из той части земного шара,  где  живут гараманты,
Солнце  представляется людям,  проходя у них над головой, не в виде объемной
громады, а в виде колеса  и, когда оно опускается под Овном, взору предстает
не  Солнце  целиком, а  только его половина.  Затем видно,  как оно уходит в
направлении  Марии,  покрывая  расстояние  до  нее  немногим  более  чем  за
девяносто один день и возвращаясь в такой же срок  вернувшись, Солнце уходит
под Весы, снова удаляется -- теперь уже в сторону Лучии -- и, появившись над
ней через  девяносто  один день с  небольшим,  еще  через  столько  же вновь
появляется над головой у гарамантов. И  эта область,  опоясывающая весь шар,
имеет всегда день равным ночи, куда бы ни направлялось Солнце  дважды в году
в ней наступает очень знойное лето и дважды короткая зима.
  Отсюда  следует  также, что из обеих  частей  земного шара между  двумя
воображаемыми городами и экватором Солнце видно по-разному, в зависимости от
удаленности их от полюсов и от экватора, в чем на основании сказанного может
отныне  убедиться  каждый  благородный  ум,  которому  неплохо  предоставить
некоторую возможность и самому потрудиться. Благодаря Божественному промыслу
мир устроен так, что  в результате обращения солнечной сферы вокруг  земного
шара шар  этот,  на  котором  мы  находимся,  в каждой  своей точке получает
столько   же  светового  времени,  сколько  и   теневого16.  О,  несказанная
Премудрость, так распорядившаяся, сколь скуден наш  ум, чтобы понять Тебя! А
вы, на пользу  и  на  радость кому  я  пишу, в  какой слепоте живете  вы, не
поднимая очей ваших ввысь к этим предметам, но вперив их в грязь собственной
тупости!

  VI. В предыдущей  главе было показано,  каким образом вращается Солнце,
так что  теперь можно перейти  к основной теме второй строфы канцоны. Вторую
строфу я начинаю с восхваления благородной дамы,  которую сравниваю со всем,
что пребывает  на земле,  отмечая, что  она -- самое совершенное творение из
всех видных на земле в те  часы, когда земля  освещается  Солнцем. Между тем
надо помнить,  что  астрологи делят часы на два вида1.  В первом  случае они
делят сутки на двенадцать дневных и  двенадцать ночных  часов  независимо от
продолжительности  дня   эти  часы  делаются   короткими  или   длинными   в
зависимости  от того,  насколько день и  ночь  удлиняется  или  сокращается.
Такими часами пользуется церковь, когда говорит  о Первом, Третьем, Шестом и
Девятом  часе,  и  называются  они  часами  временныґми.  Во  втором  случае
астрологи  исходят  из  того,  что,  хотя сутки и составляют двадцать четыре
часа,  тем  не менее  иногда день имеет пятнадцать  часов, а ночь -- девять
иная же ночь длится шестнадцать часов,  а  день --  восемь, в зависимости от
удлинения и  сокращения  дня  и  ночи, и называются  такие часы  равными.  В
равноденствие  и равные, и временныґе часы -- суть  одно  и то же,  ибо день
равен ночи.
  Далее, когда  я говорю: "Вселенских духов восхищенный хор  / На дольнюю
взирает  в  изумленье..." --  я  восхваляю  ее,  взятую саму  по себе  в  ее
совершенной природе. Я повествую  о том, что ею любуются небесные духи и что
наиболее  благородные  люди о ней  думают,  когда на сердце у них становится
отраднее.  Нужно сказать, что каждое небесное  разумение,  согласно книге "О
причинах", ведает и о том, что выше его,  и о том, что  ниже его2. Оно знает
Бога как свою причину  и знает как свое следствие  то,  что стоит  ниже  его
самого   а так как Бог  есть всеобщая  причина  вещей, небесному интеллекту,
которому  ведом Бог,  ведомо и все  в нем  самом, как это и подобает Высшему
Сознанию.  Таким  образом,  всякому  разумению  дано  познание  человеческой
природы,  поскольку  природа  эта предусмотрена  Божественным  разумом   и в
особенности  дано  это  познание  движущим  интеллектам,  ибо  они  являются
непосредственной  причиной  не  только  человеческой,  но  и  всякой  другой
природы   что  касается  человеческой природы,  то  они  знают  ее настолько
безукоризненно,  насколько  это  возможно, ибо являются  для нее  правилом и
образцом.  Если  же  созданный по  такому  образцу  и  обособленный  человек
все-таки несовершенен,  то  виной  тому не упомянутый образец, а материал, в
который   этот  образец   воплощается.  Говоря  поэтому:  "Вселенских  духов
восхищенный  хор  /  На  дольнюю  взирает  в  изумленье..." -- я хочу только
сказать,  что она создана  как идеал человеческой сущности,  предусмотренный
Божественным разумом,  а через него и  всеми  другими, особенно  ангельскими
интеллектами, которые вместе с небом участвуют в создании земных предметов.
  Продолжая эту  мысль, я добавляю:  "И в любящих --  ее благоволенье..."
Следует помнить, что каждое творение  более  всего стремится к совершенству,
которое утоляет его жажду и во имя которого в нем и возникает тяга к чему-то
определенному  это  и есть та  жажда, из-за которой наши радости кажутся нам
неполными    действительно,   не   бывает  в   этой  жизни  такого  большого
удовольствия,  которое могло бы  утолить в душе нашей жажду настолько, чтобы
мы отказались от живущего в нас стремления к совершенству. А так как дама, о
которой я говорю, и  есть это совершенство, я утверждаю, что к ней неизменно
обращены  мысли людей, которым тем радостнее,  чем полнее они  утоляют  свою
жажду,  ибо,  повторяю,  дама эта  совершенна  настолько,  насколько  вообще
человеческая  сущность способна  к  высшему  совершенству.  Далее,  словами:
"Любезна  столь  Всевышнему  она..."  -- я  показываю,  что  дама  эта среди
человеческих созданий более чем в высшей степени совершенна, ибо ей отпущено
больше  Божественных   благ,  чем  это  положено   человеку.  Отсюда   можно
предположить,  что,  подобно  тому  как  художник предпочитает  лучшее  свое
произведение всем остальным, так и Бог предпочитает всем другим человеческим
особям наилучшую из них  а так как щедрость Всевышнего не ограничена, любовь
Его  не  считается с тем, что положено приемлющему. Он  в Своих благодеяниях
превышает должную меру, даруя благородному созданию силы и притягательность.
Вот  почему я утверждаю, что Бог, дарующий благородной даме  бытие, сообщает
ей, возлюбя ее совершенство, такое  изобилие благ Своих, которое превосходит
меру, положенную нашей природе.
  Далее, основываясь на чувственном свидетельстве, я подкрепляю сказанное
словами: "Чиста душа ее". При этом должно помнить, что, согласно утверждению
Философа во второй книге "О душе", душа есть действие тела: будучи действием
тела, она же  является и его  причиной   а  поскольку, как  это  написано  в
добавлении к  книге "О причинах",  каждая  причина сообщает своему следствию
часть  благ,  которые  она  в свою очередь получает  от своей  причины, душа
сообщает и отдает своему телу часть благ, присущих ее причине, то есть Богу.
И коль  скоро тело дамы, о  которой  идет речь, столь удивительно прекрасно,
что оно вызывает в каждом  желание любоваться им, очевидно, что ее форма, то
есть ее душа,  управляющая  телом,  как  его  собственная  причина, чудесным
образом приемлет  от  Бога милостиво  даруемое Им  благо. Итак, ее внешность
(которая,  как  говорилось  выше,   в   ней  в  высшей  степени  совершенна)
доказывает,  превосходя  красотою меру,  положенную нашей  природе, что дама
эта, облагодетельствованная Богом, создана Им  как нечто благородное.  Таков
буквальный смысл первой части второго главного раздела.

  VII. Воздав хвалу благородной даме во  всем том, что касается ее души и
тела  вместе  взятых, я  перехожу  к  восхвалению  ее  души, которую сначала
рассматриваю  с той точки зрения, что благостность ее велика сама по себе, а
затем с той точки зрения, что благостность ее велика  для  других и обращена
на  пользу всему миру.  Начинается же эта вторая  часть  словами:  "Ты  даму
назови..."  Итак,  я  прежде  всего  свидетельствую,  что  "в  нее  нисходит
благодать  Творца...".  При   этом  надо  помнить,  что  Божественное  благо
направлено на все предметы и что иначе они не могли бы существовать  однако,
хотя  это  благо  исходит  от  одного  начала,  воспринимается  оно  разными
предметами   в  разной  мере.  Недаром  в  книге   "О  причинах"   написано:
"Изначальное  благо  ниспосылает  свои блага  на предметы  единым  потоком".
Каждый отдельный  предмет воспринимает лишь часть этого потока в зависимости
от восприимчивости и  сущности   наглядным примером тому  может служить  нам
солнце.  Мы видим, что  солнечный  свет,  который един и исходит из  единого
источника, воспринимается отдельными телами по-разному, как отмечает Альберт
в  книге  о  Разуме1.  Некоторые  тела  благодаря  наличию  в  них  большого
количества прозрачных элементов  становятся,  как  только на  них  посмотрит
солнце,  столь светлыми, что в результате увеличения количества света внутри
и на  поверхности их они начинают отражать  на другие тела яркий блеск, как,
например,  золото и некоторые камни.  Иные,  будучи  совсем прозрачными,  не
только принимают и не  задерживают свет, но, окрасив его в собственный цвет,
отдают другим предметам. Есть и такие, как, например, зеркала, которые столь
поразительно чисты и  прозрачны и становятся на свету так ослепительны,  что
побеждают гармонию  глаза и не  утомляя зрения  на них  невозможно смотреть.
Иные же, как, например, земля, настолько непрозрачны, что не впитывают почти
никакого света.  Так, отдельные, обособленные субстанции -- ангелы, лишенные
материальности и почти прозрачные  благодаря чистоте  их формы  человеческие
души,  хотя и свободные  от  материи,  но  все  же ею  ограниченные, подобно
человеку, по шею погруженному  в воду   животные,  душа  которых заключена в
материи, хотя  частично и  облагорожена  растения, минералы  наконец, земля,
которая  насквозь  материальна  и  потому  совершенно  чужда  и несоизмерима
первичной, простейшей и  благороднейшей благодати, единственно  разумной,  а
именно Богу,-- по-разному воспринимают благо от Творца.
  Мы   перечислили  здесь  предметы,  каждый  из  которых,  принадлежа  к
определенному  виду, обладает  общей  для данного  вида  степенью восприятия
Божественной  благодати   однако   можно  проследить  разные  степени  этого
восприятия: так, одна человеческая душа воспринимает  это  благо иначе,  чем
другая. В том, что касается  разума, восхождение и нисхождение происходит во
Вселенной путем почти незаметного перехода от ступени к ступени -- от низшей
до высшей формы и  от высшей  до  низшей, подобно тому как это наблюдается в
области чувств, тогда как между ангельской природой --  природой разумной --
и душой человеческой  нет промежуточной  ступени, но  одна как бы  незаметно
переходит в  другую  точно так же между человеком и совершеннейшим созданием
из  числа  диких зверей нет  промежуточных  ступеней  и  мы встречаем многих
людей, до такой степени подлых и низких, что они  кажутся просто скотами   в
такой же степени следует  полагать и  даже  быть уверенными,  что существуют
люди  настолько благородные и  возвышающиеся  над  остальными,  что  подобны
ангелам: иначе  человеческий род  не имел бы повсеместного продолжения, чего
быть не  может.  Таких людей  Аристотель в седьмой книге "Этики" и  называет
божественными  такова и эта благородная дама, в том смысле, что Божественная
сила нисходит в нее так же, как она нисходит в ангела.
  Далее, когда  я говорю:  "Кто этому поверить  не дерзает..."  -- я  это
доказываю на основании ее поведения, типичного для разумной души  поведением
обычно называют речи и поступки,  в  которых  Божественный свет сияет  всего
отчетливее.  При  этом  должно  помнить, что среди животных  только  человек
обладает даром речи2 и совершает действия и  поступки,  именуемые разумными,
ибо только он наделен разумом. Если  бы кто-нибудь  вздумал  мне  возразить,
уверяя, что некоторые птицы, в особенности сорока и попугай, разговаривают и
некоторые животные, как, например, обезьяны, совершают осмысленные поступки,
я  отвечу,  что  это неправда, животные не могут разговаривать  и  совершать
осмысленные поступки, ибо они не обладают разумом, которым и обусловливаются
все эти явления  и в животных нет начала этих действий, и они не знают,  что
это  такое, и потому не понимают,  что виденное и слышанное можно не  только
механически  воспроизвести, но  и обозначить. Посему, подобно тому как образ
тех  или  иных  тел воспроизводится  на поверхности какого-нибудь блестящего
предмета,  как  в зеркале,  а  телесный  образ,  изображаемый  зеркалом,  не
является самим телом, точно так же нереален и образ разума, то есть поступки
и речи, изображаемые или, вернее, представляемые дикой душой.
  Я  предлагаю тому, кто не верит мне на слово,  следовать за моей дамой,
дабы  узреть ее дела. Я предлагаю это не мужчинам, а женщинам, ибо им больше
пристало наблюдать за женщиной.  Я хочу, чтобы та, которая последует за ней,
поведала  потом  о  ее  речах  и  поступках и  о своем  впечатлении от  них.
Возвышенность  и сладостность  речей благородной дамы порождает в  уме того,
кто их слышит, любовное помышление3, которое я называю небесным  дуновением,
ибо начало его на небе и оттуда нисходит его смысл,  как было  сказано выше
из  этого и возникает твердая  уверенность  в  том,  что  жена  эта обладает
чудесною силой духа. Ее  поступки своей сладостью и своей широтой заставляют
любовь пробудиться и стать осознанной всюду, где по воле благой природы  уже
посеяны семена ее  могущества. Совершается же этот природный посев  так, как
это показано в следующем трактате.
  Далее, начиная со слов: "Ты даму назови..." -- я собираюсь повествовать
о том, как доброта и сила ее души  приносят благо и пользу другим.  В первую
очередь --  другим  женам: "Ты  даму назови  /  Лишь  ту благой,  в  которой
отразила / Она свой лик..."4  тем самым я предлагаю  им очевидный пример для
жен, любуясь которым и следуя которому они могут сами  стать в глазах  людей
благородными.  Затем я говорю  о том, как она  всем  людям  приносит пользу,
помогая нашей вере,  что превыше  всего другого полезна роду  человеческому,
будучи той верой, благодаря которой мы избегаем вечной смерти  и приобретаем
вечную жизнь. Она действительно помогает  нашей вере, ибо вера эта  основана
прежде всего  на чудесах,  совершенных  Христом, Который создал наш разум  и
пожелал,  чтобы разум этот  был меньше Его могущества, а после того, как  Он
был  распят,--  на чудесах, совершавшихся  Его именем  и  Его  святыми.  Она
помогает нашей вере,  ибо многие  настолько  упрямы, что глаза  их застилает
туман и они сомневаются в этих  чудесах и не могут поверить ни в одно  чудо,
не увидев его воочию. Она действительно помогает нашей вере, ибо сама она --
чудо, которое глаза человеческие могут  в любое время воспринять  и  которое
доказывает нам возможность и других чудес. Почему я в  заключение  и говорю,
что так исполнились "Вечного... веленья"  разума во  свидетельство веры  для
тех,  кто  живет  в наш  век. И  на  этом,  если брать ее  буквальный смысл,
заканчивается вторая часть второго раздела.

  VIII. Из всех проявлений Божественной премудрости человек -- величайшее
чудо: Божественная сила сочетала в нем три разные природы в единой форме1, и
тело  его должно  быть  тонко  сгармонировано, отвечая в пределах этой формы
всем почти  свойствам и  способностям  человека. Для  должного  соответствия
стольких различных органов друг  другу потребно большое согласие между ними
вот почему  среди  несметного  количества  людей встречаются  лишь  немногие
совершенные. И ежели это творение действительно столь необычно, то, конечно,
следует  помнить,  что рассуждать о  его  устройстве  не только вслух, но  и
мысленно  --  опасно,  от  чего  предостерегает  вопрос  Екклезиаста2:  "Кто
проникал в премудрость Божью, предшествующую всем вещам", а также другие его
слова:  "Ты не будешь  спрашивать о  том, что выше тебя, и не будешь  искать
того,  что сильнее тебя  но думай лишь о  том, что Бог тебе  приказал, и  не
любопытствуй  познать  другие  Его творения".  Итак, намереваясь  говорить в
настоящем,  третьем,  разделе   о  некоторых  особенностях  этого  творения,
связанных с тем, что очевидная красота благородной дамы является производным
от  благостности  ее души, я приступаю к этому робко и  неуверенно, стараясь
если  не полностью, то хотя  бы  частично распутать столь  запутанный  узел.
Иначе  говоря,  после  того  как  разъяснен  смысл предыдущего раздела,  где
восхваляется душа благородной дамы, надлежит  проследовать далее, к строкам,
в которых,  начиная  со  слов: "В  ее явленье радость  всех времен..."  -- я
восхваляю  ее тело.  Я  говорю,  что в  ее  облике  есть  что-то  от райских
наслаждений.  Среди  же  всех  прочих  наслаждений --  самое благородное то,
которое  есть  начало и конец всех остальных, а именно удовлетворенность, то
есть  блаженство    и  это  наслаждение  действительно  заключено  в  облике
благородной дамы. Взирая на нее,  люди  испытывают удовлетворение, настолько
краса  ее радует взор   однако  сладостное  наслаждение  перед зрелищем этой
красоты отличается от райских наслаждений, которые вечны.
  Полагая,  что меня  могли  бы спросить, где именно  в  благородной даме
явлен источник этого чудесного наслаждения, я различаю в ее особе две части,
в  которых  то,  что  нравится или  не нравится людям, проявляется  наиболее
отчетливо.  При  этом надо  помнить,  что  душа проявляет себя в  наибольшей
степени и с наибольшей тонкостью в той части, которую более упорно старается
украсить,--  в  человеческом  лице,  там, где  деятельность души  отражается
живее,  чем  в любом  другом месте   и благодаря исключительной  тонкости ее
проявлений, какую только позволяет ей собственная  материальная оболочка, ни
одно  лицо  на  другое  не  похоже,  ибо именно  в  этом  месте  сказываются
предельные возможности материи,  которые почти  у всех  различны. А  так как
душа особенно отражается  в глазах и в устах -- поскольку в этих двух местах
проявляются почти полностью все три природы души,-- она их по преимуществу и
украшает, прилагая все усилия к тому, чтобы  сделать  их  красивыми. Эта два
места  и есть  источники  названных  наслаждений,  как  явствует  из  текста
канцоны: "На очи и уста ее взирая..." Пользуясь прекрасным сравнением, можно
оба  эти места назвать балконами  дамы,  обитающей в  здании  тела,  то есть
балконами  души3   ибо именно  здесь она часто предстает  нам  как бы сквозь
прозрачное  покрывало.  Мы  видим ее в  очах  дамы настолько  явственно, что
всякий должным образом в нее вглядывающийся,  может распознать  то  чувство,
которым  она  в  это время  охвачена. Посему,  поскольку  человеческой  душе
свойственны шесть  чувств, о которых упоминает Философ в своей "Риторике", а
именно благодарность, преданность, жалость, зависть,  любовь и стыд, душа ни
одним из них не может быть  охвачена без того,  чтобы образ этого чувства не
появился в окне очей,-- если  только это чувство, с  его великой  силой,  не
замкнется внутри.  Ведь  нашелся же человек,  вырвавший у себя  глаза, чтобы
внутренний его позор не  проявился наружу, как об этом сообщает поэт Стаций,
говоря  о  фиванце  Эдипе4:  "Он в вечной ночи  растворил  проклятие  своего
позора".  Страсть  бывает видна  и  на  устах,  словно  цвет предмета сквозь
стекло.  И  смех  не есть ли вспышка  душевной радости,  отражение того, что
происходит внутри? Потому-то мужчине и подобает оставаться сдержанным, когда
на  душе  у  него  радостно:  умеренно  смеяться,  соблюдая  благопристойную
серьезность  и ограничивая движения своего лица  женщина же, поступая  таким
образом,  будет  выглядеть   скромной  и  не   распущенной.   Именно  так  и
предписывает вести себя "Книга о четырех главных добродетелях"5: "Пусть твой
смех не переходит в хохот", то  есть  в громкое куриное кудахтанье. О, сколь
чудесен смех моей госпожи, всегда звучавший только для глаза!
  И  я  г