашивал у Нумиды, нет ли ему писем. Но  Нумида  тоже
был опечален, ибо не мог услужить господину, каждый день он  поджидал  его
во дворе у ворот и со слезами на глазах говорил:
     - Нет, господин мой, письма, которого ты ждешь. Кака я несчастен, как
я несчастен!
     Ирина тоже тосковала по Истоку. Она читала  псалтырь,  опускалась  на
колени перед иконой; глубокой  ночью  стояла  она  у  окна,  и  ее  взгляд
погружался в зеленые волны, на челнах любви  устремляясь  вдоль  берега  к
дому Эпафродита.
     Асбад тоже страдал. Но его муки  не  были  больше  муками  любви,  он
жаждал мести. Беспросветная  мгла  воцарилась  над  ним.  Феодора  уже  не
упоминала имени Истока, не шутила с Ириной, была холодна и к нему.  А  его
душа втайне от всех горела и клокотала. Ни единым словечком не решался  он
напомнить самодержице о влюбленных, которым поклялся отомстить. И лишь  на
Истоке он мог срывать злобу, и мучил его на упражнениях  так,  что  всякий
другой на его месте давно бы изнемог.  Однако  варвар  и  его  воины  были
выносливы, они неизменно побеждали, неизменно были первыми. Ни разу Асбаду
не удалось унизить Истока.
     Феодора была задумчива. Дамы трепетали, предчувствуя недоброе. Вечера
теперь она часто проводила в одиночестве.
     -  Императрица  влюбилась,  -  перешептывались  в  укромных   уголках
прекрасные дамы. Они перебрали всех патрикиев, всех офицеров, преторов, но
поведение императрицы, ее увлечение оставалось для  них  тайной  за  семью
печатями, подобно книге, упомянутой в Апокалипсисе.
     Феодора на самом деле страдала. Иногда в душе ее  пробуждались  такой
гнев и стыд, что она вскакивала с  криком:  "Прочь,  прочь,  черные  тени!
Хватит! Не хочу, не могу!" Однако  тут  же  подкрадывался  мудрый  Эпикур.
Сверкало гордое тело Истока, когда он на ипподроме сбрасывал с себя  белые
одежды и вскакивал на  коня.  Напрягались  его  мускулы,  когда  во  время
маневров он ударял на отряд Асбада. Воля  ее  ослабевала,  она  отдавалась
мгновению...
     - Не хочу, - решительно сказала она.
     Новая мысль родилась в ее голове, и  она  отправилась  к  Управде.  В
шерстяной хламиде, с перевязью через плечо Юстиниан сидел  в  своем  покое
среди груды судебных актов, которые почти все решал самолично.
     - Всемогущий мой повелитель! Моей душе тяжко оттого, что тебя нет  со
мной. Приди, отдохни у меня, о добрейший государь!
     - Единственная моя, свет очей моих, Юстиниан придет, придет скоро,  и
тогда мы возрадуемся сообща. Но ты видишь, заботы, заботы, бессонные ночи!
Пока не могу, не могу! Пусть вся империя радует и развлекает  тебя,  пусть
падают перед тобою ниц, пусть нард и мирра благоухают  перед  тобой,  дабы
время без меня прошло приятно и радостно.
     - Как ты добр, всемогущий властелин земли и моря! Прикажи купить  мне
шелку, тяжелого шелку, я расстелю его по всем залам,  чтобы  все  закипело
подобно легкой пене Пропонтиды.
     Лицо Управды омрачилось.
     - Я сам погнал бы верблюдов через пустыни в Индию и  нагрузил  бы  их
шелком для тебя, моя единственная, святая! Но у повелителя  земли  и  моря
нет сейчас в  казне  столько  золота,  чтоб  удовлетворить  твое  желание.
Прости!
     - Прощаю! - сказала она и вышла.
     Феодора затворилась у себя, и слезы оросили ее глаза.  Она  взглянула
на храм святой Софии и с завистью прошептала:
     - Для тебя золото есть, для императрицы  его  нет.  Зачем  мне  такой
император!


     Небо было закрыто облаками. Хмурый вечер окутал  город,  когда  Исток
возвратился из казармы. У ворот, пританцовывая от  радости,  его  поджидал
Нумида. Он трижды бросился на землю перед  центурионом,  а  затем  вытащил
из-за пазухи маленький свиток и отдал его воину.
     - Господин, пришло то, чего ты ждал, пришло, о как я счастлив!
     Исток жадно схватил письмо и быстро прошел по двору в сад.
     Дрожащими пальцами он сломал печать и развязал бечевку.
     - Она придет, Сегодня в полночь! О, боги! О Девана!
     Он сбросил доспех, отправился  в  ванну,  потом  надел  мягкую  белую
тунику и сунул ноги в ароматные мягкие сандалии. Приказал Нумиде  принести
цветов. Сам разбросал их по комнате, оросил ее благоуханным шафраном, а  в
серебряный челнок