еного.
     Он решительно взглянул на Стимса.
     -  Если это  для вас, ну... скажем, -  не увеселительная поездка, как я
предполагал раньше, то зачем же вы идете в пустыню?
     Стимс поднял голову и заговорил громче обыкновенного:
     - Я иду  за  тем заманчивым  "Нечто", которое  окутывает тайной далекие
горы и  исчезает  по  мере  приближения к  ним. Если хотите  - назовите  это
наркозом  неизведанных  глубин. Человечество платит  ему дань непогребенными
костями в  самых  неудобных  закоулках  планеты.  В  авангарде  человечества
движутся полусумасшедшие чудаки с неугасимой  жаждой невероятного  в душе и,
время от  времени, -  как  кость собакам, -  бросают  плетущимся  сзади свои
ненужные  открытия, в  виде  материков,  островов,  или новых  истин. Самыми
счастливыми  были  древние  исследователи: они шли со смутной мечтой открыть
что-то вроде  Земного Рая, жаждая диковинных стран... И вот  тут-то меня еще
раз обокрали: наука  лишила меня наивной  веры в возможность таких открытий!
Но я все-таки иду; не верю,  а иду! Вдруг  - думаю,  - за этими горами, куда
еще  не  ступала  нога  культурного  человека, в  самом  деле,  есть  нечто,
знаете... такое... Хэ-хэ-хэ...
     Глаза Стимса  странно  сверкнули в темноте, а в его смехе  было  что-то
жуткое.
     Баренс  ничего не ответил:  его мозг упорно отыскивал  забытое название
психического   расстройства,   вызванного  излишествами   в  наслаждениях  и
относящегося к области навязчивых идей.
     Стимс наблюдал за ним: затем насмешливо улыбнулся:
     - Странно немножко - не правда ли?
     -  Нет,  все  в  порядке вещей!  -  торопливо  вышел из своего раздумья
Баренс,  -  при  некоторых... так  сказать,  свободных средствах,  я  и  сам
пустился бы...
     -  В  таком  случае,  -  перебил  его  Стимс,  -  не  хотите ли  завтра
отправиться  со  мной   на  несколько  дней  к  вершинам  на  западе,  чтобы
поохотиться за  таинственным  "нечто"?  Караван дальше не пойдет, потому что
там  нет  колодцев, и животные замучены.  Воду и провизию придется тащить на
себе. Нас будет  трое: я  беру с собой  этого  русского стрелка,  у которого
такая длинная и труднопроизносимая фамилия.
     - У меня на завтра намечены раскопки.
     -  Ну,  конечно, - мое эфирное  "Нечто"  должно пасовать перед научными
целями! - чрезвычайно вежливо согласился Стимс.
     Когда Баренс ушел, Стимс откинул полотнище палатки и долго  стоял лицом
к лицу с мраком. Опять,  точь-в-точь, как во время  разговора с Баренсом, он
сухо и коротко засмеялся...

2
     Илья Звенигородцев - так  звали  русского стрелка, нанятого  в Шанхае в
число  охраны каравана,  -  встал  рано, когда  еще  все  спали,  и  занялся
приготовлениями, чтобы сопровождать Стимса в намеченную экскурсию.
     Он побрился на ощупь - без зеркала; вылил на голову ведро студеной воды
и  занялся  своими  ногами: долго  мыл  и растирал  их,  а  затем  тщательно
перебинтовал икры колониальными гетрами.  В  его  заботливости к собственным
ногам сквозило  чуть ли не преклонение, и это было так понятно: жизнь  Ильи.
за  немногими  исключениями  была  почти  сплошным  походом,  где   упругие,
мускулистые  и  неутомимые  ноги  являлись  существеннейшим   из  шансов  на
существование.  Кроме  того,  картина спящего лагеря  с часовым  на  бугорке
слишком напомнила  Илье былые дни, когда с дальних  холмов  наползали  серые
цепи врага, и всяк подтягивался, готовясь к встрече жестокого дня.
     Шестнадцатилетним  гимназистом  Илью,  с  тяжелой  винтовкой  в  руках,
бросило   на   улицу   какое-то,   в   одну   ночь  образовавшееся,  местное
правительство,  которое призывало  все  население поголовно стать на  защиту
города от осатанелых банд людей, увешанных пулеметными лентами, - матросов и
дезертиров.
     Первыми  вышли  на  оборону  гимназисты  с лысым  директором во  главе,
который  был  настроен   торжественно,   говорил   прочувственные  слова   о
гражданском долге, и, к чести своей, - сам  вполне  верил этому... Трусливое
мещанство попряталось  в подполья или улепетывало в заимки.  Наступавшие, не
останавливаясь,  почти на  ходу, быстро перестреляли порозовевших от  мороза
мальчиков и занялись расправой в городе.
     Илье удалось прибежать домой, и тут старая, морщинистая женщина всунула
ему в руки узелок с провизией, перекрестила Илью, а сама, обливаясь слезами,
осталась у косяка... А Илья пошел огородами, пашнями, целиной...
     Потом он попадал  в разные отряды, где выучился  ругаться, стрелять без
промаха  и...  зверел.  Долго  он  ходил  по  Монголии  за   полусумасшедшим
человеком, по имени  Унгерн фон  Штернберг,  который поклонялся  Будде, брал
города и отдал столицу страны на  разграбление своим  войскам.  А потом было
опять бегство, Шанхай, панель - голод...
     И еще было сумасшедшее желание хоть на миг пожить так, как жили другие,
кто разъезжал на мягко шуршащих авто, пил вино в обществе красивых женщин за
толстым стеклом бара, - так близко и так далеко!..
     - Мистер Элия!
     Перед  сидевшим на ящике Ильей остановился маленький серый человечек, -
слуга Стимса.
     - Вам  хозяин посылает  чашку своего кофе и спрашивает, все ли готово к
экспедиции?
     - Благодарю! Все готово!
     Илья взял горячую чашку, залпом влил в себя обжигающее питье и поднялся
с ящика. В утреннем холодке он почувствовал приятное тепло во внутренностях;
бодрый и  сильный, он обвел взглядом далекий горизонт, точно вопрошая: - Где
тут путь к радостям человеческим?

3
     - Поистине, какое-то  сумасшествие овладело Стимсом... Иначе не может и
быть; ведь давно  уже  пора вернуться назад!  - так решил Илья, третий  день
шагая за своим хозяином к цепи гор, которые днем казались совсем близкими, -
ну,  рукой  подать!  -  а  вечером  окутывались  синей дымкой  и  как  будто
отдалялись.
     Илья решил напомнить Стимсу, что запаса воды и провизии  еле  хватит на
обратный путь. Стимс взглянул на него почти с яростью:
     - Что?!  Вы не хотите  идти дальше? Вы,  может быть, потребуете  у меня
расчета?
     Весь он был в страшном возбуждении, глаза горели.
     - Я вовсе  этого не говорю! - смущенное оправдывался Илья. - Я привык к
лишениям  и  не  боюсь их, я только хотел предупредить Вас, что  потом будет
тяжело!
     Стимс мгновенно смягчился.
     - Элия, я  знаю, - раньше смерть  так часто проходило  мимо Вас, что вы
теперь плохо верите, что ей когда-нибудь вздумается прямо  к вам обратиться.
Поэтому я и взял вас с собой... Так будьте же мне другом и поддержите меня в
моем  предприятии! Мне тут  нужно  найти нечто...  ну,  такое...  это трудно
объяснить, но оно чрезвычайно  важно  для меня! Если нам  удастся это, -  вы
будете обеспеченным человеком!  Так вы поддержите меня? Идет? - протянул  он
руку Илье.
     - Идет! -  Илья  пожал руку  с ощущением, что  он  первый раз  в  жизни
совершает выгодную сделку: ни один из вождей, за которыми он шел раньше,  не
сулил  столько!..  А  что  касается  этого  "нечто"  -  так  оно,  по   всей
вероятности, - какая-нибудь разновидность насекомого, которое водится только
в  этих  местах...  Мало  ли  чудачеств  у  миллионеров!..  Стимс не дал ему
закончить своей мысли:
     - Видите ли,  эти горы  по вечерам окутываются туманом, - должна быть и
вода! Вообще, мы там найдем все, что даже нечто такое... э...
     Чтобы меньше тратить драгоценной влаги, решено было двигаться по ночам,
а днем отдыхать...
     Они поделили воду и к вечеру с одинаковым рвением продолжали путь.
     Так они поступили  в странном  согласии  оба:  один,  потерявший вкус к
жизни, - весь в устремлении за туманной мечтой;  другой - чтобы завоевать ту
самую жизнь, от которой бежал первый.

4
     В жуткой "Пляске Смерти" Сен-Санса часы бьют полночь, а затем раздаются
глухие  шаги шествующей  Смерти.  В  лунном  сиянии валятся  кресты,  могилы
раскрываются, выходят  скелеты и в полных  загробной скорби звуках  изливают
невыразимую  в  словах тоску  по отлетевшей жизни:  еще раз  они  живут эхом
далеких  воспоминаний.  Пораженное  неизбывной  тоской  кладбище корчится  и
завывает в истомной муке...
     Мертвая Гоби оживает также, когда Смерть в красном  зареве раскаленного
солнца,  укутанная в пыльную  мантию,  на крыльях бури  несется  на  великое
кладбище царств и народов.
     Громадной багровой тенью она вырастает на горизонте и полнеба закрывает
складками  своего  платья.  Еще  не  слышно  завывания голодных волков бури,
которые скоро будут здесь, чтобы рассыпающимися стаями рыскать по пустыне за
видимыми только им тенями,  - но дуновение уже несется  впереди  них,  песок
начинает шуршать, и тогда кажется, что в пустыне слышны бесчисленные шаги. А
если  путник  будет поблизости гор, то после первого порыва ветра он услышит
дробный топот  скачущих  всадников;  то  осыпаются  камни с  растрескавшихся
вершин...
     Стимс потряс спящего Илью:
     -  Вставай!  Вставай  скорее:  женщина...  Илья приподнялся с  жесткого
камня,  на который  его  бросила  нечеловеческая  усталость ночного пути,  и
шершавой рукой протер глаза.
     -  Что?.. Какая женщина?.. Где?.. Он  ничего не понимал, потому что все
изменилось кругом до  неузнаваемости: ветер свистал в ушах, заунывно воющими
звуками наполнился воздух, - муть и темь...
     - Женщина на белом коне только что проскакала мимо  нас!  - в самое ухо
прокричал ему Стимс, покрывая голосом  рев  бури;  он трепетал  в невероятно
радостном возбуждении, - это конец пути; она приведет нас к людям! Слышишь -
нужно бежать за ней!
     Сильным  рывком  он  поставил  Илью на ноги  и, увлекая его  за  собой,
пустился бежать вдоль по скату.
     Еще  неопомнившийся  Илья  изо  всех  сил побежал с ним  рядом:  в  его
смятенной  голове перемешалось все, - буря,  напряженное  до  крайности лицо
Стимса, его ликующий возглас о близком конце пути и какой-то женщине, и Илья
стал точь-в-точь тем человеком, которого разбудили ночью  при зловещем  реве
пламени отчаянным криком:
     - Пожар!
     Стимс не  давал  ему опомниться:  в  удушающих  облаках пыли  то и дело
красноватым пятном мелькало его лицо, и он выкрикивал:
     -  Она  неслась,  как птица,  по равнине...  В  трех шагах от меня  она
остановилась и улыбнулась...  на ней была огненно-красная  мантия и убор  из
страусовых перьев  на голове... Ее лицо излучало сияние... Она сказала,  что
давно  ждет меня...  что  жрецы  в  храме  трижды приносили  жертвы  о  моем
прибытии...
     Точно ударили  Илью, -  он замедлил шаг: сумасшедший человек  находился
перед ним и нес дикие, сумасшедшие речи... Как он раньше не заметил этого?
     Стимс подскочил к нему и схватил за руки.
     -  Она сказала, что воины  с  сигнальными трубами  расставлены по  всем
высотам, чтобы известить о моем появлении!
     Илья остановился, тяжело переводя дыхание.
     - А! Ты не веришь?! - с криком набросился на  него Стимс, бешено колотя
кулаками, - не веришь?! Я и сам не верю... Но почему ей не быть?.. Почему...
     Вцепившись друг в друга, они вступили в исступленную  борьбу. Кто-то из
них поскользнулся,  и они вместе  покатились по  скату вниз. Клубок из  двух
тел,  подпрыгивая  на  неровностях, с  глухим шумом  грохнулся  с обрыва  на
камни...

5
     На  темной  поверхности   моря   безумия,   затопившего   мозг  Стимса,
расходящимися кругами заходили волны пробивающегося к поверхности  рассудка.
Стимс  открыл  глаза  и недоуменно  оглянулся: кругом шуршало и завывало,  -
будто волки... Он сел.  Перед ним лежал распростертый человек, может быть, -
труп...
     Где он? Ах да - Нечто!..
     В его  мозгу происходила какая-то  борьба:  мрак  безумия силился снова
втянуть в глубину  всплывшую золотую  рыбку разума,  и Стимс чувствовал, что
момент просветления будет короток.
     - Да, это - сумасшествие, - сознавал он без страха, и,  в  то  же время
ощущал подкрадывавшееся неодолимое желание начать хохотать, сперва - тихо, а
потом - все громче и громче...
     Напряжением  воли  он  подавил  коварное желание,  как опьяневший делец
заглушает хмель  в голове, чтобы  переговорить трезвым голосом  с  очень ему
нужным банкиром.
     Он  весь спружинился,  - у него  сейчас была только одна цель:  кончить
игру так, как должен был это сделать настоящий мужчина... А для  этого нужно
было свести все счеты и спокойно положить карты на стол...
     Он потрогал лежавшего без сознания Илью и убедился, что он дышит.
     - Парень шел  за мной,  не смущаясь, -  я ему  обещал...  - решил  он и
принялся за  единственное дело, которое еще был в состоянии совершить: вынул
книжку и стило и стал писать чек.
     К выведенной  единице  он  стал приписывать нули, и тут же  дьявольский
сарказм подсказал ему:
     -  С тремя нулями  Илья испытает  лишь краткое блаженство, с четырьмя -
превратится в тупого мещанина, с пятью - станет, пожалуй, крупным дельцом, а
с  шестью... сгорит,  как  я, и,  может быть...  -  тут  он  задумчиво потер
переносицу,  - может  быть, снова  снарядит  караван  на  запад,  в  поисках
невероятного...
     Он приписал шесть нулей, методично и точно сделал все остальные надписи
и тщательно приколол чек к рубашке Ильи.
     Правда,  тут  он  начал  спешить,  потому  что  волны  мрака  все  выше
поднимались в сознании.
     Затем,  со страшно  серьезным  лицом,  он  повернулся и пошел туда, где
ежесекундно  менявшие  облик  голодные  волки  песчаной  бури  с  завыванием
охотились за тенями, видимыми только им...
     На  Стимса  обрушивались  тучи  песку,  засыпая  его по  колени,  а  он
продолжал идти  к  таинственному "нечто", которое теперь, казалось, было уже
совсем близко...
     Ему чудилось,  что  он идет  не  один, а целая  армия  суровых мужчин -
начиная с сухощавых, одетых в легкую парусину тропических путешественников и
кончая укутанными в меха полярными исследователями - молча движется вместе с
ним.
     Стальные крылья  реяли  над ним в  воздухе,  и оттуда приникали к земле
острые, упорные взгляды, пилотов, отыскивающие следы таинственного "Нечто".
     Невиданные  растения-полуживотные   морских   пучин  и  рыбы,  покрытые
десятками  глаз,  шевелились,  когда  мимо  них  проплывали подводные лодки,
откуда опять выглядывали жадные глаза мужчины, влюбленного в "Нечто".
     Отплевываясь песком и задыхаясь, Стимс продолжал  идти. Наконец, ничего
не видя перед собой, он закружился на месте и упал.
     В этот  именно момент  его  потухающее сознание подсказало ему, что  он
достиг...

ТАЕЖНАЯ СКАЗКА
     Коновалов  с равнодушным  видом выслушал заявление  старого  приказчика
лесной  концессии,  что  контора,  вследствие  сокращения  летних  погрузок,
принуждена уволить двух  десятников  и выбор  пал на  Фетюкина  и на  него -
Коновалова.
     -  Не от  меня  это, Артемий  Иванович! Все это - новый  управляющий...
Осенью,  как  начнем  опять  работать,  - милости  просим  опять  к  нам!  -
сочувственно прибавил старший приказчик.
     Коновалов вышел и зашагал по направлению к своей землянке. На минуту он
остановился и устремил взгляд на чернеющие вдали маньчжурские сопки. Подошвы
их  уже  окутались вечерним  туманом,  и  лохматые  вершины  точно плыли  по
призрачным волнам.
     Большая птица бесшумно слетела  с  ближайшей  ели и  черным, исчезающим
пятном скользила к далеким  вершинам. За ними,  полные  ночных  тайн, лежали
широкие пади Хингана.  Сторожкий  марал пасся там в ночной тишине,  зелеными
огоньками  вспыхивали  в  чаще  глаза тигра, и среди буреломов  и  обомшелых
стволов  жила  старая  таежная сказка про безымянные ключики,  где лежит еще
никем не тронутое золото - ключи мира.
     Впрочем,  сказка эта иногда и покидала чащу тайги и приходила  к людям,
чтобы показать им свои неблекнущие одежды и умелой рукой разбросать перед их
глазами миражи счастья...
     В этот вечер она, по-видимому, уже  покинула свое тайное  лесное жилье,
потому что воздух был полон ее  дыханием  и тонкому  уху  слышался даже  еле
уловимый  шорох ее  платья,  когда  она  неосторожно задевала  за кустарник,
бесшумно скользя над пеленою тумана.
     Вероятно, поэтому и  Коновалов  в  ту минуту вспомнил  своего  прадеда.
Исходил  прадед якутскую  тайгу, вдоль  и  поперек изрыл ее лопатой. Добывал
немало золота и в несколько дней все спускал в кутежах...
     Резкий  паровозный  свисток  и  грохот  груженых  бревнами  платформ  с
железнодорожной  ветки  концессии толкнул  мысли  Коновалова  по  совершенно
другому направлению - к городу, куда теперь ему предстояло возвратиться.
     Опять бесконечные поиски работы, унизительное выстаивание в  передних и
шумная городская  жизнь... Блестя витринами магазинов  и разряженной толпой,
она  пронесется мимо него, оставляя ему лишь право издали ею любоваться и...
завидовать!

x x x
     Воздух  в землянке был сырой  и  спертый,  так  как  двери  нельзя было
держать открытыми: целые полчища мошкары устремлялись в нее на свет лампы. И
то  уже, несмотря  на предосторожности, набралось  множество всякого  гнуса,
липнущего к накалившемуся стеклу лампы.
     Сидя  на  нарах,  Коновалов  слушал  спотыкающуюся  болтовню  Фетюкина,
который, немножко под хмельком, размахивал руками и с  жаром уверял, что он,
Фетюкин, плевать хочет с высокого дерева на свое увольнение.
     - Уволили, ну... Будто только и работы,  что здесь...  в  концессии! Я,
брат,  все  равно не  пропаду, потому  - специальность  имею - парикмахер-с!
Отсюда... прямо катну в Харбин и - в  первоклассный салон - так и так, можем
по-всякому, а-ля фасон! Тут тебе сейчас и белый халат, всю артиллерию в руки
и - мальчик, воды!.. Мне, вот, тебя только жаль: за что тебя уволили?! Опять
же  - ты  ни к  чему  не  учен... А  по-настоящему,  все  это - кочергинские
штучки...  уж я знаю... Его самого уволить надо, а  не меня! Нет, ты  скажи,
Артем Иванович, есть справедливость на свете или нет?
     Коновалов не успел ответить, как в дверь постучали.  Фетюкин  вышел  на
середину комнаты и закричал:
     -  Что там антимонию разводить!? Заходи прямо, без доклада - мы люди не
гордые!
     За дверью послышалось оханье,  кряхтенье и удушливый кашель, а затем  в
землянку шагнула  темная  фигура мужчины, у  которого вместо лица были видны
только  клочья  черной,  с обильной проседью бороды  и нависшие  над глазами
густые  пучки  бровей. Он  кашлял  хрипло и  глухо, несколько  секунд  молча
разглядывая присутствующих.
     -  Ох-хо-хххо! Здравствуйте, милаи! Иду  это, ай - огонек светит,  дай,
думаю, попрошусь ночевать; авось, не прогонят больного старика... Тайгой все
шел, измаялся... Ох-хо-хххо!
     - Откуда идешь, старик! Сам ты  кто? - вдруг приняв начальственный тон,
напустился Фетюкин на старика.
     -  Промысловые мы, охотишкой промышляем... Вот, заболел дядя Ерема  и -
весь тут!
     - Какой ты, шут, охотник: у тебя и ружья нет?!
     - У ороченов осталось ружье-то. Две недели у них лежал, так и  пришлось
ружьишко им оставить.
     - Да ты  чего? - обратился  к Фетюкину  Коновалов, - пусть проспит ночь
человек; нам какое дело, кто и откуда!
     - Так-то  так, да мало ли тут всякой швали шатается... Ты посмотри, что
из него мошкары валит! Леший он из болота!
     - И мошкаре жить-то надо, -  смиренно ответил старик. - Всякая тварь от
Бога, мил человек!
     Старик водворился на нары. Коновалов разжег очаг и приготовил  ужин, не
забыв  и  старика  пригласить  покушать.  Фетюкин  уже   успел  забыть  свои
начальственный тон и вытащил бутылку водки.
     - Хлопни,  старче,  кружечку; первое лекарство  - как рукой снимет твою
хворь!
     К удивлению Коновалова старик  выпил жестяную кружку  не  поморщившись,
как воду, и принялся за еду с завидным аппетитом. С тех пор, как его пустили
ночевать, он и кашлять стал мало...
     Тут только Коновалов разглядел, что старик  был настоящий таежлый волк,
каких  ему приходилось видеть только на Олекме и на Амурских приисках, когда
Коновалов, тогда еще сын богат