распорядился налить драгоценного  масла,  чтоб  от  огня
струился тончайший аромат. Потом вышел и,  отобрав  десять  самых  сильных
рабов, велел им приготовить два  челна,  расстелить  на  берегу  ковер,  -
потому что земля сырая, - и ждать  в  оливковой  рощице,  пока  он  их  не
кликнет.
     Темная ночь накрыла город и море. Лишь немногие  огоньки  мерцали  на
кораблях, прогулочных лодок на воде не было.
     Исток сидел на невысокой тумбе, к которой привязывали  лодки.  Взгляд
его, устремленный на мрачное море, словно хотел проникнуть во тьму. Стоило
волне плеснуть о берег, рыбе выскочить из воды, он вздрагивал и  вскакивал
с места. Ему чудились удары весел. Но снова все стихало и  замирало,  лишь
море чуть слышно билось о берег. Исток встал и принялся ходить по  мелкому
песку. Однако шум собственных шагов мешал ему, и, вернувшись к  тумбе,  он
снова сел. Юноша пытался думать о том, что он скажет ей, как ее  встретит.
Но все мысли, все слова, словно погружаясь  в  море,  тонули  в  безмерном
желании. Исчезало Евангелие,  исчез  мир,  все  его  существо  переполняла
любовь. Мгновения казались ему вечностью; он не мог больше ждать, так бы и
бросился в море и поплыл по волнам с  криком:  "Ирина,  Ирина!  Почему  ты
медлишь? Приди, приди, сердце так тоскует по тебе!"
     Вдруг раздались тихие  удары  весел.  Он  прислушался.  Так  и  есть.
Плывет.
     Исток поднялся и, ступив на ковер, пошел к  самой  воде,  так  что  в
сандалиях ощутил морскую влагу. Из тьмы  показалась  продолговатая  темная
тень, бесшумно плывшая по водной глади. Дважды ударили весла, ладья  носом
ткнулась в берег. Сильной рукой Исток подхватил ее. Вслед за тем он принял
в свои объятия одетую в черное фигуру в капюшоне и маске. Он вынес девушку
на землю и крепко прижал к сердцу.
     - Ирина, Ирина, моя богиня, моя родина, моя  вера.  Ирина,  Ирина!  -
громко повторял он.
     - Шш! - девушка выскользнула из его объятий. - Отойдем в тень, Исток,
и поговорим о Евангелии!
     Он крепко обхватил ее за талию и повел по ступенькам на  террасу  под
пинии. Ночь была такой темной, что ему пришлось ощупью искать скамью.  Они
молча прижались друг к другу. Громко стучали сердца в возбужденной груди.
     - Ты прочитал Евангелие, Исток?
     - Прочитал, Ирина. Десять раз прочитал, и каждая буква, каждое  слово
вызывало думы о тебе.
     - Ты познал истину?
     - Истина - это ты, остальное мне чуждо. Истина лишь в твоих глазах, а
любовь - в твоем сердце.
     Исток хотел приподнять маску и увидеть лицо любимой.
     - О бесы, почему сегодня такая темная ночь и я не вижу неба  в  твоих
глазах, Ирина!
     - Не думай о бесах, Исток! Это Христос прячет от злобного  мира  нашу
любовь. Возблагодари его!
     - Благодарю, если ты велишь! И все-таки я должен  видеть  свет  твоих
глаз! В них - моя родина, в  них  -  ясное  небо  славинов,  в  них  сияет
свободное солнце наших градов! Идем ко мне, Ирина. Я цветами  усыпал  свое
жилище, напоил его ароматами, драгоценное масло горит в твою честь.
     - Нет, не могу, Исток. Нас увидят рабы, и мы пропали. Останемся лучше
здесь и поговорим о Евангелии!
     Она теснее прижалась к нему. Исток стал осыпать поцелуями ее голову.
     Она безвольно пыталась уклониться.
     - Давай говорить об Евангелии, об истине!
     - Погоди, Ирина, погоди, еще секунду побудь  со  мною...  моя...  моя
жена.
     Он обнял ее и поднял на руки. Она не противилась, ее  губы  коснулись
губ Истока. С трепетом искал он жадными губами ее  лицо,  укрытое  мрачной
хмурой ночью и шептал:
     - Ирина, Ирина, моя жена!
     Вдруг молния багряным светом озарила горизонт  с  востока  на  запад.
Пурпурным стало море, сад вспыхнул, как днем, и  взгляд  Истока  нашел  ее
глаза.
     Словно пораженный смертельной  стрелой,  вздрогнул  Исток.  Фигура  в
черном выскользнула из его объятий и скрылась в темноте.
     - Проклятая прелюбодейка! - вырвался из груди центуриона громкий крик
и разнесся далеко в море.
     Он узнал Феодору в свете молнии.
     Кровь оледенела в его жилах, кулаки сжались, будто их свела судорога;
он не понимал, испытывает ли его Шетек или все происходит на  самом  деле.
Он лишь видел перед собой неясные очертания женской фигуры,  на  мгновение
ему захотелось схватить ее и бросить в  море,  если  это  и  вправду  была
императрица. Но кулаки разжались, а ноги вросли в песок, он застонал.
     И тогда шипящий голос Феодоры нарушил тишину. Ни на миг  не  потеряла
она самообладания - не раз в любовных авантюрах ей приходилось ставить  на
карту порфиру и жизнь. Снова сверкнула молния.
     - Proskinesis! На колени! - подняв руку, приказала Феодора.
     И послушно подогнулись колени воина, повинуясь силе власти.
     - Пусть сегодняшняя ночь будет для  тебя  доказательством  того,  как
императрица ценит Ирину. Она святая, и я  убедилась,  что  она  печется  о
твоей душе, стремясь открыть тебе истину. Почитай ее, целуй полы ее одежды
- ты пока не достоин ее глаз. А чтобы возвысить тебя до нее,  сейчас,  при
свете молнии, императрица назначает  тебя  магистром  педитум  палатинской
гвардии. В течении месяца ты  получишь  императорский  указ.  Любите  друг
друга с Ириной, крестись. Христос с вами обоими!  Обо  всем  молчи,  иначе
тебя  постигнет  кара,  это  так  же  верно,  как  то,  что  перед   тобой
повелительница земли и моря.
     Снова блеснула молния, Феодора исчезла, словно демон унес ее в  ночь.
Ударили весла. В небе полыхали зарницы.  Как  прикованный  к  месту  стоял
Исток. А императрица сжимала кулаки под черной столом и клялась адом,  что
уничтожит его, а ее потопит в грязи.
     - Ха, магистр педитум! Я сделаю тебя  магистром,  сгнивших  заживо  в
моей темнице!



                                    21

     На другой день, когда воинов распустили на полуденный  отдых,  Исток,
шагая в тени цветущих акаций, попытался собраться с мыслями и понять,  что
же произошло на самом деле прошлой ночью. Его поразил таинственный  приход
Феодоры, ее великодушное назначение его магистром педитум, поразило все: и
ночь, и молнии, и императрица - все  казалось  волшебством.  Возможно  ли,
чтоб Феодора, императрица, вероломная жена Управды, полюбила его, варвара?
Однако так утверждал Эпафродит и об этом же говорили ее глаза. Но слова ее
звучали иначе. Она будто бы боялась  за  Ирину,  опасалась,  что  свиданья
Ирины - это свиданья блудницы. Поэтому она позволила  варвару  целовать  и
обнимать себя, поэтому она выбрала темную ночь, чтоб  убедиться,  идет  ли
речь о Евангелии или о безумстве любви.
     - Но как она узнала?
     - Как?
     Эпафродит тоже знает - в Константинополе, верно, подслушивает  каждая
травинка,  каждый  камешек  посреди   дороги.   Если   справедливы   слова
Эпафродита, то он погиб, погибла Ирина. Сегодня же  вечером  он  пойдет  к
нему и обо всем расскажет.
     А что ответит ему грек?
     "Беги! - скажет он. - Беги - без Ирины".
     А ей оставаться в когтях ястребов? Если Феодора намерена ее погубить,
он должен спасти ее: пусть ценою жизни, но он  должен  жестоко  отомстить.
Ведь скройся он, Ирина останется  одна  и  не  перенесет  позора,  которым
заклеймит ее двор, узнав о ее любви. Сеть опутала его, он не видел выхода,
его окружала чаща, над ним стояла ночь, он не знал, где  восходит,  а  где
заходит солнце.
     Задумчиво повесив голову, бродил он, в  то  время  как  другие  воины
подремывали, расположившись  на  траве  в  тени  платанов.  Ласково  сияло
солнце; прошедший на рассвете ливень освежил и очистил воздух, все  дышало
радостью жизни; раскрывались  чашечки  цветов,  расцветали  дикие  смоквы,
вишни стряхивали с себя белый снег. Молодость кипела в Истоке, ясное  небо
прогоняло недобрые мысли,  лучезарные  надежды  пробуждались  в  сердце  и
вместе с ними вера в слова Феодора. В душе его таилась бесконечная любовь,
которая  не  может  жить  без  надежды,  не  может  думать  о  плохом.  Он
возблагодарил Святовита за то, что тот хранил его до  сих  пор,  и  просил
Девану и впредь счастливо ткать нити его любви.
     Охваченный думами, он подошел к старому воины - гоплиту, лежавшему  в
траве с тяжелым щитом в изголовье. Широко открытыми глазами смотрел тот на
деревья, лицо его рассекал глубокий шрам.
     - О чем задумался? - окликнул его Исток.
     Воин поднялся, как полагалось, перед центурионом.
     - Как ты попал на императорскую службу? Где твоя  родина,  какого  ты
племени, из антов или из славинов?
     - Я славинского племени. В рядах Сваруничей дрался я при люте и по ту
сторону Дуная против ромеев. Соколами были погибшие молодые  Сваруничи.  А
теперь я служу Византии. О боги!
     - Домой тебя тянет?
     - Страшная тоска ест меня, коли бы мог, ушел бы.
     - А что говорят другие славины в моей центурии? Не забывают родину?
     -  Не  могу  тебе  сказать,  господин.  Не  хочу   быть   доносчиком,
предателем!
     - Ты не станешь ни доносчиком, ни предателем! Говори! Перед тобой  не
офицер, с тобой говорит брат славин.
     - Бесконечна твоя доброта, господин. Я скажу тебе. Мы голодаем,  чтоб
накопить денег и убежать домой. Ходили мы в Африку, ну и жарко  там  было!
Сейчас вот поговаривают, что снова пойдем на войну, в Италию. А нас  тянет
в свободные дубравы, к нашему племени. Хватит с  нас  ран,  хватит  с  нас
битв!
     - А если бы Исток пошел с вами?
     Воин обнял колени центуриона.
     - Господин, по одному твоему слову мы поднимемся!  Велишь  -  атакуем
целый легион! Погибнем за тебя, если захочешь!
     - Успокойся и поклянись богами, что будешь молчать!
     - Клянусь очагом своего отца, который был старейшиной.
     - Сговорись с товарищами. Чем больше  вас  будет,  тем  лучше.  Исток
позаботится о деньгах. Когда получишь сигнал, - может быть, скоро, а может
быть, и не так скоро, - двинемся через Гем!
     - Господин, вся центурия пойдет за тобой!
     - Помни о клятве и молчи!
     Исток стремительно  повернулся,  в  ту  же  минуту  затрубили  трубы,
возвещая о возвращении в казармы. Магистра эквитум  неожиданно  приглашали
во дворец.
     Это  случалось  нередко,  поэтому  ни  воины,  ни  Исток  ничего   не
заподозрили. Радуясь отъезду Асбада, они с песнями возвращались в казарму.


     Едва миновал полдень, - Исток еще не вернулся, - к Эпафродиту  пришел
евнух Спиридион. У двери он осведомился  о  центурионе  и  передал  Нумиде
письмо для него. Потом попросил грека принять его  для  беседы.  Эпафродит
принял сразу, предчувствуя важные вести.
     Евнух склонился до самой земли и не мешкая сообщил:
     - Господин, я не осмелился писать, не осмелился.  Речь  идет  о  моей
голове. А вести важные, поэтому я пришел сам.
     - Встань и говори!
     Глаза  евнуха  пробежали  по  драгоценностям  в  комнате  Эпафродита,
пожирая золотые вещи.
     - Какая  дорогая  ваза!  У  императрицы  нет  таких!  -  не  смог  он
удержаться от восклицания.
     - Пустяки! Говори, Спиридион!
     - Не пустяки, да простит твоя светлость предерзкому слуге; я  понимаю
толк в драгоценностях. Ночью августа была у центуриона  Истока.  Глаза  ее
мечут молнии Она кусает губы, и лицо ее бледно. Она велела мне следить  за
тем, когда Ирина, ясная дама небесной красоты, пошлет письмо сюда, в  твой
дом. И мне, господин, пришлось выманить его  у  раба  -  сегодня  она  его
послала - и отнести императрице. Она возвратила его нетронутым и сейчас  я
передал его Нумиде. А пока я разговариваю с  тобой,  с  Феодорой  беседует
магистр эквитум Асбад. Твой слуга  окончил  свою  речь  с  опасностью  для
жизни, исполняя твое могущественное желание.
     Эпафродит неподвижно сидел на стуле из  индийского  дерева,  ни  один
мускул не дрогнул на его лице, словно он слушал  деловое  письмо,  которое
читал силенциарий.
     Когда евнух умолк, Эпафродит открыл металлическую шкатулку, зачерпнул
две пригоршни золотых монет и высыпал их Спиридиону.
     Дважды униженно поцеловав ему руки, евнух покинул дом.
     Тогда Эпафродит встал, вышел на  середину  комнаты,  обхватил  голову
руками и задумался.
     - Я не мог предположить, что она зайдет так далеко. Все-таки ей место
в публичном доме. Комедия осложняется, но погоди, Феодора, в ней,  вопреки
твоим ожиданиям, буду играть и я!
     Он вышел через перистиль в сад, хотя  было  жарко,  по  пути  отдавая
распоряжения слугам, которые застыли от изумления, увидев его в  саду  под
палящим солнцем. Он дошел до пиниевой рощицы и стал ходить взад и  вперед,
размышляя на ходу.
     Вскоре вернулся Исток. Грек сразу позвал его к себе. На лице торговца
светилась улыбка, какой Истоку еще не приходилось видеть. От  него  так  и
веяло радостью и злорадством, хитростью и невыразимым лукавством.
     - Ну, Исток, как ты ночью развлекался с августой? Поздравляю  тебя  с
такой любовницей, клянусь Гераклом, поздравляю!
     Исток остолбенел, услышав эти слова.
     - Ты всеведущ, господин!
     - Константинополь всеведущ, а не я. Отвечай, о чем я тебя спрашиваю!
     - Она пришла, подлая, пришла, проклятая, пришла вместо Ирины.
     - И ты насладился?
     - Я проклял ее!
     - Очень мужественно, сынок! Твоя голова не стоит  и  гнилого  арбуза.
Прощайся с ней!
     - Ты не прав,  господин!  Она  лишь  испытывала  меня  и  Ирину.  Она
назначила меня магистром педитум...
     - Будь даже сам Платон моим  отцом,  этого  узла  мне  не  развязать.
Расскажи поподробней, Садись. Погоди, письмо Ирины у тебя с собой?
     - Господин, ты и впрямь всеведущ.
     - Повторяешься. Не теряй времени. Говори!
     - Мне передал его Нумида.
     - Мы прочитаем его потом. Сейчас рассказывай!
     Исток рассказал обо всем.
     Эпафродит не произнес ни слова. Он барабанил пальцами по лбу и глядел
в песок.
     - Теперь прочти письмо!
     "Добрый Исток, почтенный центурион! Сегодня ночью я приду  к  тебе  с
Кирилой, чтоб побеседовать о Христе. Сердце у тебя  мягкое,  и  поэтому  я
твердо верю, что оно откроется истине. Пока о нашей связи никто не  знает.
Мир господень да пребудет с тобой! Ирина".
     - Ангел среди чертей, - пробормотал Эпафродит. -  Ты  примешь  Ирину,
центурион?
     - Приму ли я ее? За одно мгновение возле нее я отдам жизнь.
     - Ладно, прими ее! Но не забудь взять с собою десять рабов да вооружи
их мечами. Предчувствия Эпафродита иногда оправдываются.
     И торговец пошел к дому.
     "Будешь ты магистром педитум, как же! Пастух! - бормотал он про себя.
- Ты думаешь, Феодора тебе мать. Гиена не приведет  тебе  овечку,  раз  ты
вырвал у нее кусок мяса. Зачем у нее Асбад? Зачем? Помощник! Сегодня будет
забавная ночь. Спать не придется.  Я  увижу  в  окно  любопытное  зрелище,
которое разыграется на море. Будь она уверена, что все пройдет  без  шума,
Истока уже не было бы в живых. Но Феодора осторожна. Змея!"
     На тропинке ему попался Мельхиор. Грек  велел  приготовить  к  выходу
самый быстроходный парусник.
     - Вполне возможно, что мне  понадобится  убежище.  В  Константинополе
нельзя нельзя считать себя в безопасности,  если  у  тебя  немного  больше
золота, чем у других.


     Полуночное небо усыпали звезды. На волнах качались, окунаясь в  воду,
миллионы крошечных огоньков. Последние челны гуляющих уползали в пристань.
На море легла тишина.
     И тогда от сада Эпафродита скользнула легкая лодочка и затанцевала на
волнах. Следом за ней от оливковой рощи  спустились  в  море  две  большие
ладьи и безмолвными тенями последовали на расстоянии за легкой бегуньей.
     - Смотри, Исток, как велик господь, как он всемогущ. Какой прекрасный
небосвод раскрыл он над нами.
     - Велик и всемогущ, Ирина. И еще более велик и всемогущ,  потому  что
он дал мне тебя!
     - И видишь, этот бог был распят за нас, за тебя и за меня! Сколько  у
него любви!
     - Если это правда, что он наделил тебя любовью, я буду  молиться  ему
каждый день и благодарить за твою любовь!
     - Верь, Исток, верь истине, и твое сердце тоже исполнится любови.
     - Верю, Ирина, верю, ибо в твоих глазах нет лжи.
     Порывы ветра мягко колебали воздух. Голова Ирины склонилась на  грудь
Истока, их губы смолкли, раззолоченное небо склонилось к ним, и  трепетные
звезды изливали на  лодку  светлые  поцелуи.  Их  души  слились  в  едином
страстном порыве, он оторвал их от земли и на крыльях ветра понес вверх, к
самому небу. Исчезло время, исчез мир, они пили из чистого источника тихой
искренней любви.
     Вдруг раздался ужасный крик, послышался всплеск. Лодка  вздрогнула  и
заплясала на волнах.
     Исток вскочил. Гребца в их  лодке  больше  не  было,  он  боролся  со
смертью в кипящих волнах. В борта  лодки  вонзились  два  стальных  крюка,
подтягивая ее к другому челну, из которого какие-то фигуры в масках тянули
руки к Ирине.
     - Исток! - жалобно закричала Ирина, сопровождавшая ее  рабыня  Кирила
зарыдала, и обе они без чувств повалились на дно пляшущей лодки. Но Истока
не нужно было ни о чем просить. Когда он, словно дуб,  поднялся  в  лодке,
две пары весел нападавших поднялись ему  навстречу.  Железная  рука  юноши
молниеносно отбила удары; сверкнул короткий меч. Словно тур, прыгнул Исток
из своей лодки в челн врагов. Море вскипело, пожирая трупы, вода  заливала
челны, вокруг Истока сжимался круг нападавших, его длань, сеявшая  смерть,
повсюду куда  она  достигала,  -  стала  ослабевать.  В  это  время  часть
нападавших, подцепив на крюк лодку Ирины, попыталась уйти  с  добычей.  Но
тут  подоспел  Нумида  со  своими  челнами.  Яростно  кинулись   рабы   на
похитителей, в одно мгновение те были разбиты, а Нумида, сам  взявшись  за
весла, уводил подальше от места схватки лодку, где была Ирина.
     Ладьи помогали Истоку в нужную минуту. Несмотря на то что он сражался
как лев, нападавшие наверняка победили бы его, будь они вооружены.  Однако
об этом никто не подумал, они получили приказ  лишь  похитить  беззащитную
женщину. Кормчий был убит, больше ни от кого сопротивления не ожидалось.
     Когда ладьи Эпафродита коснулись вражеского челна, море закипело  еще
сильнее; еще несколько мгновений, и Исток с занесенным  мечом  оказался  в
челне один.
     - Где Ирина? - прежде всего спросил он.
     - Нумида повел ее лодку.
     - Скорей к ней! Пробейте  днище  и  потопите  челн.  Если  кто-нибудь
плавает в воде - убейте его!
     Ладья быстро настигла лодку. Ирина почти без сознания шептала псалмы.
Услышав голос Истока, она бросилась ему на грудь и горько зарыдала.
     Центурион велел плыть назад, к саду. Он сам вынес Ирину  на  берег  и
отнес ее в свою комнату. Она  лежала  на  пестрой  софе,  бледная,  словно
цветок апельсина, возле нее на коленях стояли Исток и Кирила.
     В это время по берегу, против того места, где поджидала засада,  брел
Асбад; в ярости он колотил себя по лбу: задуманное им и Феодорой нападение
на Ирину не удалось - голубка ускользнула от ястреба.



                                    22

     Эпафродит провел эту ночь при свете тройного светильника, склонившись
над столом, на котором лежала груда счетов. За его спиной стоял  Мельхиор,
перед ним - силенциарий. Уже  несколько  раз  переворачивал  верный  слуга
песочные часы на алебастровой подставке. Но Эпафродит не ведал  усталости.
Его глаза погрузились в цифры, пергамен за пергаменом проходил  через  его
сухие пальцы; иногда  он  останавливался,  бормотал  что-то  вполголоса  и
торопливо продолжал считать. Силенциарий дрожащей рукой подавал через стол
новые бумаги, со страхом ожидая, что тот ткнет  сухим  пальцем  в  счет  и
скажет: "Ошибка!" Но торговец безмолвствовал, груда бумаг  уменьшалась,  и
наконец Эпафродит записал последние цифры на доске.
     - Кончено, - произнес он серьезно. - Ступай.
     Силенциарий низко поклонился и покинул комнату.
     - Который час, Мельхиор?
     - Заступили полуночные часовые, господин!
     - Иди в сад к оливковой роще у моря и спрячься.  Когда  увидишь,  что
три челна вышли в мо