претендует  на  субстанциальное
самоутверждение личности, т.е. на самоутверждение в  вечности.  Покамест  мы
еще ничего не говорим о частичном или ущербном  бытии  личности.  Мы  сейчас
говорим только о личности как таковой, об ее существе и природе. И явно, что
жизнь личности в этом смысле есть не что иное,  как  религия.  Но  это  есть
отражение и воплощение интеллигенции вообще. Как же отражается и воплощается
она в своих отдельных трех диалектических этапах? Явно,  что  и  религиозная
сфера  должна  отразить  на  себе  эти  три   этапа,   по   общему   правилу
диалектической парадейгматики. И  нетрудно  догадаться,  что  воплощенностью
познания  и  науки  в  этой  сфере  будет  не  что  иное,  как   богословие;
воплощенностью же воли и поведения,  нормированной  деятельности  и  в  этом
смысле "морали"  будет  религиозное  поведение  и,  в  частности  и  главным
образом, - обряд. И что же будет воплощенностью в сфере религиозной третьего
этапа интеллигенции, чистого чувства, объективным аналогом которого является
художественный образ? Я утверждаю, что это есть сфера мифа, мифологии.  Ведь
художественный образ есть возвращение к наивной действительности, когда  уже
кончились  хлопоты  субъекта  по  отысканию  законов  случайного   бытия   и
достигнуто успокоение после бесконечных усилий согласовать свое поведение  с
нормой.  В  чистом  чувстве,  этом  субъективном  корреляте  художественного
образа, достигается вновь наивное равновесие интеллигенции, и человек как бы
вновь становится ребенком, у которого разрешены и все проблемы знания, и все
нормы  поведения.  В  мифе  также  мы  находим  растворенность  учительного,
"теоретического"  момента  религии   (создающего   в   своем   изолированном
проявлении - богословие) в "практической" сфере (создающей  обряд),  т.е.  в
некоем живом действии и ряде соответствующих поступков  и  событий.  Другими
словами,  получается  принципиально-религиозно  осмысленное  поведение   или
вообще протекание жизни, или священная история. А это и  есть  мифология.  В
интеллигентном ряду, следовательно, место мифологии  -  после  богословия  и
религиозного поведения, или обряда, т.е. она  оправдана  как  диалектический
синтез  того  и  другого.  Между   мифологией   и   богословием   такое   же
диалектическое  отношение,  как  и  между  искусством  и  наукой,  а   между
мифологией и обрядом - как между искусством и моралью. Точно  так  же  нужно
сказать, что отношения богословия и религии есть диалектически то же, что  и
отношение познания, науки к жизни, а отношение обряда к религии - то же, что
и отношение морали к жизни, и, наконец, отношение мифологии к религии  -  то
же, что и отношение искусства к жизни.
   c) сущность религии - не мифология, но - таинства;
   c) Теперь мы самым четким образом представляем себе отношение мифологии к
религии. Мифология - диалектически - невозможна без религии, ибо она есть не
что иное, как отраженность чистого чувства и его  объективного  коррелята  -
художественного образа - в религиозной сфере. Без  религии  и  без  вопросов
субстанциального  (хотя  бы  и  частично  субстанциального)  самоутверждения
личности в вечности (хотя  бы  в  частичной  вечности)  не  может  появиться
никакая мифология. Но мы тут со всей  диалектической  четкостью  видим,  что
мифология сама  по  себе  не  есть  религия,  что  она  не  есть  специально
религиозное создание, что сама-то религия ни в коем случае  не  есть  просто
мифология. Религия есть, сказали мы, субстанциальное утверждение в вечности.
Следовательно, она должна создавать такие  формы,  где  бы  это  утверждение
фактически происходило. Другими словами, сущность религии есть таинства. Они
- не богословское учение и тем более не наука и познание; они - не  обряд  и
тем более не нормированное поведение и мораль; они, наконец, и не мифология,
не священная история и тем более не искусство, не художественные символы, не
чувство, хотя бы и чистейшее, возвышеннейшее и религиознейшее. Таинства суть
формы субстанциального  утверждения  личности  как  таковой  в  вечности.  В
христианстве  таинство  возможно  только  потому,  что  существует  Церковь.
Церковь же есть Тело Христово. Христос же есть Богочеловек,  т.е.  единая  и
одна  субстанция  Бога   как   субстанции   и   человека   как   субстанции.
Следовательно,  вполне  понятно,  что  таинство  есть  вселенская   эманация
богочеловечества,   непрерывная   возможность   и   опора   субстанциального
утверждения человека в вечности. Вот почему мы раньше сказали,  при  анализе
взаимоотношения мифологии и религии, что по сравнению с последней  мифология
гораздо ближе к поэзии. Таким образом, богословие  есть  религиозная  наука,
обряд есть  религиозное  поведение,  мифология  есть  религиозная  поэзия  и
искусство. Сама же религия не есть ни то, ни другое,  ни  третье.  И  жалки,
смешны, беспомощны общераспространенные попытки свести религию то на науку и
познание, то на мораль и поведение, то на эстетику и чувстваciv.
   d) религия - задний фон мифологии
   d) Итак, хотя мифология и невозможна без религии, но все же это  не  есть
само субстанциальное и абсолютное самоутверждение  личности.  Она  -  скорее
энергийное, феноменальное самоутверждение, где субстанциальное и  абсолютное
хотя  как-то  дано  и   логически,   т.е.   диалектически   необходимо,   но
непосредственно и наглядно может и вовсе не  иметься  в  видуcv.  Или  можно
сказать так: оно всегда так или иначе имеется в виду в мифе, но  миф  сам-то
по себе есть только его смысл, его идея, его изображение и  лик,  а  не  оно
само. Миф сам по себе - как изображение, как картина - может и не  содержать
проблем  субстанциального  воссоздания  личности.  Так,   мифический   образ
Одиссея,  воскрешающего   души   подземных   обитателей   кровью,   конечно,
предполагает, что мифическое сознание, породившее его, имело интуицию вечной
жизни,  воскрешения,  духовного  состояния  и   всемогущества   даже   всего
неодушевленного (например, крови)  и  т.д.  Все  это  -  интуиция  некоторых
отдельных сторон личности в аспекте ее абсолютной самоутвержденности. Однако
никаких вопросов об этой последней как таковой и об ее реальных отношениях к
земным событиям в этом  мифе  совершенно  не  ставится.  Миф  ограничивается
картинным описанием самых событий и не входит в их религиозную расценку. Это
не мешает, конечно, входить в нее другим мифам. Но обычно  для  того,  чтобы
составился миф, совершенно достаточно  элементов  первозданного  абсолютного
самоутверждения  личности  лишь  в  виде  заднего  фона,  в   виде   чего-то
подразумевающегося  самого  по   себе.   Мифическое   сознание,   породившее
упомянутый миф об Одиссее, пользуется религиозно-мистическими интуициями, не
входя  в  их  собственное  мифическое  или  немифическое  изображение;   оно
пользуется ими чисто инструментально и - только для того, чтобы дать картину
очень и очень частичного их применения, причем все внимание сосредоточено на
самих этих изображаемых фактах и картинах.  Подлинной  религией  был  бы  не
подобный миф об Одиссее, а, например, мифы, связанные с мистериями. Так, миф
о Деметре и о похищении Коры, лежащий в основе Элевсинских мистерийcvi, есть
уже не миф в собственном смысле,  но  именно  религия,  выраженная,  правда,
мифически (она могла  быть  выражена  и  иначе,  например,  философски  -  у
пифагорейцев и Платона, художественно - у трагиков, и т.д.).
   8. Сущность мифического историзма
   Миф,  далее,  говорили  мы,  не  есть  догмат,  но  -  история.  На  фоне
проанализированного нами понятия чуда и этот момент становится теперь  более
богатым и более четким. Прежде всего,  становится  ясным,  что  в  мифе  как
таковом  наблюдается  своя  собственная,   специфическая   разделенность   и
диалектическое противоречие. А  именно,  миф,  диалектически  возникший  как
воплощенность чувства и его объективного коррелята - художественного символа
- в сфере  религиозно-личностной,  в  свою  очередь  доступен  триадическому
делению. Нам ничто не мешает, а  ближайшее  размышление  даже  и  требует  -
мыслить, во-первых, самый принцип личности, личность как таковую. Во-вторых,
подобно тому как "одно", переходя в "иное", превращается в "становление",  и
познание,  переходя  в  свое   инобытие,   становится   поведением,   волей,
стремлением, так целая и нетронутая, первозданная личность, переходя в  свое
инобытие,  становится  исторической,  получает  свою  историю.  Кроме  того,
становятся совершенно ясным из нашего  анализа  чуда,  что  перед  нами  тут
именно священная история. Но чтобы получить третий член, т.е. синтез в  этой
внутри-мифической   диалектике,   необходимо   припомнить   наше   последнее
отграничение, что миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда
есть слово. Слово -  вот  синтез  личности  как  идеального  принципа  и  ее
погруженности  в  недра  исторического  становления.   Слово   есть   заново
сконструированная и понятая личность. Понять же себя заново личность  может,
только войдя в соприкосновение с инобытием и оттолкнувшись,  отличившись  от
него, т.е.,  прежде  всего,  ставши  исторической.  Слово  есть  исторически
ставшая личность,  достигшая  степени  отличия  себя  как  самосознающей  от
всякого инобытия личность.  Слово  есть  выраженное  самосознание  личности,
уразумевшая свою интеллигентную природу личность,  -  природа,  пришедшая  к
активно  развертывающемуся  самосознанию.  Личность,  история  и   слово   -
диалектическая  триада  в  недрах  самой  мифологии.  Это  -  диалектическое
строение самой мифологии, структура самого мифа. Вот почему всякая  реальная
мифология содержит в себе 1) учение о первозданном светлом бытии, или просто
о первозданной сущности, 2) теогонический и вообще исторический  процесс  и,
наконец, 3) дошедшую до степени самосознания себя  в  инобытии  первозданную
сущность. Тут возникает большое  расхождение  различных  религиозных  систем
между собою; и по характеру выполнения этой внутри-мифической  триады  можно
судить об основной идее, лежащей в основе той  или  другой  мифологии.  Так,
одна идея выражена в греческой мифологии, где из Хаоса возникают Уран и  Гея
и процесс доходит до светлого царства олимпийских богов; другая идея лежит в
основе   двухсоставной   мифологии   христианства,   где   отдельно   дается
триадическое деление в сфере Божества (пресв. Троица) и отдельно  мифическая
истории твари: первозданное безгрешное состояние прародителей,  грехопадение
и переход в дурную множественность, искупление и восстановление  утраченного
союза, новое и  уже  окончательное  отпадение  и  новое,  уже  окончательное
воскресение и спасение. Ветхий Адам,  новый  Адам,  сатанинская  злоба  духа
погибели, Страшный Суд, Ад и Рай - необходимейшие  диалектические  категории
этой системы, объединенные нерушимою связью. Есть своя диалектика ветхого  и
нового Адама, диалектика Ада и Рая, -  но  касаться  ее  нужно  в  изложении
отдельных  мифологических  систем.  Наконец,  третья  идея  лежит  в  основе
новоевропейской мифологии, где тезисом является  тоже  Хаос,  но  только  не
греческий, а  похуже,  так,  какая-то  глина,  не  то  -  навоз,  "материя",
антитезисом - "сила" и "движение", направляемые неизвестно кем и  неизвестно
куда, царство абсолютного  случая  и  слепого  самоутверждения,  синтезом  -
механика атомов, в которой нет ни души, ни сознания, ни  разумной  воли,  ни
истории. Четвертая идея лежит  в  основе  той  мифологии,  которая,  узревши
истину второй из указанных мифологий, начинает задыхаться  в  тисках  только
что указанной третьей и, не будучи в  состоянии  ее  преодолеть,  испытывает
глухую и неисповедимую жажду жизни, жажду утерянного блаженного  и  мирного,
наивного состояния духа, когда все просто кругом  и  мило,  когда  родина  и
вечность слиты в одну ласку и  молитву  бытия.  Я  думаю,  что  первичный  и
основной пра-символ такой мифологии хорошо намечен у Достоевского. "Где это,
- подумал Раскольников, идя далее, - где это я читал, как один приговоренный
к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что  если  бы  пришлось  ему
жить где-нибудь на высоте, на скале, и на  такой  узенькой  площадке,  чтобы
только две ноги можно было поставить, а кругом будут пропасти, океан, вечный
мрак, вечное уединение и вечная буря, - и оставаться  так,  стоя  на  аршине
пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, -  то  лучше  так  жить,  чем
сейчас умирать! Только бы жить, жить и  жить!  Как  бы  ни  жить,  -  только
жить!.. Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек!.. И подлец  тот,
кто его за это подлецом называет, - прибавил он через минуту"cvii.  Все  эти
мифологические     идеи     -     индийская,     египетская,      греческая,
православно-христианская, католическая, протестантская, атеистическая и  пр.
- в свою очередь  складываются  в  одну  общую  синтетически-воплощаемую  во
всемирно-историческом процессе Идею,  и  возникает,  таким  образом,  единая
всемирно-человеческая мифология, лежащая в основе  отдельных  народов  и  их
мировоззрений   и    постепенно    осуществляемая    путем    смены    одной
религиозно-мифологической и, следовательно, исторической системы  -  другою.
Изобразить, однако, все  эти  отдельные  системы  мифологии  и  показать  их
единство на лоне единой  и  общей  мифологии  есть,  однако,  задача  нашего
дальнейшего, уже специального исследованияcviii. Так наша  общая  диалектика
мифа переходит сама собой в диалектику отдельных и специальных  исторических
типов мифологии.
   XIII. Окончательная диалектическая формула
   1. Что мы имели до введения понятия чуда?
   Наш принципиальный анализ понятия мифа закончен.  Дальнейшие  рассуждения
уже не дадут нам ничего принципиально  нового,  хотя  полученные  результаты
можно изложить еще по-иному, и можно подвергнуть их преобразованию,  подобно
тому как сложную математическую формулу можно путем преобразований  выразить
короче или иначе, не внося ни одной принципиально  новой  величины.  Что  мы
имели до введения понятия чуда? Мы  имели  такое  определение:  миф  есть  в
словах данная личностная история. Теперь мы можем сказать так:  миф  есть  в
словах данная чудесная личностная история.  Это  и  есть  все,  что  я  могу
сказать о мифе. И, вероятно, многие будут удивлены, что в  результате  столь
долгих изысканий и дистинкций  получено  столь  простое  и,  можно  сказать,
банальное и общепризнанное определение. Кто  же  не  думает,  что  миф  есть
повествование,  т.е.  нечто  данное  в  словах,  что  в  этом  повествовании
фигурируют живые личности и что с ними  совершаются  тут  чудесные  истории?
Конечно, результат своих изысканий я  мог  бы  выразить  гораздо  сложнее  и
труднее, - в  особенности  терминологически.  Однако  я  предпочел  оставить
обычные термины  и  только  задался  целью  дать  полное  феноменологическое
вскрытие этих терминов и зафиксировать некое однозначное их  значение.  Хотя
употреблены мною и  обыкновенные  слова,  но  они  взяты  не  в  их  обычном
спутанном значении, а в строго проанализированном и зафиксированном  смысле.
Поэтому пользоваться полученной у меня формулой может только тот, кто хорошо
усвоил себе диалектику таких категорий, как "личность", "история", "слово" и
"чудо". В путаницу и  неразбериху  повседневного  словоупотребления  я  внес
точный и определенный смысл, и нельзя ограничиться только конечною  формулой
как такою. Надо иметь в виду и весь предыдущий диалектический анализ.
   2. Диалектическая формула мифа
   Несмотря,  однако,  на  то,  что  я  исчерпал,  по  моему   мнению,   все
существенные стороны мифического сознания,  и  несмотря  также  на  то,  что
полученная мною последняя формула  достаточно  проста  и  точна,  я  хочу  в
заключение дать все-таки еще  одно  преобразование  этой  формулы,  с  целью
извлечь еще одну диалектическую выгоду, которая в предложенной формуле  дана
неявно. Именно,  в  нашей  формуле,  собственно  говоря,  четыре  члена:  1)
личность, 2) история, 3) чудо, 4) слово.  Нельзя  ли  найти  в  языке  такую
категорию, которая бы охватила или все  четыре  величины,  или,  по  крайней
мере, некоторые из них в одном единообразном выражении?  Я  думаю,  что  это
можно сделать, и получаемое нами упрощение дает возможность построить  более
однотипную и простую диалектику понятия мифа.
   Возьмем первую и последнюю категорию - личность и слово. Миф есть слово о
личности, слово, принадлежащее личности, выражающее и  выявляющее  личность.
Миф есть такое слово, которое принадлежит именно данной личности, специально
для нее, неотъемлемо от нее. Если личность есть действительно личность,  она
несводима ни на что другое, она - абсолютно самородна, оригинальна. Не  было
и не будет никогда другой  такой  же  точно  личности.  Это  значит,  что  и
специфическое слово ее также абсолютно оригинально, неповторимо,  несравнимо
ни с чем и несводимо ни на  что.  Оно  есть  собственное  слово  личности  и
собственное слово о личности. Оно есть имяcix. Имя  есть  собственное  слово
личности, то слово, которое только она одна может дать и выявить о  себе.  В
имени - диалектический синтез личности и ее выраженности, ее  осмысленности,
ее словесности. Имя личности и есть то, что мы, собственно говоря,  имеем  в
мифе. Имя есть то, что выражено в личности, что выявлено в ней, то, чем  она
является и себе и всему иному. Итак, миф есть имя. Но миф, сказали мы,  есть
еще  чудо.  Этот  третий  момент  нашей  последней   формулы   также   легко
присоединяется к полученному  более  сложному  понятию.  Именно,  получается
чудесное имя, имя, говорящее, свидетельствующее о чудесах, имя,  неотделимое
от этих самых чудес, имя, творящее чудеса. Мы будем правы, если назовем  его
магическим  именем.  Миф,   поэтому,   есть   просто   магическое   имя.   А
присоединение,   наконец,   второго   момента,   истории,   дает   последнее
преобразование, которое получит такую форму: миф есть развернутое магическое
имя. И тут мы добрались уже до той  простейшей  и  окончательной  сердцевины
мифа, дальше которой  уже  нет  ничего  и  которое  дальше  неразложимо  уже
никакими способамиcx. Это - окончательное и последнее ядро  мифа,  и  дальше
должны  уже  умолкнуть  всякие  другие  преобразования  и   упрощения.   Это
максимально простая и максимально насыщенная формула мифа. Нужно также иметь
в  виду,  что  эта  формула  обладает  совершенно  универсальным  значением.
Конечно, христианская "магия" не  имеет  ничего  общего  с  языческой.  ...А
чародеи все изыдут в дьявольский смрад. Злоклинатели - в  бездну  бездонную,
Ведуны-лиходеи - во блата зловонные: Будет им вечное  потопление,  Будет  им
вечное гниение, Будет им вечное задушение...cxi
   И тем  не  менее,  глубочайшее  и  интереснейшее  развертывание  мифа  из
первичного магического имени можно найти в массе  христианских  текстов,  из
которых я приведу только отрывок одной заклинательной молитвы, помещенной  в
чине изгнания беса в Требнике Петра Могилы.
   "...Убойся,  бежи,  бежи,  разлучися,   демоне   нечистый   и   скверный,
преисподний,  глубинный,  льстивый,  безобразный,  видимый  бесстудия  ради,
невидимый лицемерия ради, идеже аще еси, или отъидеши или сам еси  Вельзевул
или сотрясаяй или змиевидный или звероломный или яко пара ли яко  птица  или
нощеглагольник  или  глухий  или  немый  или  от  нашествия  устрашаяй   или
растерзаяй или наветуяй или во сне тяжце или в недузе или в язве или в смеси
скоктаяй или слезы любосластные творяй  или  блудный  или  злослучайный  или
похотный  или  сластотворный  или  отраволюбивый   или   любонеистовый   или
звездоволхвуяй или  домоволшебник  или  бесстудный  или  любокрительный  или
непостоянный или с месяцем пременяяйся или временем  некиим  сообщаяйся  или
утренний или полуденный или полунощный или безгодия  некоего  или  блистания
или сам собою прилучился еси или по случаю