взял мешочек с золотом, грянул дикую песнь и вышел из шатра.
     - Радуйся, - сказал он  снаружи  Баламбеку.  -  Радуйся,  ибо  спасен
Тунюш, спасена наша королева! Твоя голова останется на плечах,  о  великий
слуга всемогущего господина!
     Мгновенно вокруг чародея собрались воины, на огне зашипел  жир,  рабы
притащили  меха  с  вином,  и  весь  лагерь  весело  заплясал  под   звуки
вдохновенной лютни.
     Радован принимал почести с большим достоинством.  Тыква,  из  которой
пил, непрестанно наполнялась вином, он  рассказывал  изумленным  гуннам  о
таких чудесах, что сам поражался, откуда только берется в его голове столь
непостижимая премудрость? С тех пор как он стал бродяжить по белому свету,
его уста никогда еще не лгали столь вдохновенно, как в тот вечер.  Поздней
ночью радость его достигла предела. И лишь одна-единственная капля  горечи
отравила ее: ему хотелось напиться допьяна, а он  не  решался.  Трижды  до
крови закусывал он губы, ловя себя на том, что в хмельном  угаре  чуть  не
ляпнул необдуманное слово. В полночь он важно поблагодарил всех  и  сказал
Баламбеку:
     - Грустно мне, что я  вынужден  пренебречь  твоим  гостеприимством  и
отказаться от вина. Но это можно поправить, я разрешу тебе привязать мех к
седлу моего коня!
     В мгновение ока два гунна притащили огромный бурдюк и приторочили его
к седлу.
     Старик лег в траву рядом с конем и с нетерпением принялся ждать зари.
С первыми лучами он осторожно оглядел спящий лагерь, взобрался в седло,  с
удовольствием постучал по притороченному к седлу  меху  и  поскакал  вдоль
ущелья.
     Довольный своей мудростью и ловкостью, он, покачивая головой,  мчался
вдоль гряды, пока не достиг  тех  мест  которые  описала  Аланка.  Тут  он
остановился, спешился и принялся искать следы  в  траве.  Очень  скоро  он
обнаружил след вывернутого  копыта  и  быстро  определил  направление,  по
которому ехала Любиница. Затем припал к меху и стал  жадно  глотать  вино,
подобно рыбе, попавшей с суши в родную стихию.
     - О боги, у такого пса и  такое  вино!  Единственное  добро,  которым
обладает этот вонючий пес. Клянусь Перуном, я, так  и  быть,  пощажу  его,
если мы встретимся. Ведь я неплохо подкрепился за его счет.
     Он тщательно завязал мех, прикрепил его к седлу и поехал дальше.
     Припекало солнце, вино разморило старика, и  ему  захотелось  прилечь
под кустом.
     "Нельзя, если держишь счастье за хвост, не  выпускай  его!  Иначе  не
сможешь схватить его за голову".
     Весь день без отдыха ехал он. Примятая влажная трава указывала  путь.
К ночи он добрался  до  пересохшего  русла  и  нашел  там  сумку,  которую
Любиница в страхе забыла на земле.
     "Ее еда", - обрадованно подумал он, спешившись и взяв сумку  в  руки.
Вокруг кишели муравьи, привлеченные запахом съестного. Радован выбросил  в
траву остатки, сумку прихватил с собой.
     "Почему она ее бросила? Непонятно! Может быть, ее спугнул кто-нибудь?
Ведь пастухи - настоящие дьяволы. А если на нее  напали?  Бедняжка!  Плохо
придется тому, кто дерзнул сделать это! Проклятье его собачьей утробе!  Уж
я расправлюсь с ним".
     Сердито бормоча угрозы, старик на коленях пробирался сквозь траву,  в
поисках следа. Раздвинув тростник, он дополз до лужи и тут в грязи заметил
отпечатки конских копыт и ног Любиницы. Наклонясь к ясно различимому следу
маленькой ступни, старик пальцами провел по нему,  словно  лаская  девичью
ногу.
     - Погоди, бедняжка, сиротка, горлица, - Радован едет  за  тобой!  Еще
два дня продержись - я найду тебя. Потому что нюх мой потоньше  собачьего,
стоит мне захотеть, конечно. Не за всяким пошел бы я  по  следу  в  степи,
словно волк за потерянной овцой, но за тобой... я поклялся!
     Вслед за ним к луже подошел конь и принялся цедить грязную воду.
     - Напивайся вдоволь! Она тоже поила здесь коня и сама напилась.  А  я
не пью такой воды. Даже  чистая,  родниковая  мне  боком  выходит.  Камнем
ложится на желудок.
     Он дождался, пока  конь  напьется,  вывел  его  обратно  и  осторожно
отвязал с седла мех. Напившись как следует, он снова завязал его, облизнул
губы и похвалил Тунюша.
     - Странное дело! И  у  шелудивого  гада  всегда  найдется  что-нибудь
хорошее... Даже у Тунюша. Как я решил,  так  тому  и  быть:  пощажу  тебя,
Тунюш, ради твоего вина!
     Приторочив мех, он взглянул на солнце и осмотрелся по сторонам.
     - Надо до ночи разыскать людей! Волков я  не  боюсь,  но  их  мерзкие
челюсти именно сегодня мне ни к чему.
     Старик еще раз  взглянул  на  след  и  помчался  к  югу.  Прежде  чем
стемнело, он уже был в селении пастухов и, увидев, что он готовят  ужин  у
огня, храбро направился к ним. Хмурые  лица  аваров,  герулов  и  славинов
встретили его. Но Радован хорошо знал этих людей. Он  быстро  завоевал  их
расположение красноречием и мудростью. Лица хозяев просветлели, и  пастухи
угостили миролюбивого гостя на славу, словно их посетил какой-нибудь князь
или сам аварский каган. Даже коню его кинули  сноп  немолоченного  ячменя.
Радован  разошелся  и,  отбросив  всякие  колебания,  принялся   осторожно
расспрашивать о Любинице. Старик сказал, будто его сын, отличный  певец  и
чародей, заблудился и что он разыскивает его.
     Пастухи ответили, что ребятишки видели  странного  паренька,  который
подбирался к костру. Они убежали, а когда вернулись обратно, паренек исчез
и вместе с ним исчезла репа с огня.
     Радован удивила и обрадовала эта весть.
     - Отведите меня завтра к этому костру, и я примусь за розыски. А если
вы поможете мне, я заговорю вам скот: овцы ваши будут  приносить  по  трех
ягнят, коровы - по два теленка, а козы будут плодиться, как  кролики!  Вот
так отплатит вам чародей, если он найдет парня!
     Пастухи до земли кланялись Радовану,  женщины  приносили  ему  детей,
чтоб он снял с них злые чары, а мужчины  предлагали  сопутствовать  ему  в
поисках мальчика до самого Гема и даже дальше.
     Довольный Радован улегся на овечьей шкуре.
     На рассвете пастухи проводили  певца  к  костру,  где  была  замечена
Любиница, а затем все рассыпались по лесу в поисках конского следа. Вскоре
из чащи раздался радостный крик; все сбежались на наго, и Радован  сказал,
что он узнает след своего сына.
     Толпа бросилась по следу, исчезнувшему в  зарослях,  сломанные  ветки
указывали путь девушки. Ни малейший знак не  укрылся  от  острого  взгляда
диких обитателей свободной земли. Они состязались между собой, кто  первым
найдет юношу. Каждый хотел получить от чародея как можно больше. А Радован
гордо следовал сзади, изредка произносил мудрое словечко, раздавал похвалы
и обещал наделить стада богатым приплодом.
     Около полудня по  лесу  разнесся  печальный  вопль.  Со  всех  сторон
поспешили туда пастухи. Радован, хлестнув коня,  тоже  бросился  за  ними.
Подъехав, он увидел, что  варвары,  раскрыв  рты,  уставились  в  землю  и
показывают  руками  на  подпруги,  остатки  седла  и  обглоданные   кости,
разбросанные далеко вокруг.
     Перепуганный  Радован  птицей  слетел  с  коня.  Он  мгновенно  узнал
гуннскую  уздечку,  седло,  подпруги.  Затрясшись,   кинулся   он   искать
вывернутое копыто. Схватил какой-то черный сучок, поднял, осмотрел. Копыто
выпало из рук старика,  нижняя  губа  его  отвисла,  лицо  сморщилось,  и,
зарыдав, он повалился на землю. В отчаянии катался он по  траве,  по  мху,
рыл ногтями землю, выдергивая зеленые побеги, и ревел, как раненый  кабан.
Пастухи стояли вокруг, издавая протяжные вопли. Радован уткнулся  лицом  в
землю, рыдания его постепенно утихли, только плечи судорожно  вздрагивали.
Потом он медленно повернулся, встал и еще раз взглянул  на  останки  коня.
Гнев охватил его. Подняв кулаки, он  бросился  на  пастухов  со  страшными
проклятиями и стал колотить и пинать их:
     - Прочь, прочь, собачьи морды,  разбойники,  убийцы  моего  сына!  Вы
загнали его в волчью пасть! Почему вы не позвали  его  на  ночлег?  Прочь,
говорю я вам, иначе я  так  отделаю  ваше  стадо,  что  сегодня  же  ночью
подохнет все, что мычит и блеет! Прочь, убийцы, прочь от несчастного отца!
     Испуганными тенями исчезали в лесу пастухи, а певец продолжал вопить,
хотя возле него не было уже ни одной живой души. Выплеснув свой  гнев,  он
вытер лоб и покрытые пеной губы.  В  отчаянье  взирал  он  на  разодранное
седло. Снова печаль охватила его, он сел у подножья дуба  и  зарыдал,  как
женщина.
     Слезы принесли облегчение. Радован  обхватил  руками  голову  и  стал
думать, как быть дальше. Однако ни одной разумной мысли не приходило ему в
голову, которая гудела, как пустой котел. Подошел конь и  тотчас  в  ужасе
отступил, почуяв кости своего товарища. Взгляд  Радована  упал  на  мех  с
вином. Он ударил себя по лбу и рысью побежал к коню.
     - Вино придаст мне мудрости!
     Подтащив мех к дереву, он с отчаянья принялся пить. Вино согрело его,
придало мужества, и он снова разразился проклятиями, вызывая на битву весь
свет и угрожая всем ужасным  мщением.  Досталось  и  Тунюшу,  уехавшему  в
Константинополь.
     - Ты не уйдешь от меня, собачий хвост! За тобой я последую как  тень,
пока не проколю тебя, клянусь своей мудростью! Зуб за зуб! И вино твое  не
утолит больше моего гнева!
     Оставив в мехе немного вина, он, скрипя зубами, направился к  дороге,
что  вела  в  Филиппополь  с  твердым  намерением  прямо  отсюда  ехать  в
Константинополь на поиски гунна.
     И поскольку ноги его уже не раз измерили всю Мезию, вскоре он  выехал
из леса на дорогу. Несмотря на близкий вечер, старик храбро  гнал  коня  в
сторону Гема.
     Не успели зажечься звезды на небе, как за поворотом вспыхнул  большой
костер. Радован представил себе лицо  Тунюша,  и  мужество  его  мгновенно
испарилось. Он рванул поводья с такой силой, что конь встал на дыбы.
     Одолев первый испуг, старик сообразил, что Тунюш не мог еще вернуться
из Константинополя, и храбрость возвратилась к  нему;  шагом  двинулся  он
дальше. Вскоре он разглядел повозку, коней, копья, воинов.
     "Купцы!" - подумал он, подхлестывая коня и закричал издали:
     - Pax, eirene, pax, pax!
     Тени у костра вскочили и схватились за копья.
     - Pax, вам, pax, - кричал Радован, ударяя по струнам.
     Его окружили хорошо вооруженные воины, спрашивая, кто он и откуда.
     В это время раздвинулся полог у  входа  в  небольшой  шатер,  высокий
человек, одетый, как купец, приблизился к огню и крикнул Радовану:
     - Чего тебе здесь надо, гунн?
     Старик выпучил глаза, растопырил руки, из его широко  раскрытого  рта
сперва вырвался непонятный звук и наконец губы произнесли:
     - О Нумида!



                                    19

     Смуглый, богато одетый купец при восклицании Радована  отступился  на
шаг. По лбу его пролегли глубокие морщины. Знакомым эхом,  что  прозвучало
над бурными волнами и потонуло в реве бури, показался ему голос,  вышедший
из косматой груди. Он высокомерно  посмотрел  на  всхлипывающего  старика.
Воины ожидали приказа, не снимая рук с копий и рукояток мечей.
     - Что ты болтаешь, гунн? О ком вспоминаешь, произнося незнакомое имя?
     Голос купца звучал чуждо, надменно. Радована охватила печаль. Неужели
он ошибся! Старик обвел взглядом воинов. Незнакомые, хмурые лица.  Милости
от них не жди; физиономии словно вырезаны из  стали.  Радован  почтительно
поклонился чужеземцу.
     -  Могущественный,  не  пронзай  стрелами  своих  взглядов   путника,
возвещающего  тебе  мир  и  несущего  в  сердце  священные  тайны.   Пусть
неизмеримым будет твое великодушие, подставь ему ухо. Клянусь Христом,  не
раскаешься!
     Купец внимательно вслушивался в голос старика. Далекое эхо словно  бы
приближалось. Воспоминания пробуждались в его душе.
     - Войди в шатер!
     Полог у входа закрылся за путником и купцом. Воины воткнули  копья  в
землю и собрались вокруг огня.
     - Говори, гунн! Под шатром умрут твои слова. Откройся!
     При веселом свете факела Радован посмотрел в глаза собеседника.
     "Пусть сожрут меня вурдалаки, если это не Нумида".
     - Могущественный, выслушай! Нет обмана в моих словах! Ты назвал  меня
гунном, но я не гунн. Я славин, певец, что бродит по белу свету  с  севера
на юг и с юга на север. Град славинов привечает  меня,  и  Константинополь
отворяет двери своих кабаков при звуке моих струн. И не только  кабаки:  я
играл перед деспотом, гостил в вилле господина Эпафродита.
     Купец закусил губу и нагнулся к Радовану.
     - В вилле Эпафродита? Что ты говоришь? Не произноси этого имени! Он -
бунтовщик, он изменил священному двору.
     - Господин, ты сказал, что мои слова умрут под шатром! Я не верю, что
он изменник. Он защищал невинных. Он спас Истока, спас Ирину!
     - Не называй этих имен! Смерть зажмет рот всякому, кто называет их!
     Купец отчетливо представил себе события минувшего.  Потом  подошел  к
старику, положил ему руку на плечо и пристально взглянул в небольшие серые
глаза Радована.
     - Мир с тобой, Радован! Я - Нумида! Ты не ошибся!
     Радован вскочил с места и раскрыл объятья, собираясь радостным воплем
приветствовать Нумиду. Но тот, приложив ладонь к его губам, поднял палец и
сурово произнес:
     - Тайны умрут здесь! Они не выйдут из шатра!
     Радован понял, что  Нумиду  сопровождают  люди,  которым  не  следует
знать,  откуда  и  куда  направляется  их  хозяин.  В  безмолвной  радости
размахивал он руками, прижимал их к груди, потом  принялся  целовать  руку
Нумиды; он хохотал, зажимая себе рот ладонью, и в  конце  концов  пустился
выделывать ногами коленца, как подгулявший пастух.
     Успокоившись, старик придвинулся к  Нумиде  вплотную  и  таинственным
тоном спросил:
     - А есть ли у тебя вино Эпафродита?
     - Есть, дядюшка! Ты  напьешься  так,  что  луна  с  неба  среди  ночи
исчезнет, а звезды загорятся ясным днем.
     - Ах, Эпафродит, если б ты знал, как любит тебя Радован!
     Нумида улыбнулся и, подмигнув, вышел из  шатра.  Он  приказал  страже
нести караул влево и вправо от дороги,  а  остальным  воинам  лечь  спать.
Потом подошел к высокой повозке, накрытой холстом,  и  шепотом  спросил  о
чем-то раба, сидевшего возле нее. Тот молча кивнул головой,  тогда  Нумида
отдал ему какой-то приказ.  Повару  он  велел  принести  вина  в  шатер  и
приготовить ужин для гостя.
     Затем Нумида возвратился к Радовану, и вслед за ним повар поставил на
пестрый ковер посреди шатра кувшин и долго  пил,  зажмурив  глаза,  словно
вкушал единственную и самую большую радость жизни.
     - Как бывало в Константинополе, - наконец сказал, глубоко  вздыхая  и
не выпуская из рук глиняный кувшин.  -  Клянусь  всеми  богами,  твоими  и
моими, под солнцем нет человека, который любил бы тебя больше, чем я!
     Он снова приложился к кувшину и, поглощая  сладкое  лесбосское  вино,
всем своим видом выражал бесконечное наслаждение и  безмерное  уважение  к
обладателю такого напитка.
     - Как бывало в Константинополе, и в то же время это вино в десять раз
лучше того.  Я  тосковал  по  нему  с  тех  самых  пор,  как  расстался  с
Эпафродитом!
     Нумида опустился  на  мягкую  шкуру  персидского  архара,  -  радость
старика доставляла ему удовольствие.
     - Объясни мне, Радован, почему ты превратился в гунна?
     Старик  по   привычке   растопырил   пальцы,   чтоб   огладить   свою
несуществующую теперь бороду.
     - Почему я превратился в гунна? Это великая хитрость! Столь великая и
значительная, что потомки наши и в десятом  колене  будут  слагать  о  ней
песни. А пока не спрашивай больше. Если  б  я  рассказал  тебе  все,  меня
сокрушила бы такая печаль и охватил такой гнев, что их не  залило  бы  все
вино Эпафродита. Завтра все узнаешь.  И  так  изумишься,  что  не  сможешь
заснуть три ночи подряд. Запомни, целых три ночи! А пока лучше ты  поведай
мне об Ирине и Эпафродите!
     - Они оба спасены, оба счастливы!
     - Клянусь Перуном, не напрасно мы страдали! Рассказывай!
     - Сперва скажи, где Исток. Меня послал к нему Эпафродит. Он  ушел  от
погони, это ясно. Но помнит ли еще доблестный варвар об Ирине? Она тоскует
по нему, как  горлинка,  дружка  которого  весной  убил  из  лука  шальной
мальчишка.
     - Помнит ли он ее? Еще бы! Лишь во время сражения, убивая  врага,  он
возможно, не думает о ней. А знаешь ли ты, что он разбил антов и передушил
их всех, как ястреб цыплят? В бою он вепрь, волк, сатана, как  сказали  бы
христиане. Тогда лишь он, возможно, не  думает  о  ней.  А  все  остальное
время... Голова его падает на грудь,  словно  затылок  у  него  из  мягкой
пряжи. Глупо, конечно. Но что поделаешь?
     - Где мне найти его? Едем со мной, старик! Я несу на груди большое  и
важное для Истока письмо.
     Радован умолк. Сжав левой рукой свой подбородок, а правой -  лоб,  он
задумался.
     "Предложение заманчивое. У Нумиды  повозка.  Его  спутники  -  полные
кувшины. Поездка была бы приятной. О женщина, чтоб ты потонула в бесовском
озере! Не будь женщины, мне не пришлось бы давать обеты. Ой, Любиница, ты,
наверное, раскаиваешься в волчьем желудке, что так загнала старика.  Но  я
поклялся Святовитом, и не могу, нет, не могу без нее вернуться.  Вот  убью
Тунюша, тогда и вернусь, а так - нет!"
     Радован медленно убрал ладонь со лба, опустил левую руку и сказал:
     - Нет, не поеду с тобой!
     Нумида ничего на  это  не  ответил.  Радовану  показалось,  будто  он
обиделся. Они оба потянулись к кувшину. Раб принес ужин. Старик взял кусок
мяса, но ел с трудом, куски застревали у него в  горле.  Он  снова  поднес
кувшин к губам, надеясь залить вином свою печаль и гнев.
     - Значит, не едешь? - спросил Нумида.
     - Нет!
     - Зачем же ты лгал, будто любишь Эпафродита!
     - Клянусь богами, я не лгал! Но назад я не поеду, не поеду, и все, не
надо меня сердить. Я ведь сказал: не спрашивай! Желчь поднимается во  мне,
и если она разольется...
     Радован  сердито  взглянул  на  Нумида  и  поднял  кулаки.   Тот   не
шевельнулся. Злость старика забавляла его.
     - Расскажи лучше об Ирине, об Эпафродите! Я  же  просил  тебя.  Уважь
старика, сам Эпафродит оказывал мне  уважение,  а  ты  перечишь.  А  путь,
которым надо ехать к Истоку, я тебе прямо перстом укажу. Если же  его  там
не окажется, спокойно садись ужинать, отдыхай и жди - он придет. Я не могу
ехать с тобой, не имею права. Все расскажу завтра, когда будем  прощаться.
А сегодня не серди меня больше. Ибо страшен во гневе Радован.
     - Пей, певец! Я не принуждаю тебя.  Храни  свои  тайны.  Укажешь  мне
дорогу, и на том спасибо!
     Перед вином Радован не мог устоять. Гнев его  утих,  и  Нумида  начал
свой рассказ.
     - Эпафродит бежал той же ночью, которой бежал Исток,  и  благополучно
добрался до Греции.
     - В этом я не сомневался. За его челом скрывается само солнце,  никак
не меньше! А Ирина?
     - Она уехала в Топер к дяде Рустику!
     - Топер возле Неста. Я знаю это гнездо.
     - Но дядя выдал ее Асбаду. Асбад же все рассказал императрице.
     -  У  славинов  нет  таких  "дядей".  Дьявол  опутал  его,   мерзкого
христианина!
     - Императрица потребовала ее назад ко двору!
     - Чтоб угостить ею Асбада, козлица!
     - Ирина лишилась чувств и слегла в горячке, когда дядя сказал ей, что
она должна вернуться во дворец.
     - Уж я бы не лишился чувств, а тут же на месте  удавил  такого  дядю.
Клянусь Перуном!
     - Эпафродит послал евнуха Спиридиона наблюдать за Ириной.
     - Знаю его. Грош ему цена. Все скопцы - слепцы.
     - Верно, но этот нам полезен, он  связан  с  нами  одной  веревочкой.
Он-то как раз все и разузнал и поспешил в Фессалонику. А мы с  Эпафродитом
тоже приплыли туда из Афин. "Нумида, - сказал  мне  светлейший  господ,  -
спаси ее!" Я коснулся иконы Спасителя и ответил: "Клянусь своим спасением,
я освобожу ее".
     - Нумида, Христос нарек тебя всеобщим спасителем,  так  же  как  меня
нарекли всеоб