ы сами по
себе, природа вещей подчиняются принципу и должны определяться одними лишь
понятиями, представляется если не невозможным, то по крайней мере очень
нелепым. Как бы дело ни обстояло здесь в действительности (исследование
этого вопроса еще предстоит нам), во всяком случае отсюда ясно, что
познание из принципов (самих по себе) есть нечто совершенно иное, чем
познание чистого рассудка, которое, правда, также может предшествовать
другим знаниям в виде принципа, но само по себе (поскольку оно имеет
синтетический характер) не основывается на одном лишь мышлении и не
заключает в себе общего согласно понятиям.

Если рассудок есть способность создавать единство явлений посредством
правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по
принципам. Следовательно, разум никогда не направлен прямо на опыт или на
какой-нибудь предмет, а всегда направлен на рассудок, чтобы с помощью
понятий a priori придать многообразным его знаниям единство, которое можно
назвать единством разума и которое совершенно иного рода, чем то единство,
которое может быть осуществлено рассудком.

Таково общее понятие о способности разума, насколько можно разъяснить его,
совершенно не прибегая к примерам (которые будут даны в дальнейшем).

                     В. О логическом применении разума

Обычно проводят различие между тем, что познается непосредственно, и тем,
что выводят лишь посредством умозаключения. То, что в фигуре, ограниченной
тремя прямыми линиями, имеется три угла, познается непосредственно; но то,
что сумма этих углов равна двум прямым, выведено лишь посредством
умозаключения. Так как мы постоянно нуждаемся в умозаключениях и потому
совершенно привыкли к ним, то в конце концов мы перестаем замечать это
различие и, как, например, в случае так называемого обмана чувств, считаем
непосредственно воспринятым то, что в действительности выведено лишь путем
умозаключения. В каждом умозаключении есть основное положение, затем
положение, вытекающее из него, т. е. вывод, и, наконец, заключение
(Consequenz), которое неизбежно связывает истинность вывода с истинностью
основного положения. Если выведенное суждение содержится в основном
положении таким образом, что может быть выведено из него без помощи
третьего представления, то заключение называется непосредственным
(consequentia immediata); я предпочел бы назвать его рассудочным
заключением. Если же кроме знания, положенного в основу, для получения
вывода необходимо еще другое суждение, то такое заключение называется
умозаключением. В суждении все люди смертны уже содержатся суждения
некоторые люди смертны, некоторые смертные суть люди, ничто не смертное не
есть человек, и потому все эти суждения суть непосредственные выводы из
первого положения. Положение же все ученые смертны не содержится в данном
положении (так как понятие ученый вовсе не входит в него) и может быть
выведено из него лишь с помощью посредствующего суждения.

Во всяком умозаключении я мыслю с помощью рассудка прежде всего правило
(major). Во-вторых, с помощью способности суждения я подвожу некоторое
знание под условие правила (minor). Наконец, разумом я a priori определяю
свое знание посредством предиката правила (conclusio). Отношение между
знанием и его условием, выражаемое большей посылкой как правилом,
определяет собой различные виды умозаключений. Следовательно, видов
умозаключений, как и видов суждений, может быть именно три, поскольку они
отличаются друг от друга по способу, каким они выражают отношение знания в
рассудке; эти виды суть категорические, гипотетические и разделительные
умозаключения.

Если, как это нередко случается, вывод задан как суждение, чтобы
посмотреть, не вытекает ли он из уже данных суждений, посредством которых
мыслится совершенно иной предмет, то я ищу в рассудке утверждение этого
вывода, а именно не находится ли оно в рассудке при определенных условиях
согласно общему правилу. Если я нахожу такое условие и если объект вывода
можно подвести под данное условие, то вывод вытекает из правила,
действительного также и для других предметов познания. Отсюда видно, что
при построении умозаключений разум стремится свести огромное многообразие
знаний рассудка к наименьшему числу принципов (общих условий) и таким
образом достигнуть высшего их единства.

                       С. О чистом применении разума

Можно ли изолировать разум, и если можно, то представляет ли он собой
самостоятельный источник понятий и суждений, которые возникают
исключительно из него и через которые он имеет отношение к предметам, или
же разум есть только подчиненная способность придавать данным знаниям
некоторую, а именно логическую, форму, способность, благодаря которой
рассудочные знания подчиняются друг другу, а низшие правила -высшим
правилам (условие которых охватывает условие первых), насколько этого можно
достигнуть путем сравнения их, - вот вопрос, которым мы пока должны
заниматься. Многообразие правил и единство принципов в самом деле требуются
разумом для того, чтобы привести рассудок в полное согласие с самим собой,
подобно тому как рассудок подводит многообразное [содержание] созерцания
под понятия и тем самым придает многообразию связность. Однако такое
основоположение не предписывает объектам никакого закона и не содержит в
себе основания возможности вообще познавать и определять объекты, как
таковые. Оно только субъективный закон управления тем, чем располагает наш
рассудок, закон, требующий, чтобы мы путем сравнения рассудочных понятий
сводили общее применение их к возможно меньшему числу их, но это не дает
нам права придавать указанному правилу также объективную значимость и
требовать от самих предметов такого согласия, которое было бы удобно нашему
рассудку и содействовало бы его расширению. Короче говоря, вопрос состоит в
следующем: содержит ли разум a priori, сам по себе, т. е. чистый разум,
синтетические основоположения и правила и каковы могут быть эти принципы?

Формальный и логический образ действия разума в умозаключениях уже в
достаточной степени указывает, на каком основании будет покоиться его
трансцендентальный принцип в синтетическом познании посредством чистого
разума.

Во-первых, умозаключение направлено не на созерцания, чтобы подводить их
под правила (как это делает рассудок посредством своих категорий), а на
понятия и суждения. Следовательно, если чистый разум и направлен на
предметы, то все же он не имеет непосредственного отношения к ним и к
созерцанию их, а относится только к рассудку и его суждениям, которые уже
прямо обращаются к чувствам и их созерцаниям, чтобы определять их предмет.
Следовательно, достигаемое разумом единство не есть единство возможного
опыта, а существенно отличается от последнего как единства, достигаемого
рассудком. Основоположение, согласно которому все, что происходит, имеет
причину, вовсе не есть положение, познаваемое и предписываемое разумом. Оно
делает возможным единство опыта и ничего не заимствует из разума, который
без этого отношения к возможному опыту, исходя из одних лишь понятий, не
мог бы предписать такого синтетического единства.

Во-вторых, разум в своем логическом применении ищет общее условие своего
суждения (вывода), и само умозаключение есть не что иное, как суждение,
построенное путем подведения его условия под общее правило (большая
посылка). Так как это правило в свою очередь становится предметом такой же
деятельности разума и потому должно искать условия для условия (посредством
просиллогизма), восходя настолько, насколько это возможно, то отсюда ясно,
что собственное основоположение разума вообще (в его логическом применении)
состоит в подыскивании безусловного для обусловленного рассудочного знания,
чтобы завершить единство этого знания.

Но это логическое правило может сделаться принципом чистого разума только
при допущении, что если дано обусловленное, то вместе с тем дан (т. е.
содержится в предмете и его связях) и весь ряд подчиненных друг другу
условий, который поэтому сам безусловен.

Но такое основоположение чистого разума совершенно очевидно имеет
синтетический характер, так как обусловленное аналитически относится к
какому-нибудь условию, но вовсе не к безусловному. Из этого основоположения
должны возникать также различные синтетические положения, совершенно
неизвестные чистому рассудку, так как он имеет дело только с предметами
возможного опыта, знание и синтез которых всегда обусловлены. Если
безусловное действительно существует, то его можно особо рассматривать с
точки зрения всех определений, которые отличают его от всего
обусловленного, поэтому оно должно дать материал для некоторых априорных
синтетических положений.

Однако основоположения, вытекающие из этого высшего принципа чистого
разума, должны быть трансцендентными в отношении всех явлений, т. е.
эмпирическое применение этого принципа никогда не может быть адекватным
ему. Следовательно, этот принцип совершенно отличается от всех
основоположений рассудка (применение которых полностью имманентно, так как
предметом их служит только возможность опыта). В трансцендентальной
диалектике перед нами стоит задача разрешить следующие вопросы: имеет ли
основоположение, согласно которому ряд условий (в синтезе явлений или же
мышления, направленного на вещи вообще) простирается до безусловного,
объективную истинность или нет и какие следствия вытекают из него для
эмпирического применения рассудка? Или, быть может, такого объективно
значимого основоположения разума вовсе нет, а есть только логическое
предписание- восходя ко все более отдаленным (hohern) условиям,
приближаться к полноте их и тем самым вносить в наше познание высшее
возможное для нас единство, достигаемое разумом? Не принимается ли эта
потребность разума по недоразумению за трансцендентальное основоположение
чистого разума, который слишком поспешно постулирует в самих предметах
такую беспредельную полноту ряда условий? Какие недоразумения и иллюзии
могут в последнем случае проникать в умозаключения, которые заимствуют свою
большую посылку из чистого разума (и эта посылка, быть может, представляет
собой скорее petitio, чем постулат) и восходят от опыта к его условиям? Эти
вопросы мы будем решать, исходя из источников трансцендентальной
диалектики, глубоко скрытых в человеческом разуме. Мы разделим эту
диалектику на два главных раздела: в первом из них мы исследуем
трансцендентные понятия чистого разума, а во втором- трансцендентные и
диалектические умозаключения чистого разума.


                       ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ ДИАЛЕКТИКИ


                                КНИГА ПЕРВАЯ


                         О ПОНЯТИЯХ ЧИСТОГО РАЗУМА

Каковы бы ни были обстоятельства, при которых возможны понятия из чистого
разума, во всяком случае они получаются не одной лишь рефлексией, а путем
умозаключений. Рассудочные понятия мыслятся также a priori до опыта и для
целей его, но они не содержат в себе ничего, кроме единства рефлексии о
явлениях, поскольку они необходимо должны принадлежать к одному возможному
эмпирическому сознанию. Только благодаря им становится возможным знание и
определение предмета. Следовательно, они прежде всего дают материал для
умозаключений, и им не предшествуют никакие априорные понятия о предметах,
из которых можно было бы вывести их путем умозаключений. Объективная же
реальность их основывается исключительно на том, что они составляют
интеллектуальную форму всякого опыта, и потому их применение всегда может
быть указано в опыте.

Самый термин понятие разума уже указывает на то, что такие понятия не дают
ограничивать себя сферой опыта, так как они относятся к такому знанию, в
котором всякое эмпирическое знание составляет лишь часть (быть может, это
знание есть возможный опыт или его эмпирический синтез, взятые в целом) и к
которому не может подняться никакой действительный опыт, хотя он и входит
всегда в него. Понятия разума служат для концептуального познания (zum
Begreifen), подобно тому как рассудочные понятия -для понимания (zum
Verstehen) (восприятии). Если понятия разума содержат в себе безусловное,
то они касаются чего-то такого, чему подчинен весь опыт, но что само
никогда не бывает предметом опыта; это есть нечто такое, к чему приводит
разум в своих заключениях из опыта и соответственно чему он оценивает и
измеряет степень своего эмпирического применения, но что само никогда не
входит в эмпирический синтез как его составная часть. Если, несмотря на
это, такие понятия имеют объективную значимость, то они могут называться
conceptus ratiocinati (правильно выведенные понятия), если же они не имеют
объективной значимости, то они возникают по крайней мере благодаря
видимости выведения и могут называться conceptus ratiocinantes (умствующие
понятия). Однако так как этот вопрос должен быть решен прежде всего в
разделе о диалектических выводах чистого разума, то мы еще не можем
принимать его во внимание, но предварительно, подобно тому как мы назвали
чистые рассудочные понятия категориями, мы обозначим новым термином также и
понятия чистого разума, а именно назовем их трансцендентальными идеями, и
приступим теперь к объяснению и обоснованию этого названия.

                 ПЕРВОЙ КНИГИ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ ДИАЛЕКТИКИ


                               РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ


                              Об идеях вообще

Несмотря на большое богатство нашего языка, мыслящий человек нередко
затрудняется найти термин, точно соответствующий его понятию, и потому этот
термин не может сделаться действительно понятным не только другим, но даже
и ему самому. Изобретать новые слова- значит притязать на законодательство
в языке, что редко увенчивается успехом. Прежде чем прибегнуть к этому
крайнему средству, полезно обратиться к мертвым языкам и к языку науки,
дабы поискать, нет ли в них такого понятия вместе с соответствующим ему
термином, и если бы даже старое употребление термина сделалось сомнительным
из-за неосмотрительности его творцов, все же лучше закрепить главный его
смысл (хотя бы и оставалось неизвестным, употреблялся ли термин
первоначально точь-в-точь в таком значении), чем испортить дело тем, что
останешься непонятым.

Поэтому если для определенного понятия имеется только одно слово в уже
установившемся значении, точно соответствующее этому понятию, отличение
которого от других, близких ему понятий имеет большое значение, то не
следует быть расточительным и для разнообразия применять его синонимически
взамен других слов, а следует старательно сохранять за ним его собственное
значение; иначе легко может случиться, что термин перестанет привлекать к
себе внимание, затеряется в куче других терминов с совершенно иными
значениями и утратится сама мысль, сохранить которую мог бы только этот
термин.

Платон пользовался термином идея так, что, очевидно, подразумевал под ним
нечто не только никогда не заимствуемое из чувств, но, поскольку в опыте
нет ничего совпадающего с идеями, даже далеко превосходящее понятия
рассудка, которыми занимался Аристотель. У Платона идеи суть прообразы
самих вещей, а не только ключ к возможному опыту, каковы категории. По
мнению Платона, идеи вытекают из высшего разума и отсюда становятся
достоянием человеческого разума, который, однако, утратил теперь свое
первоначальное состояние и вынужден лишь с трудом восстанавливать путем
воспоминаний (которые называются философией) свои старые, теперь весьма
потускневшие идеи. Я не собираюсь заниматься здесь исследованием
литературы, чтобы установить точный смысл термина идея у этого великого
философа. Замечу только, что нередко и в обыденной речи, и в сочинениях
путем сравнения мыслей, высказываемых автором о своем предмете, мы понимаем
его лучше, чем он сам себя, если он недостаточно точно определил свое
понятие и из-за этого иногда говорил или даже думал несогласно со своими
собственными намерениями.

Платон ясно видел, что наша познавательная способность ощущает гораздо
более высокую потребность, чем разбирать явления по складам согласно
синтетическому единству, чтобы узреть в них опыт; он видел, что наш разум
естественно уносится в область знаний так далеко, что ни один предмет,
который может быть дан опытом, никогда не сможет совпасть с этими знаниями,
и тем не менее они обладают реальностью и вовсе не есть химеры.

Платон находил идеи преимущественно во всем практическом, т. е. в том, что
основывается на свободе, которая в свою очередь подчинена знаниям,
составляющим истинный продукт разума. Черпать понятия добродетели из опыта,
принимать за образец источника знания (как это действительно сделали
многие) то, что в лучшем случае может служить разве лишь примером
несовершенного объяснения, - значит превращать добродетель в какую-то
изменчивую в зависимости от времени и обстоятельств, не подчиненную никаким
правилам, двусмысленную нелепость. Между тем всякий знает, что, когда ему
кого-нибудь представляют как образец добродетели, подлинник, с которым он
сравнивает мнимый образец и единственно по которому он его оценивает, он
всегда находит только в своей собственной голове. Этот подлинник и есть
идея добродетели, в отношении которой все возможные предметы опыта служат,
правда, примерами (доказательством того, что требования, предъявляемые
понятиями разума, до известной степени исполнимы), но вовсе не прообразами.
Из того, что человек никогда не будет поступать адекватно тому, что
содержит в себе чистая идея добродетели, вовсе не следует, будто эта идея
есть химера. В самом деле, несмотря на это, всякое суждение о моральном
достоинстве или моральной негодности возможно только при посредстве этой
идеи; стало быть, она необходимо лежит в основе всякого приближения к
моральному совершенству, на каком бы отдалении от него ни держали нас
препятствия, заложенные в человеческой природе и неопределимые по своей
степени.

Платоновская республика вошла в пословицу как якобы разительный пример
несбыточного совершенства, возможного только в уме досужего мыслителя.
Брукер считает смешным утверждение философа, что государь не может
управлять хорошо, если он не причастен идеям. Между тем было бы гораздо
лучше проследить эту мысль внимательнее и осветить ее новыми исследованиями
(там, где великий философ оставил нас без своих указаний), а не отмахнуться
от нее как от бесполезной под жалким и вредным предлогом того, что она
неосуществима. Государственный строй, основанный на наибольшей человеческой
свободе согласно законам, благодаря которым свобода каждого совместима со
свободой всех остальных (я не говорю о величайшем счастье, так как оно
должно явиться само собой), есть во всяком случае необходимая идея, которую
следует брать за основу при составлении не только конституции государства,
но и всякого отдельного закона; при этом нужно прежде всего отвлечься от
имеющихся препятствий, которые, быть может, вовсе не вытекают неизбежно из
человеческой природы, а возникают скорее из-за пренебрежения к истинным
идеям при составлении законов. В самом деле, нет ничего более вредного и
менее достойного философа, чем невежественные ссылки на мнимопротиворечащий
опыт, которого вовсе и не было бы, если бы законодательные учреждения были
созданы в свое время согласно идеям, а не сообразно грубым понятиям,
которые разрушили все благие намерения именно потому, что были заимствованы
из опыта. Чем в большем соответствии с этой идеей находились бы
законодательство и управление, тем более редкими, без всякого сомнения,
сделались бы наказания, и вполне разумно утверждать (как это делает
Платон), что при совершенном строе они вовсе не были бы нужны. Хотя этого
совершенного строя никогда не будет, тем не менее следует считать
правильной идею, которая выставляет этот maximum в качестве прообраза,
чтобы, руководствуясь им, постепенно приближать законосообразное
общественное устройство к возможно большему совершенству. В самом деле,
какова та высшая ступень, на кот