Н.В.Клягин - ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИН.В.Клягин
ЧЕЛОВЕК В ИСТОРИИ
оглавление
ВВЕДЕНИЕ                                                                         
                           
ГЛАВА I. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ КАК БИОСОЦИАЛЬНАЯ «ПРОГРАММА»
Смысл человеческого существования 
Эстетические чувства 
Нравственные установки 
Религиозные представления 
Интеллект 
Экономическое и политическое поведение 
Некоторые выводы 
ГЛАВА II. СОЦИУМ КАК ИСТОЧНИК «ПРОГРАММ» ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ 
Материальная история общества 
Генезис языка 
Генезис религиозных представлений 
Генезис нравственности 
Генезис искусства 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ    
 


Введение
Природа человеческой личности по причинам разного характера интересовала 
мыслителей на протяжении всей цивилизованной истории: достаточно очевидно, что 
человеку было важно понять, что он представляет собой среди объектов природного 
и социального мира, в чем состоят конечные причины его существования в бытии. В 
Новое время интерес человека к самому себе, его саморефлексия привели к созданию 
целых учений, объединяемых понятием особой дисциплины: философской антропологии. 
В нашу задачу не входит детальный анализ соответствующих философских 
концепций[1], однако некоторые общеметодологические соображения и сомнения на их 
счет хотелось бы высказать.
Человек, занимающийся философским самоанализом, находится, с одной стороны, в 
выгодном положении: так или иначе, но исследовательский материал (т.е. сам 
человек) находится у него прямо «под руками». Это всегда создавало впечатление 
обманчивой доступности предмета изучения, который вроде бы всего лишь ожидает 
своего полного описания и раскрытия, а успех последнего уже как будто бы зависит 
главным образом от способностей и компетенции разработчика. Слов нет, 
доступность объекта изучения — удачное обстоятельство. Но много ли оно дает? Мы 
вовсе не стремимся высказать простой скептицизм по поводу успехов человека в 
деле самопознания, тем более что такие успехи все-таки были начиная с семи 
греческих мудрецов. Однако причины для определенного скепсиса имеются, только 
они лежат далеко не на поверхности.
Взглянем на методологическую проблематику человеческого самопознания с несколько 
другой стороны. Положим, исследователь анализирует природу и назначение 
человеческих ценностей, например, духовных: в чем состоит основа морали? каков 
источник религиозных чувств и представлений? зачем возникают в нас эстетические 
пристрастия? откуда берутся интеллектуальные качества личности? —список можно 
продолжить. Итак, человек анализирует все эти вопросы, но он сам как личность 
состоит из определенных интеллектуальных качеств, он подвержен разного рода 
эстетическим пристрастиям, он по возможности живет в согласии с законами морали, 
и наконец, он погружен в смутные суеверия, развивающиеся порой в высокие 
религиозные чувства. И ничего сверх этого человек, в сущности, в себе не 
содержит (в данном случае имеется в виду, разумеется, круг очерченных примеров).
Складывается довольно своеобразная ситуация: пользуясь укоренившимися в себе 
эталонами, человек пытается измерить сами эти эталоны, не имея материала для 
сравнения. В результате получается что-то вроде тавтологии и выводы 
обескураживают. Оказывается, например, что религия — это вообще не предмет 
анализа, а содержание веры; соответственно источник религиозных представлений 
носит своего рода потусторонний характер. (Заметим, что мы отнюдь не критикуем 
такие выводы — мы лишь обращаем внимание на их ограниченность: в самом деле, на 
трансцендентное можно списать все непонятое.) Далее, очень похожим образом 
оказывается, что в основе человеческой нравственности лежит, к примеру, некий 
категорический императив, своего рода планковская величина морали, не подлежащая 
дальнейшему разложению, т.е. некий приказ, не поддающийся обсуждению (в 
известном смысле, что-то тоже потустороннее). Здесь аналитические способности 
применимы лишь до известного предела. Эстетические ценности вообще балансируют 
между категориями прекрасного и безобразного, которые даны человеку в чувствах, 
анализу не поддаются и хороши именно в этом качестве (в том смысле, что нельзя 
разъять гармонию). Наконец, интеллект — это, по общему убеждению, умение 
упорядочить представления о мире, чтобы сделать последний более пригодным для 
человека. Возможно, это так, но возникает вопрос: почему же столь выгодным 
свойством до человека не обзавелись иные животные? Вероятно, об интеллекте, 
морали и т.д. можно судить и по-другому, но мы, собственно, вели речь вот к 
чему.
Человек, занимающийся саморефлексией, по существу оказывается в ситуации, 
описываемой теоремами Гёделя, согласно которым средствами самой логической 
системы нельзя показать ее непротиворечивость и полноту. В нашем случае это 
можно переформулировать следующим образом. Человек, вооруженный определенным 
комплексом понятий и представлений, пытается анализировать сам этот комплекс и, 
по Гёделю, имеет проблематичные шансы на успех. Задаваясь вопросом: что я такое? 
— но невольно приходит к мысли, что все, из чего он состоит, — это и есть то, 
что он такое. Он — мыслитель, нравственное и религиозное существо, он — деятель 
истории и многое другое. Однако, на наш взгляд, интерес представляет вопрос: 
откуда и зачем все эти качества взялись у человека? Трудно поверить, что они 
появились только для того, чтобы человек из них состоял. Скорее его состояние — 
это конечный побочный продукт процесса, так сказать, мало «интересующегося» 
состоянием человека. Конечно, хотелось бы разобраться в природе подобного 
процесса, но здесь возникают те же методологические сложности в духе Гёделя.
С чем сравнить человека, чтобы по возможности объективно понять природу его 
особенностей в мироздании? Человек, тривиально говоря, представляет собой живую 
функционирующую систему — следовательно, и сравнивать его надо с другими живыми 
функционирующими системами, т.е. с животными, вероятно. Каким образом 
современный человек приобрел свои многочисленные и достаточно уникальные 
свойства? Очевидно, необходимо заглянуть в его историю, рассматривая последнюю 
не как «самонаводящуюся» прелюдию к современному бытию человека, а как некий 
стихийный и «непредумышленный» процесс, побочным следствием которого явилось 
современное состояние человека. При этом история, как известно, вовсе не была 
историей отдельных индивидов — она всегда была историей социума, и, 
следовательно, надо объяснить, почему история социума отпечаталась на отдельных 
индивидах так, что они превратились в современных людей со всем комплексом их 
свойств.
С научной точки зрения было бы перспективно смоделировать человеческую личность 
каким-нибудь кибернетическим способом, чтобы понять, как и для чего возникли 
черты психики типичного человека, но для начала, очевидно, следовало бы понять, 
что именно мы собираемся моделировать и какие исходные установки надо положить в 
основу моделирования. Пока же современные компьютеры представляют собой всего 
лишь цифровые машины. Это само по себе не так уж плохо, потому что 
физиологическая работа человеческого мозга как будто построена на принципах, 
близких принципам устройства компьютеров. Но компьютер без программ — достаточно 
ограниченное устройство, а математические методы всего лишь обеспечивают язык, 
форму программ, но никак не их содержание. Содержание программ (их характер и 
цель) задается компьютеру извне и отнюдь не вытекает из его электронной природы 
(вопрос в действительности, конечно, сложнее; например, способность делать выбор 
заложена в сами принципы действия компьютеров, но вот критерии содержательного 
выбора все-таки задаются извне). Можно предположить, что человеческий мозг как 
своего рода природный компьютер также программируется извне — проще сказать, в 
процессе социального воспитания, а еще раньше — в процессе социальной истории и 
биологической эволюции.
В этой связи решимся остановиться на метафорическом сравнении мозга с 
компьютером (это сравнение родилось вместе с кибернетикой) — и даже больше: на 
сравнении с компьютером всей человеческой личности. Но нас будет интересовать, 
конечно, не метафора сама по себе, а содержание, назначение и происхождение 
«программ», которыми руководствуется человек в жизни. Сперва, разумеется, 
предстоит выяснить, действительно ли такие «программы» существуют. Это 
достаточно сложный философский вопрос.
Допустим, человек в истории и индивидуальной биографии функционирует как своего 
рода автомат, подчиненный некоему комплексу программ поведения. Но в таком 
случае человек в конечном счете не имеет свободы выбора в формах своего 
существования, а это еще следует показать, прежде чем делать общие выводы об 
автоматизме и запрограммированности человека. При этом человек — вовсе не 
компьютер, не машина для решения математических и иных прикладных задач, так что 
анализ его как «автомата», по-видимому, заведомо весьма сложен. Попыткам такого 
анализа мы и предполагаем посвятить монографию.
Глава I. Человеческая личность как биосоциальная «программа»
Смысл человеческого существования
Как отмечалось во Введении, общий вопрос о том, представляет ли собой человек 
своего рода живой запрограммированный автомат, прежде всего требует решения 
более частного вопроса: имеет ли человек свободу выбора в своих поступках? На 
первый взгляд подобный вопрос кажется попросту праздным. Всем хорошо известно, 
что в элементарной обыденной жизни человеку приходится делать выборы форм 
поведения практически ежедневно: куда пойти, чем заняться, как решить ту или 
иную производственную задачу, с кем дружить и с кем враждовать, что купить, 
наконец, и как найти средства существования — перечислять примеры можно очень 
долго. И дело не ограничивается обыденной жизнью.
В истории случались эпизоды, когда группы личностей делали исторические выборы, 
заметно меняющие судьбы их социумов. Это имело место, например, во время Великой 
французской революции, во время нашей революции 1917 года, во время перестройки. 
В более отдаленные времена также имелись прецеденты: к примеру, индийский поход 
Александра Македонского в известном смысле был волюнтаристским шагом — 
потребность в экспансии для войска Александра, видимо, существовала объективно, 
но выбор Индии как ее объекта представляется в некотором смысле произвольным, 
поскольку эта страна не только не угрожала македонской державе, но и вообще 
имела мало связей с Грецией. Объяснить поступок Александра можно: об Индии 
ходили слухи как о богатой стране. Но вот объяснить единственность выбора Индии 
как объекта нашествия уже сложнее: в принципе, Александр мог бы отправиться к 
скифам или в верховья Нила. Аналогичные проблемы ставят личности Наполеона, 
Гитлера и, вероятно, ряда других деятелей. В общем складывается впечатление, что 
при желании можно найти примеры свободного поведения человека не только в быту, 
но и в истории. К таким примерам мы еще будем возвращаться, а сейчас отступим к 
более общей теме.
По-видимому, сознательному существу, каким является человек, при выборах форм 
поведения следует иметь представление о конечных целях своих поступков. В мелких 
бытовых примерах, которые мы вскользь упомянули, с конечными целями поступков 
ситуация достаточно ясна. Она ясна и в примерах с историческими выборами, 
поскольку деятели от Александра до Гитлера, в сущности, производили их, 
руководствуясь мотивами бытового плана, только масштабы были позначительней. 
Если рассуждать по существу, то исторические деятели заботились о приумножении 
жизненного пространства и разного рода имущества, но аналогичные задачи в 
микромасштабах решают в быту и обычные люди. Позже мы вернемся к видимой свободе 
выбора образа действия в указанных рамках, а теперь поставим вопрос по-другому: 
имеет ли человек свободу выбора в своей жизни вообще и имеет ли какой-то 
сознательный смысл существования в этой жизни?
Философски рассуждая, здесь нелегко прийти к простому положительному ответу. В 
самом деле, цель какого-либо поступка, по-видимому, заключена в его результате. 
Положим, каменщик строит дом, чтобы его построить, чтобы он был. Тут цель и 
результат налицо, как и во многих аналогичных случаях. А что может быть целью и 
результатом человеческого существования вообще? Проще сказать: зачем человеку 
жить? Банальность этого вопроса вовсе не снимает его серьезности. Здесь нам 
придется затронуть ряд тривиальных тем, от которых, правда, нельзя отвлечься.
Каждый человек появляется на свет абсолютно без учета собственной воли — 
вдобавок в момент рождения ее у человека, разумеется, и нет. Следовательно, свое 
бытие в мире человек начинает без какого-либо осознанного назначения. Цель 
существования ему еще предстоит обрести, сориентировавшись в реалиях, опыте и 
установках других людей, социума в целом. Можно, конечно, существовать, просто 
двигаясь по течению жизни, но такой вариант обсуждать вообще неинтересно: он 
господствует в животном мире и мало что дает для понимания специфики человека. 
Более интересен вариант, при котором человек, обогатившись опытом социума, 
находит для себя какую-то сознательную цель существования. Но какой она может 
быть в принципе?
Допустим, человек может принять участие в продолжении человеческого рода. Но, 
во-первых, подобная задача нередко выполняется на уровне инстинктов и 
привлечения сознательных целей здесь, вообще-то говоря, не требуется, а 
во-вторых, встает вопрос: зачем, собственно, продолжать человеческий род? 
Понятно, у человека, подчиненного инстинктам самосохранения и продолжения рода, 
выбора попросту нет, но задуматься, зачем им подчиняться, все же не мешает. 
Трудно представить, что целью существования человека и человечества является 
простое самовоспроизводство: очевидно, в таком случае оно представляет собой 
какую-то самоцель, начисто лишенную осознанных конечных причин. Это нетрудно 
показать серией «детских» вопросов: зачем жить человеку? — чтобы продолжить свой 
род; — а зачем его продолжать? — чтобы он продолжился и дальше; — но зачем эта 
безответная цепь поколений? — чтобы человечество было всегда; — а зачем ему 
быть, тем более всегда? — видно будет...
Однако человечество, разумеется, не является простым самовоспроизводящимся 
конгломератом: его воспроизводство, помимо прочего, служит необходимой 
биологической основой для воспроизводства социальной жизни и, так сказать, 
здания культуры. Но опять же возникают наивные вопросы: зачем воспроизводить 
социум и культуру? Во-первых, для отдельного человека они имеют значение очень 
недолго, пока человек жив; а во-вторых, если оставить отдельную личность в 
стороне, то какой смысл может иметь существование цивилизованного социума, так 
сказать, во Вселенной и вообще в мироздании? Согласимся, что все эти вопросы 
звучат несколько демагогически, но так или иначе они интересовали философов 
издавна. По-видимому, никакой конечной цели существования человеческая 
цивилизация во Вселенной специально не преследует. Допустим, человечество 
уцелеет-таки на Земле и когда-нибудь осуществит космическую экспансию. Но зачем 
ее осуществлять? Чтобы заселить людьми Вселенную? Но чему служат все эти усилия 
в конечном счете, если отвлечься от тавтологического ответа насчет того, что они 
нужны для самосохранения человечества? Сразу встает новый вопрос: зачем его 
сохранять?
Нам представляется, что позитивного ответа на вопрос о смысле существования 
человека и человечества найти пока нельзя. Подчеркнем, что речь идет о неких 
конечных причинах человеческого существования, после открытия которых дальнейшие 
вопросы отпали бы. Текущие ответы на вопросы о целях человеческого бытия всегда 
есть, но они порождают новые вопросы по схеме дурной бесконечности. Так 
современному человечеству надо элементарно выжить, накормить голодных, устроить 
свою жизнь на планете без войн и прочих катаклизмов, побороть болезни и т.д. За 
всеми этими делами людям, разумеется, не до вопросов о смысле своего бытия, и 
это понятно. Но представим, что все прикладные задачи обитания на планете 
человечество как-то решило. После этого его непременно заинтересуют некие 
конечные цели своего существования — в противном случае людей ожидает та или 
иная форма стагнации, «растительного существования». Нам думается, что с этими 
конечными целями человечество попадет в ситуацию дурной бесконечности.
На практике это отнюдь не плохо: людям вновь и вновь найдется, чем заняться, но 
от подобных занятий конечная цель существования не станет более осмысленной. 
Вероятно, для вечно занятого повседневными проблемами социума ничего страшного 
не произойдет, но мы интересовались несколько другой темой. Получается, что 
бессмысленно родившийся человек должен получить у бессмысленно (в конечном 
счете) существующего социума представления о назначении своего существования. 
По-видимому, это малоперспективно. Мы вовсе не ведем речь к философскому 
пессимизму и не считаем, что все «суета сует, — все суета!» «и нет ничего нового 
под солнцем» (Екклесиаст, 1; 2, 9), тем более что нового в человеческой истории 
хватало. Мы всего лишь хотели выразить мысль, что конечная причина человеческого 
существования пока необнаружима. Разумеется, эта проблема имеет несколько 
схоластический характер: какая разница, зачем жить, если все равно деваться 
некуда? Однако в теоретическом плане отрицательный ответ на вопрос о смысле 
человеческого существования представляет некоторый интерес.
В самом деле, если по большому счету человек сам не знает, для чего живет, то 
никакого значительного смысла у него не может быть даже и в обыденном 
существовании: как говорится, так, текучка. И свободно выбирать поступки ему 
особо тоже не приходится, раз жить его научил социум и далее, в сущности, именно 
он, его стереотипы производят через человека выбор образа действия. Как это 
выглядит в деталях, мы разберем позже, а сейчас сделаем лишь один общий вывод. 
Если смысл жизни у человека отсутствует, значит, он живет без осознанного 
назначения и функционирует очень похоже на автомат. Попробуем показать, что 
имеющиеся у человека установки существования очень похожи на своего рода 
программы, мало зависящие от воли и сознания самого человека.
Эстетические чувства
Попробуем начать с установок, хуже всего поддающихся анализу и данных человеку в 
слепых ощущениях. Речь идет о разного рода эстетических представлениях, природа 
которых, в сущности, малопонятна: они общеизвестны, сильны и всюду описаны, но 
вот их основа и назначение остаются достаточно туманными. Разумеется, эстетика 
прекрасного, невыразительного и безобразного, возвышенного и низменного и т.д. 
успешно разрабатывалась с античных времен, но традиционная эстетическая мысль 
схватывала эстетические категории как данность, как готовое достояние 
цивилизованного (и отчасти предцивилизованного) человека, что сильно 
ограничивало возможности понимания происхождения и назначения эстетических 
чувств и представлений. Причина подобного положения вещей объясняется тем 
обстоятельством, что до настоящего века серьезных данных о происхождении 
человеческой психики вообще было крайне мало и в эстетическом плане они 
ограничивались сферой мифологии и художественного творчества доцивилизованных 
людей, но их мифология и художественное творчество также рассматривались как 
данность, хотя и древняя.
Возьмем, например, природу физической красоты человека, отталкиваясь прежде 
всего от внешности женщин европейского типа. Идеальными здесь представляются 
особы ростом 170-180 см (габариты топ-моделей, близкие параметры кроманьонских 
женщин из французского местонахождения абри де Кро-Маньон эпохи ориньяка IV, 
около 25 тысяч лет назад). Объем бедер, длина конечностей и прочие размерности 
подобных женщин кажутся наблюдателю гармоничными, и встает вопрос: почему? Ответ 
тут может быть примитивно