ль считалась при этом данною: "То, что философы называли "обоснованием морали" и чего они от себя требовали, было, если посмотреть на дело в надлежащем освещении, только ученой формой твердой веры в господствующую мораль, новым средством ее выражения, стало быть, фактом, который сам коренится в области определенной нравственности; в сущности, даже чем-то вроде отрицания того, что эту мораль можно понимать как проблему, - и во всяком случае чем-то противоположным исследованию, разложению, сомнению, вивисекции именно этой веры"2.
   Этическая метафизика бедна содержательно и нормативно. Ее сильной стороной являются формализации. Мода на формализм проходит. Как утверждает К. Манхейм, "... приходит конец преобладанию формалистической этики над этикой содержательной. Говоря о формализме этики, мы имеем в виду те этические принципы, которые намеренно отказываются давать конкретные советы относительно того, что следует делать, и вместо этого сводятся к абстрактным формулам правильного и неправильного действия"1. Социологической основой формалистического мышления он считает мировоззрение, соответствующее "стадии социальной слепоты индивидов" в обществе с неплановой экономикой, свободой конкуренции и индивидуальным приспособлением. А. Хеллер отмечает: "Фундаменталистские этические теории ведут себя как религиозная мораль, даже если суть их моральных предписаний и целей нерелигиозная по своей природе"2. Она объясняет формализм теорий с позиций экзистенциального субъекта, "случайного индивида" как набора нереализуемых возможностей без телоса, без предзаданной модели поведения. Метафизическое кредо противопоставляется экзистенциальному выбору. Критика формализма отражает переориентацию этики, подтверждающей универсальность и законность некоторых норм, на проблемы личного выбора, самосознания, моральной психологии. Критическую оценку этического формализма разделяет П. Сорокин: "Трагедия моральных наук заключалась в том, что они давали только общие формулы, вроде императива Канта, неясные и чисто формальные"3. Социальной философии и этике недостает знания объективных связей и опосредствований между явлениями. Нормативная этика не может быть наукой в этом смысле слова.
   Согласно русскому философу И.А. Ильину, вопрос этики есть вопрос о содержании, а не о форме. Философия должна быть конкретной и по предмету, и по методу. Ее теоретическая позиция должна составлять единство с жизненными ориентирами, которые и гарантируют предметность  философствования. Другими словами, вначале быть, потом действовать, а после этого - философствовать. Он рассматривает этику как описательную теорию в противовес основанным на чисто понятийных конструкциях спекулятивным концепциям и приводит наблюдение о том, что самое легкое, самое непроизводительное и наиболее импонирующее множеству обывателей есть дедукция, а самое скромное и значительное - созерцающая интуиция. 
   А.Ф. Лосев сохраняет метафизику в качестве учения о добре и зле, свободе воли. Он понимает ее как учение о сверхчувственном мире. Это не наука, в строгом смысле слова, например психология и социология. Он ее отделяет от "произвольной метафизики", которая существовала во все времена, не имела определенных границ с мифологией, религией, наукой и искусством. Настоящая научная метафизика, которая есть "критика степени соответствия нашей мысли объективной реальности"1, имеет дело со сложным предметом, включающим интимнейшие переживания и находится в начальной стадии: "То, что составляет теперь предмет метафизики и что многим кажется непостижимым, без сомнения, станет самой точной и всеобще необходимой наукой в будущем"2. Рационального обоснования положения метафизики не имеют, по Лосеву. Научность метафизики вытекает из его понимания науки: "Наука всегда там, где возможно установление единых и вообще необходимых (по крайней мере, в пределах этой науки) принципов, всеми признаваемых как закон"3. А.Ф. Лосев убежден, что этика - одна из самых молодых наук.
   Итак, поступательное движение метафизики, в процессе которого она эволюционировала от мистицизма и онтологии к гносеологии и теории ценности, от религии к законам разума, от Платона до Канта, замедлилось, а может быть, и остановилось. Метафизически-спекулятивные конструкции восполняли пробелы в знаниях, "отвечали" за целостную картину мира, заключали в себе всеобщие абстрактные принципы, метафизическую триаду "истина, добро, красота". Все вещи должны были получить сверхъестественную санкцию, или санкцию разума, соответствовать своему понятию. Метафизика часто заполняла смысловой и этический вакуум. Она обосновывала этику как нечто космическое, божественное, общезначимое, разумное, надличностное. В настоящее время такие аспекты метафизики, как мистика, мифология, схоластический символизм, гностицизм, не воспринимаются всерьез. Многие им подобные вещи снесены на чердак философии. Эти философски интерпретированные суеверия показали свою суть.
   Метафизика эпохи модернизма постепенно устаревает. Во многих отношениях она уже превратилась в пошлость. Она не способна надлежащим образом воспринять и решить проблемы живых индивидов. Субъективная сторона морали, которая, по идее, должна быть взята вместе с ее объективной необходимостью, сведена к отдельным элементам, в частности способности суждения, мотивам, поискам консенсуса. Мыслится, что моральные принципы возникают благодаря теоретическому мышлению, в специальном контексте, в сфере квазирассудочной деятельности.
   "Метафизические вопросы" являются последней надеждой метафизики. Никакая частная наука на них не может ответить. Это вопросы о ценностях. Их задают именно потому, что горизонт индивидуального существования слишком узок, чтобы можно было дать ответ. Для решения этих вопросов требуется отталкиваться от целого, от самого широкого основания, привлекать самый широкий контекст, т.е. мыслить по-настоящему. Доходя до этих вопросов, метафизическая философия никогда не говорит правды, не берет на себя ответственность за провозглашенные принципы, не предлагает программы действий. По сути дела, здесь она смыкается с здравомыслием, подсказывающим, что от жажды благородных дел можно вылечиться.
   Итак, метафизика - это особый тип философско-теоретического мышления. История метафизики в европейской философии - это прежде всего история учений о бытии (онтология), затем гносеология и философия сознания, теория субъективности, а также решение теологических задач. Метафизика связана с религиозными убеждениями и воззрениями христианской Европы. Ее главные темы - сущность и явление, бытие и сознание, пространство и время, единство бытия, бесконечное и конечное, духовное бытие, проблема бытия и становления, соотношение единичного и всеобщего. Важнейший признак метафизического мышления - обращение к последним и всеобъемлющим основаниям всего сущего (Одно и Целое).
   Это философия первоначал, доктрина идей, образец унитарного и тотализирующего мышления, доктрина всеобщего единства, или упорядоченного многообразия, а также мистическое мышление о бытии, которое использует трансцендентные гарантии. Метафизика преувеличивает значение разума (сознания) и обеспечивает гегемонию определенных суждений, придавая им универсальный характер. Она начинается как теория идей (субстанциональности, единого, аксиомы, принципа и источника, с логического и онтологического постижения мира) и завершается теориями субъективности. Метафизическое означает также систематическое. Идея системы обусловливает "архитектоническую склонность" метафизической философии. Метафизические конструкции всегда восполняли пробелы в знаниях, "отвечали" за целостную картину мира.
   Философию зачастую принято отождествлять с метафизикой. В каком-то смысле для нее это, действительно, лучший способ самоидентификации, проводящий демаркационную линию между собственно философией и другими отраслями гуманитарного знания, частными науками. Вместе с тем многими метафизика оценивается как устаревшая, пошлая и больше невозможная философия. С середины XIX в. идея возврата к метафизике считается реакционной. Ее считают философской интерпретацией суеверий, хламом, который теперь остается только снести на чердак. Метафизика пророчествует о финальных целях и абсолютах, но не берет на себя никакой ответственности за практическое осуществление моральных принципов - известную метафизическую триаду "истина, добро, красота". Многие откровенно сожалеют об упадке метафизического мышления и надеются на его реставрацию в ближайшем будущем. Они полагают, что реалистичная философия скоро растворится в других науках. Отказ от метафизики может подорвать критическую функцию философии, а также целостное отражение действительности. И оппоненты, и сторонники метафизики указывают на то, что выйти из этой традиции непросто. Философские школы, которые намеревались ее преодолеть (например, лингвистическая философия, экзистенциализм), тем не менее остались в русле метафизических построений. Авторитет метафизики пошатнулся, но она все еще жива.
   Метафизическая философия, как правило, превозносит мораль, изображает ее в виде чисто духовного отношения к миру. Последняя есть продукт метафизического мышления. Действительность предстает как сфера господства идей, а человек -  как сознание и носитель идеи. Тем самым мысленно преодолеваются горизонты индивидуального существования. Наиболее существенные противоречия жизни разрешаются в сфере морали. Другими словами, социальные противоречия и конфликты сводятся к моральным коллизиям, борьбе идей, столкновению антагонистичных моральных принципов, которые стоят над схваткой действительных интересов и действительных борющихся сил. Последнее слово остается, таким образом, за идеологией.
   Метафизика учит, что мыслить по-настоящему - значит мыслить, опираясь на самые широкие, предельно широкие основания. Она не умеет сказать правды или всей правды об этих основаниях (принципах и ценностях), не может сказать, но на них указывает. Приступая к решению любых задач, метафизика предлагает иметь перед глазами целое и идти от целого к частностям. В метафизических рассуждениях единичное не может существовать вне целого. Метафизика может быть прогнозирующей, то есть заглядывающей в будущее, пророчествующей, а может быть и ностальгирующей, мечтающей о прошлом, бессильной что-либо изменить, сокрушенной и пессимистической.
   Существовали и все еще существуют причины, побуждающие к метафизическому мышлению. Так, например, оно дает чувство моральной уверенности, обещает полноту духовной жизни. Нравственные убеждения получают онтологическую достоверность. Помимо этого, в обществе всегда найдется некоторое число догм, которые принимаются всеми (или большинством) практически без обоснования и обсуждения. Метафизическое мышление свойственно традиционным обществам, является кульминационным моментом его культуры, его идеалом.
   Метафизический дискурс традиционно считается очень важным в этике. Метафизическими считаются проблема ценностей, добра и зла, вопрос о смысле жизни, о высших и конечных целях человека, о нравственных императивах, о смерти и бессмертии, о свободе и необходимости, о справедливости и другие. В настоящее время стоит вопрос о том, что этические проблемы больше не могут решаться метафизическими средствами и в метафизической плоскости. В качестве альтернативы  метафизической философии морали выдвигается социология морали.
   Опыт духовности, свойственный традиционному обществу, соответствует человеку моральному, или Homo humanis (moralis). Ему и его отношению к миру отдается предпочтение. По отношению к нему выстраиваются и другие образцы и типы отношений. Он символизирует человеческую сущность. За этим понятием стоит многофункциональная деятельность и целый комплекс нерасчлененных общественных связей. Традиционного индивида сменяет "случайный индивид", монофункциональная ролевая личность. Моральность и духовный опыт не являются для нее важнейшим видом деятельности. Это узкая и второстепенная сфера деятельности, отношения, которые не реализуются, нормы, которые не исполняются, идеалы, которые не осуществляются. Предпочтение отдается другим типам отношений, как-то: Homo politicus (гражданин), Homo farber (человек производящий, рабочий). Homo sapiens (человек разумный, теоретизирующий), Homo euconomicus (экономический человек, предприниматель), действующий ради прибыли, Consumer (человек потребляющий, покупатель). Мораль становится простым субстратом.
   Программа этического универсализма в этих условиях моралистична вплоть до полной утопии, чревата анархистскими последствиями, может парализовать институциональную жизнь и социальные нормы. Совершенно не очевидно, что она позитивно влияет на развитие кооперации и благожелательности. В такой же мере она может способствовать подъему ханжества и ригоризма.
   
   
3.2. ЯЗЫК МОРАЛИ
   
   Мораль как мыслительная, идеальная форма объективируется в языке. Лингвистические возможности морали исторически развиваются, описываются исторической семантикой и требуют своих историков языка. Мораль можно характеризовать как определенный способ использования языка. Это касается и обыденного языка морали, или оценочно-нормативных суждений, посредством которых люди выражают свою нравственную позицию и свое отношение к различным фактам и событиям, и теоретических утверждений, или концептуализации морали в философских и научных системах. Язык морали, или лектон (высказываемое), включает и обыденные, и теоретические суждения. Вместе с тем они отличаются друг от друга до такой степени, что теоретические лингвистические конструкции могут казаться бессмысленными: так, Эпикуру учителя словесности не могли объяснить, что означает "хаос" у Гесиода, а А. Шопенгауэр с заметным раздражением указывал, что нельзя говорить о душе "как о всем известной и хорошо аккредитованной особе, нет, она требует отчета в том, как философы дошли до этого понятия и какое право имеют они делать для него научное употребление"1. Философия подвергает критике обыденный язык морали и суждения здравого смысла. Рассогласование между теоретическим и обыденным языком морали полезно и допустимо, так как служит просвещению обыденного сознания и возводит его представления и суждения к осознанным аргументированным убеждениям. Философский язык - это специальная и большая проблема2.
   Ценностно нейтральная (академическая) философия, удовлетворенная, своим искусственным словарем и жаргоном, торжествуя над обычным словоупотреблением, одерживает кажущуюся победу, так как порывает с общественным мнением, уже не солидарна с жизнью общества. Разрушение средствами философии обыденного языка морали означает подрыв корневой системы и депопуляризацию моральной философии. Обыденный язык морали является главным языком общения и носителем такой важнейшей функции морали, как ее способность убеждать, воздействовать на сознание человека идеальным образом.
   Ценностный лектон выводит сложный рисунок социальных отношений. Так, древние греки, которые особенно ценили и обожествляли ткацкое искусство как нечто совершенно необычное и восхитительное, приравнивали произнесение слов к процессу ткачества. Создание и использование этого языка необходимо для познания явлений общественной жизни и дается усилием всего общества. Как отметил А. Дюпрон: "Для того чтобы познать явление коллективного порядка, нет другого пути, кроме концентрации усилий соответствующего коллектива. Иными словами говоря, чтобы действительно уловить неуловимое, нужно усилие всего человеческого общества"3. И он же подчеркивает, что "речей, надобных для этого, больше, чем лингвистических языков. Так, он указывает на словарь славы (погребальные речи, восхваление оружия), словарь чувств, социальных положений, словарь молчания.
   Древним актуальным языком европейской морали, по всей видимости, является язык классической культуры, который периодически "вбрасывается" в современность, или "припоминается". Он сохранил свое жизненное начало, искренность и многозначность, человеческую суть. С ним связана целая эпоха от Аристотеля до Данте, которая облагораживала человека, восхищалась им и приписывала ему разнообразные достоинства ума и души под именем добродетели. Он очень богат предикативными формами и именами существительными, как бы предрасполагает к формированию отвлеченных понятий и символов-аллегорий. Он беднее отглагольными формами, то есть средствами отображения деятельности и движения. Это один из универсальных языков, который заключает в себе и способ мироистолкования.
   Другой пласт языка морали представлен "библейским языком", соединяющим нравственные и религиозные значения. Изначально это простонародная лексика, способ выражения социально неполноправных, бедных и потому остро нуждающихся в будущем слоев, иносказательный стиль высказывания законспирированных амбиций, язык притчи - дидактического толкования типичных случаев. В отличие от языка классической культуры, с его подчеркнутой зависимостью от логики, "библейский язык" как бы нарочно алогичен, богат лаконизмами, удачными и незаконченными репликами, выстроен на магии слов, благоговении перед словом, какое возможно только у немых перед речевой деятельностью. Этот язык в целом принадлежит нериторической культуре, отличающейся от риторической культуры Демосфена и Цицерона, где основная масса людей не делает попытки к самостоятельным высказываниям, а слушает и трепещет от возвещенного слова. В данном языке нет инструментов анализа и классификации, как в классическом языке культуры, он инертен к социальным терминам. Вместе с тем он содержит средства возвышения и выведения в метафизическую плоскость ординарных явлений, помогает увидеть в морали тайну. О морали говорится как о трансцендентном, о чем можно узнать не прямо, а метафорически и обязательно субъективно, или понять "сердцем". На этом языке можно затрагивать неразрешимые и болезненные проблемы, высказываться о "закрытой возможности", о предмете, для которого нет никаких опытных оснований, мечтать и скорбеть, описывать внутреннюю дисгармонию. Требуется небольшой навык, чтобы постичь и этот универсальный язык в современных условиях.
   Следующая универсальная лингвистическая модель складывается в ХVI-ХVII вв., когда язык морали ассимилирует термины из области права и заметно политизируется. Философские и нравственные идеи находят свое выражение в таких понятиях, которые входят, например, в словарь Канта: природа, свобода, суверенитет (автономия), мир, право, народ, человечество, интерес, всемирная история, прогресс, всеобщая мораль, а также в понятиях "революция" и "цивилизация". Становится другим понятие мира. Иные контуры приобретает мировоззрение. Такой язык морали часто не удается отличить от юридического языка. Он получает подчеркнуто светский характер. В XIX в. происходит детрансцендентализация основных понятий. Язык морали превращается в инструмент гуманистической риторики, выражающей идеалы и ценности светского индивидуализма.
   Моральные аргументы, как правило, занимают важное место в публичных политических дебатах. Ценностный язык амбивалентен и полисемантичен. Противоречия связаны с самими словами, например справедливость, равенство, общественное благо, которые, в зависимости от контекста, могут означать что угодно. В нравственно-политической, социальной риторике теперь редко прибегают к сократовскому стилю красивой, сильной аргументации, приводящей к неизбежным выводам, не дающей спрятаться в иллюзорный мир. Напротив, возникает новая серия "божественных понятий", символизирующих неоспоримые ценности, таких, как время, деньги, рынок, полезность, экономика, экология, природа, права человека, свобода личности, демократия, закон, управляемый процесс. Старый стиль пророческой риторики (иногда ее называют параноидальной) рассматривают как "популизм", или экстремистскую фразеологию, призванную мобилизовать массы, и считают дурным тоном. Его охотно заменяют "инструментальной риторикой", строящейся на уважении к калькуляции, правилам и процедурам, ожидаемым и возможным последствиям1. В социально-психологическом смысле и с точки зрения языковых стандартов сокращается сфера при