Называл имена.
     Ты мне отвечала:
     - Ее искажают! -
     А я добавлял:
     Тем, что лучших сажают?!.

     Не верится даже,
     Что был я такой,
     Мальчишечка умненький,
     Школьник худой...

     Теперь понимаю,
     Как каждый вопрос
     Терзал тебя, мама,
     Пока я подрос...

     Скажи мне:
       - О чем я сегодня пекусь,
       зачем я опять
       в эти годы влекусь?
       Твой страх передался
       и мне навсегда -
       судить я не смею.
       Нас судит беда.


     Хотела себя
       ты сама убедить,
     Что сможешь ты верой
       идее служить -
     А я оправданье,
       и жертва нужна,
     Чтоб рухнула после
       глухая стена.
     Но знала ты правду -
       об этом я знал,
     И этим я страх
       на тебя нагонял:
     Чтоб где - то случайно
       чего не сболтнул...
     Румянец сердечный
       стекал с твоих скул...
     Но стоит л. мама,
       идее служить,
     Которую можно
       легко исказить!?.
     И вдруг в разговор наш
       вступал мой отец -
     Тут спору конец
       и идее конец!









x x x

     Ах, отцовский ножик,
     Ножик перочинный
     Взял без спроса, может,
     Посеял без причины.

     Потерял, не ведая,
     Что за это будет.
     Что другие беды
     Сразу мать забудет.

     Что за эту дерзость
     Крепко буду бит,
     Что потом до смерти
     Будет не забыт,
     Не забыт до смерти
     В памяти худой,
     Ножичек посветит
     Мне такой бедой.

     Вот поди ж ты ведай -
     Сколько бед трясло,
     А такие беды
     Горше, как назло.

     Что же тут поделать,
     Как мне мама быть,
     Видно нет предела
     Плакать и любить.



x x x

     О чем м ы с мамой говорили,
     Когда свой тощий суп варили...
     О чем с ней говорим теперь,
     Полуоткрыв немую дверь.

     Годы нас сближают все сильнее,
     Мне с тобой все проще говорить,
     Но о многом я сказать не смею,
     Без чего на свете не прожить.

     Значит, скоро-скоро будем вместе,
     И настанут годы прозапас,
     Волновать с земли не будут вести -
     Только то, что уместилось в нас.

     Ты тогда , наверное сумеешь
     Сделать, чтоб сумел тебя понять,
     Чуждое и горькое отсеешь,
     Ни на что не станешь мне пенять.

     Мама, как тебя мне не хватает,
     Значит, снова начинаю путь,
     Но встречает утро хомутами,
     Чтобы нашу встречу оттянуть.





x x x

     По-башкирски  дома вьюга
     Ходит в беленьких носках,
     Побелела вся округа,
     Поновела на глазах.

     Всюду белые бурнусы,
     Ледяные газыри,
     И следов неясных бусы
     С травкой желтою внутри.

     Может, это след надежды,
     Не нашедшей адресат,
     Может, белые одежды
     Подарить и ей хотят.

     Фиолетовые дали
     Полуслов и штемпелей
     Разобрать уже едва ли
     В белоснежности полей..

     Вот бы было, как хотела,
     Распустить носочки в нить,
     Все, что было - улетело,
     Все, что можно - сохранить.

     Но покрыто белым мраком,
     Что хотела, как звала,
     За оврагом с Аркам аком
     До фронтов страна легла.

     Ожиданье, ожиданье
     Колко, как кристаллы льда,
     Только весточка из дали
     Ненароком иногда.

     Мама, разве это было?
     Как остались живы мы?
     Ничего не сохранила -
     Только письма той зимы...

















x x x
     До чего морозно !
     От ледовой пыли
     Свет молочно-белый,
     Лунно-голубой,
     Мы в хатенке печку
     Крепко натопили -
     В ней угар остался,
     А не мы с тобой.

     Коротаем время
     На тропе скрипучей,
     А с угаром вместе
     И тепло ушло,
     У тебя терпенье
     Есть на всякий случай,
     Лишь немного грусти
     Добавляет зло.

     Расскажи мне снова,
     Как зимой ходила,
     На троих сестричек
     Лишь одно пальто,
     Под горой застыла
     Белая, как льдина,
     Растопить не сможет
     Белый плен никто.

     И откуда только
     Набралась ты силы,
     Что тебя держало,
     Что вело тебя?
     Ах, спросить бы раньше
     Что тут у могилы,
     Где сквозь прутья ветер
     Голосит, трубя.

     Мама, мама, помнишь,
     Как клинок поземки
     По пути, не глядя,
     След наш заносил,
     А порой гуляли
     Мы с тобой до зорьки,
     Но найти былое
     Не достанет сил.















x x x

     Как болело и гремело -
     Ни на день пожар не стих,
     Провиденье так велело:
     За тебя и за других.

     И осколки в нас летели,
     Угрожая на лету,
     Эти годы, в самом деле,
     Может, где-то нам зачтут.

     Мама, ты мне говорила,
     Что большая книга есть  -
     В ней рожденье и могила,
     За позор - по делу честь.

     И не сразу, но сбывалось,
     А вопрос терзал опять:
     Разве стоит даже  малость
     Жизни попусту отдать?!,

     Что возмездье - только радость
     На мгновение, на час,
     Эх, была бы мама рядом,
     Я б ее спросил сейчас:

     Не жалеешь, что болело
     И горело за других,
     И какое в жизни дело
     Выше горестей твоих?!,




x x x
     Мне нравились стихи
        Афанасия Фета,
     Вот это,
        например,
     И еще - вот это.
     Но меня на уроке
        Приводили в чувство:
     "Это искусство для искусства!"
     Ну, и что же в этом плохо, -
     Спрашивал я наивно снова
     И вылетал в коридор опять,
     Получив по сочинению...
          пять,
     Но... за грамотность, а
     За содержание - два!
     Повезло мне с учителями -
     Они не были стукачами,
     А бедная мама терпела,
     Ее вызывали то и дело
     В школу,
     Где я творил крамолу:
     То избил одноклассника
     Антисемита,
        а то
     Уж и вовсе не понять Садовского:
     Вслух заявил,
     Что не любит Маяковского.
     Боже милостивый, спасибо!
     Что когда умер Великий Вождь,
     Я, готовая к депортации вошь,
     Был в девятом только классе, -
     Хотя  ужасно опасен!!!
     Меня не успели они посадить,
     И я это все не могу забыть.
     Мама, я не просил прощения,
     Я, неразумный, все жаждал мщения
     За то, что жизнь тебе сокращал,
     За то, что то что думал, вещал.
     В "мелухе", где вор на воре,
     Умерла ты
       в больничном коридоре,
     И лаяли в этот час дворняги,
     Облаченные ложью коммуняги!
















x x x

     Ты мне Изи Харика читала -
     Сколько раз читал его потом!
     Словно ты со мной его листала -
     Вот стоит рна полке этот том.

     И любая нежная страница
     Голосом твоим оживлена,
     Для меня навеки в ней хранится
     Маминого голоса страна.

     Говорят, влюбленный не однажды
     Автор это все  читал тебе,
     И осталось в них томленье жажды
     И его раздумья о судьбе.

     Чуть начну читать - всегда бывает,
     Слышу голос твой -его строку
     Прошлое волшебго оживает,
     Будущее сбито на скаку.

     Эту книжку в тяжкую минуту
     От костра пятидесятых спас,
     Спрятал я под шарф ее, закутал,
     И тепло хранит она сейчас.

     В жизни ничего не пропадает =
     Даже голос и тепло сердец,
     Слышу, как больная и седая
     Харика читаешь под конец.




x x x

     Тот едкий страх
     Игольчатый еловый -
     Мой приговор пожизненный не будет
     Амнистии,
     Нет власти,
     Чтоб могла
     Ее мне объявить.
     Лишь я один
     Преодолеть его бы мог,
     Но только -
     Он в генах.
     Если б ты не понимала,
     Как страшен мир,
     В котором мы живем,
     Быть может, он в тебе
     Не смог бы прорасти,
     И метастазы
     Его
              тебя
     Тогда бы не убили,
     И мне бы ты его не подарила.
     Мой приговор пожизненный,
     Слепой...
     Вот эта ель ежистая
     Стоит над изгородью, камнем -
     Над могилой,
     И здесь он прорастает
     Сильный, колкий, разлапистый
     Смолистый и зеленый...




x x x

     Так нечасты наши встречи,
     Лист осенний путь устелит,
     И стволы торчат, как свечи.
     У последней. у постели.

     Полуржавая ограда,
     Порыжевшая калитка,
     Ах, пожалуйста, не надо, -
     Все понятно и обидно.

     Значит смерть уже прокралась
     В душу мне  совсем украдкой,
     И пройти всего осталось
     Мне до встречи вечер краткий.

     Будет лист один ложиться
     На облезлую скамейку,
     И наверно, побожится
     Клен на тихую семейку.

     И тогда узнаю, видно,
     Что же я на свете стою,
     Мы от боли и обиды
     Отдохнем тогда с тобою.





x x x
     Я люблю твои цветы,
     Что всегда сажала ты,
     Сквозь предзимний холодок,
     Свежевыпавший снежок
     Вот календулы каре
     И бархотцы во дворе.
     Собираю семена,
     Называю имена,
     С ними я давно дружу,
     У тебя их посажу.
     Мама, мама, не скучай,
     Все на свете невзначай,
     Не забудешь ты ни дня -
     Дел не столько у меня.
     Будем вместе каждый год
     Там, где время не течет,
     Где ни утра, ни цветов, -
     Я к тебе давно готов.










x x x

     Мама, мама,
     Как упрямо
     Я опять
     К тебе стремлюсь,
     Мама, мама,
     Это драма -
     Это горечь
     И искус,
     Это тихое причастье,
     Это едкая слеза,
     Это, может быть, и счастье,
     Коль его забыть нельзя,
     Записать и отмахнуться,
     И опять уйти в себя,
     Я к тебе хочу вернуться,
     По-сыновьему любя.









x x x

     Зря волновалась - посмотри:
     Сухое место, елка с вязом
     И от калитки фонари,
     Чтоб не искать, а выйти разом.

     Твоя предсмертная печаль,
     Твоя последняя тревога,
     И тех минут мне горьких жаль,
     Минут ли, как их было много...
     Здесь настигает тишина,
     Слышнее голос твой далекий,
     И нереальны валуна
     Награвированные строки.

     Ах, мама, все ты мне дала,
     А каждый шаг был зол и труден...
     И даже место заняла...
     Мы вместе вновь с тобою будем...









x x x

     Дичает вечное начало.
     Эпоха суетных скорбей.
     Пещера вновь укрытьем стала
     От современных дикарей.


     И спор опять решает сила,
     И повод в логику не впал,
     О, мама, разве ты спросила,
     О чем я двадцать лет кропал.

     Мне чести никакой не надо
     Ни ясновидца, ни творца,
     Ты понимала: день угадан
     В писаньях твоего юнца.

     Что ж ты от строчки отмахнулась,
     Что ж не поверила тогда...
     Другой была бы, может, юность...
     Да и преклонные года.

     Нельзя пренебрегать явленьем,
     Что высшим кем-то нам дано,
     Но поколенье с поколеньем
     У нас разведены давно.





x x x

     Мой дед не дожил до меня,
     ты, мама, говорила:
     - Вы вместе не были ни дня,
        но общее в вас было.

     И ты любила повторять,
     Что "вовремя он умер", -
     А я никак не понять,...
     Но эта мысль, как зуммер
     Всю жизнь тревожила меня
     И вот не отпускает,
     Когда умру, моя родня,
     Не так ли приласкает?!.

     Он не сидел, не пострадал,
     Он точно свет покинул,
     Так минным полем иногда
     Пройдешь, не тронув мину.

     Иди. Еще не вышел срок.
     Все па пройти в кадрили,
     Чтобы "пожить еще он мог"
     Потом не говорили.






x x x

     Память хранит, а проценты не платит -
     Те же вопросы, те же ответы,
     Целы доныне мамины платья -
     Время само выбирает приметы.

     Пушкинской пряди можно коснуться,
     Взглядом ощупать мазок Леонардо,
     Лист подержать, что исчиркал Конфуций,
     Мамины платья - больше не надо.

     И оживает прошлое сразу,
     То именины, то новоселье,
     Взгляд вспоминаешь. Тихую фразу,
     Что никогда не всплывали доселе.

     Детям и внукам платья чужие,
     Нечего вспомнить, бросить не больно,
     Будто на время их одолжили,
     Мне же их цвета даже довольно.

     Скоро почистят все чемоданы,
     Не сохранят уж подавно листочки,
     Что там в чужие дальние страны
     Память потащат папины дочки.

     Но все равно этот мир поменялся,
     Платья увидев, вычитав фразу,
     Вам он не плоским тоже достался,
     Может, поймете это не сразу.

     И вот тогда то лоскут лаская,
     И дорожа непонятным наброском,
     Вспомните вы эти бабкины платья,
     Что за полвека знал я подростком.

     Может, им место тоже в музее,
     Или заполнят голую память,
     Что опустилось с миром на землю,
     Грех в неразумном рвенье растратить.

















x x x

     Я напишу красивые стихи -
     Ложится снег, скрипучая тропинка...
     Ты не боишься сессии ВАСХНИЛ,
     Мне некуда сегодня торопиться.

     И я прочту тебе, что написал,
     Как прежде делал редко, очень редко...
     Красивые стихи про чудеса,
     И в них слова, как золотая клетка.

     Ты все поймешь - что мне нехорошо,
     Что спрятал я за них свою тревогу
     И потому опять к тебе пришел -
     Беда укажет к матери дорогу.

     Под падающей ржавою листвой
     Поговорим и помолчим о многом,
     И снова я услышу голос твой
     И наслажусь своеобразным слогом.

     А о стихах не вспомним - вот они,
     Как ни назвать, но в мире все едино
     Рифмуются и горестные дни,
     И пониманье матери и сына.





x x x

     Приходит время горьких трав,
     Расплаты и успокоенья.
     Зачем, зачем пора цветенья?
     Скажи, я прав или не прав?

     Как объяснить, как оправдать
     Несовместимое на свете...
     Страшна не смерть,
     А страшно умирать,
     Как умирала мама на рассвете...


     1977 -1992 гг



    Михаил Садовский.
    Доверие


     © Copyright Михаил Садовский
     Email: marksadovsky@hotmail.com
     Date: 05 Jul 2001
     Изд. "Власта", тУЛА, 1996


            (Книга стихов)
                  Москва 1996


ШЕСТИДЕСЯТНИКИ



x x x
     Нам по шестьдесят, шестидесятники,
     С нами все случилось, но давно,
     Мы и не прорабы, не десятники,
     А стареем с веком заодно.

     Как Арбат порой офонаревшие,
     Лишь напоминаем о былом,
     Это чуждо все народу здешнему,
     Впрочем и тому, с кем мы живем.

     Странные нелепые реликвии,
     Идеалов брошенных мешок,
     А какие замыслы великие
     Попросту стесал недолгий срок.

     Мы - анахронизм, как бестужевки,
     Грустью обрамленный анекдот,
     Февралем продутым и простуженным
     Эта боль утихнет и уйдет.

     Может новый век обескураженно
     В середине долгого пути
     Обнаружит нам подобных даже,
     Чтоб в свою историю внести.

     Власть всегда к таланту непочтительна,
     И надежд загубленных не счесть,
     На Руси вовек - людей не считано
     И всегда дороже жизни честь.
     1995


x x x
     Когда наш пращур добывал огонь,
     Пытаясь выжить в мезозойской смуте,
     Мечтал он и голодный и нагой
     О первобытном доме и уюте.

     Наследникам достался красный змей
     И стал незаменимым в нашей эре,
     Зачем?
                    Зажечь свечу?
                                           Спалить музей?
     Иль осветить дорогу вновь к пещере?!.


x x x
     Не мужское это дело воевать,
     Хватит верить, лицемерить,
     Хватит врать.
     Не мужское это дело убивать --
     Нам же Бог людей доверил
     Создавать.

     И солдат всегда с войны
     Хотел домой,
     Там, где он не боевой,
     А деловой.
     Где он женщину сумеет полюбить,
     Вознести, защитой быть, боготворить.

     Пусть воюет с генералом генерал,
     Он хоть в звездах,
     А мужчиною не стал,
     Потому что так и не сумел
     Понять:
     Не мужское это дело - убивать!


x x x
     Господь, взглянув на землю,
     Дивился чудесам:
     - И право: черт не дремлет
           покуда сплю я сам!
     О, люди, Бог ли с вами?
     Кто научил вас жить?
     Мне поклоняться в храме,
     а дъяволу служить!?.
     1990


x x x
     Ищем мы во всем лицо свое,
     Нам бы лишь огромные задачи,
     Бесполезных планов громоздье -
     Просто не умеем жить иначе.

     Все ногами вверх перевернуть
     По плечу рабочим и ученым,
     Северные реки вниз загнуть,
     "Белый дом" за утро сделать черным.

     Как поется: - "нам преграды нет!"
     Все сметем мы на пути к победе.
     Свой изобретем велосипед --
     Ну, и хрен с ним, если не поедет!


x x x
     В рамки черные закованы
     Телефонов номера,
     Смерть берет свое законное -
     Жизни грустная пора.

     Стала книжка телефонная
     Горьким кладбищем друзей -
     Все по форме в ней оформленно,
     Понапрасну не глазей.

     Как бетонные цветочницы,
     Светлой влагой дождевой
     Мне налить сегодня хочется
     Рамки черные слезой.

     Тех, кто живы и не скурвились,
     Знаю номер на зубок,
     А на мой не знаю скоро ли
     Черной рамочки замок?

     Стала книжка неподъемною -
     Дома я ее храню -
     Место темное укромное,
     Редко выношу к огню,

     Чтоб кладбищенской оградою
     Чей-то номер обнести,
     Чтоб шепнуть ему украдкою:
     "Ты прости меня; прости!"
     1991

x x x
     Жизнь мельчает, мельчает, мельчает,
     Каждый в ней тонет и выплыть не чает,
     Так это длится и длится века,
     Как же была эта жизнь глубока!
     Ведь до сих пор глубины ей хватает,
     А она тает лишь, тает и тает...
     1995


x x x
     Тишина выходит из предела,
     Где она таилась до сих пор.
     Память не крылом меня задела,
     Пронеслась по мне во весь опор.

     Не хватает слов для просторечья,
     И врагами сделались друзья,
     Но не в силах ничего отсечь я,
     От себя уйти не в силах я.

     Невозможно теми же руками
     Из того же новое лепить.
     Эта месть готовилась веками,
     Значит, этой боли не избыть.

     Не ищи прощенья этой кары,
     Все уже предвидено давно,
     Забывают каждый век Икары,
     Что подняться им не суждено.

     Скоро ли расплавится планета,
     Боли в ней критический заряд,
     Пусть века, расчистив место это,
     Мир жестокий вновь соорудят.

     Ни закрыть глаза, ни отвернуться,
     Ни сдержать набухший ураган,
     Только было б где душе приткнуться
     И во что-то верить, хоть в обман.
     1989


x x x
     Еще в неодоленной немоте,
     В мычании и жестах обнаженных
     И задолго до клятвы на кресте
     Мечтали о порядке и законах.

     Кухонной свары не преодолели,
     Она всего основа, как была,
     И нам страшна не шпага на дуэли,
     А беспардонный нож из-за угла.
     1995



x x x
     Помянем их - веривших свято.
     Помянем. Не нам их судить.
     И  как ни жестока расплата,
     Но жертву напрасно стыдить.

     Делами их мир не удобрен,
     Они оскопили страну.
     Помянем, но словом недобрым.
     Их память нас тянет ко дну.

     Вернем им наследство, не споря,
     Пускай пропадет залог,
     Есть точка отсчета для горя:
     30-х глухих потолок.
     Давайте на цыпочки встанем
     И тихо с застолья уйдем,
     Задвинем тяжелые ставни,
     Оплачем оплеванный дом.
     1995


x x x
     Не в том беда, что сами
     Вы мало развиты,
     Не в том, что лучше с вами
     Мне быть за три версты.

     Что можете вы просто
     Определить друзей
     Лишь профилем, прононсом
     И формою ушей.

     И что интеллигентом
     Назвали палача,
     Для вас донос, как рента
     И кисточка бича.

     И все аристократы,
     Как ни крути, хоть плач,
     Для вас, как взрыв гранаты.
     Или быку кумач.
     Когда вам верх блаженства
     Жить в мраке и грязи -
     Не бойтесь совершенства,
     Оно вам не грозит.
     1994


x x x
     Я с тобой навсег