ая делает их в разной мере отрешенными от
всего   слишком   обычного,   будничного   и   повседневного.   Яснее    это
взаимоотношение   разных   слоев   действительности   в    мифе,    в-пятых,
характеризуется   не    как    дуалистически-метафизически-натуралистическое
противостояние, не как схематическое или аллегорическое взаимоотношение,  но
как символическое, т.е. иерархийно различаемые  в  мифе  слои  бытия  должны
отождествиться вещественно, т.е. так,  чтобы  была  одна  неделимая  вещь  с
смысловой   игрой   взаимораздельных,   но   и   взаимообщающихся   и   даже
взаимоотождествляющихся энергий  разных  планов  действительности.  Наконец,
в-шестых, эта  интеллигентная  и  символически-выраженная  субъект-объектная
отрешенная  действительность  предстала  перед  нами  как   до-рефлективное,
примитивно-интуитивное взаимоотношение субъекта и  объекта.  Короче  говоря,
миф - такая  диалектически  необходимая  категория  сознания  и  бытия  (1),
которая дана как вещественно-жизненная  реальность  (2)  субъект-объектного,
структурно выполненного  (в  определенном  образе)  взаимообщения  (3),  где
отрешенная от изолированно-абстрактной вещности жизнь (4)  символически  (5)
претворена    в    до-рефлективно-инстинктивный,    интуитивно    понимаемый
умно-энергийный лик (6). Еще  короче:  миф  есть  интеллигентно  данный  (3)
символ (4-5) жизни (2, 6),  необходимость  которого  диалектически  очевидна
(1), или -  символически  данная  интеллигенция  жизни.  Наконец,  чтобы  не
оставить места никакому упреку в неясности, можно принять во  внимание,  что
под "жизнью" здесь мыслится просто  категория  осуществления  той  или  иной
интеллигенции. И тогда определение  мифа  будет  такое:  он  -  символически
осуществленная  интеллигенция.  Я  же  утверждаю,  что   личность   и   есть
символически осуществленная интеллигенция. И потому вот наикратчайшее резюме
всего предыдущего анализа, со всеми его  отграничениями  и  подразделениями:
миф есть бытие личностное или, точнее, образ бытия  личностного,  личностная
форма, лик личности.
   2. Основная диалектика понятия личности
   В этой формуле нами найдена, наконец, и та простая  и  единая  категория,
которая сразу  же  рисует  все  своеобразие  мифического  сознания.  Следует
несколько пояснить ее.
   Личность предполагает прежде всего самосознание, интеллигенцию.  Личность
этим именно и отличается от вещи. Поэтому отождествление ее -  частичное  по
крайней мере - с мифом оказывается совершенно несомненным. Далее, в личности
мы имеем не просто самосознание. Оно должно постоянно действенно выявляться.
В нем должна быть перспективная глубинность. Личность как некое самосознание
была бы чисто умным существом, вне  времени  и  истории.  Реальная  личность
должна иметь пребывающее ядро и переменчивые акциденции,  связанные  с  этим
ядром как его энергийные  самопроявления.  Поэтому  антитеза  внутреннего  и
внешнего также совершенно необходима для понятия личности. И  еще  с  другой
стороны эта антитеза тут необходима. Поскольку личность  есть  самосознание,
она есть всегда противопоставление себя всему  внешнему,  что  не  есть  она
сама. Углубляясь в познание себя самой, она и в себе самой  находит  эту  же
антитезу  субъекта  и  объекта,  познающего  и  познаваемого.  Эта  антитеза
субъекта и  объекта,  далее,  обязательно  преодолевается  в  личности.  Это
противопоставление себя окружающему, равно  как  и  противопоставление  себя
себе же в акте самонаблюдения, только тогда и возможно,  когда  есть  синтез
обеих противоположностей. Я противополагаю себя внешнему. Но это значит, что
я имею какой-то образ внешнего, который создан как самим внешним, так и мною
самим. И в нем я и окружающая среда сливаемся до полной неразличимости.  Еще
яснее это в акте самонаблюдения. Я наблюдаю себя. Но ведь  это  значит,  что
наблюдаемое мною есть я сам, т.е. тождество меня со  мною,  как  субъекта  с
объектом, совершенно  непререкаемо.  Итак,  личность,  как  самосознание  и,
следовательно, как всегда субъект-объектное взаимопознание, есть необходимым
образом выразительная категория. В личности обязательно два различных плана,
и эти два плана обязательно отождествляются в одном неделимом лике. Наблюдая
хорошо знакомое выражение лица человека, которого  вы  давно  знаете,  -  вы
обязательно видите не просто внешность лица как  нечто  самостоятельное,  не
просто так, как говорите, например, о геометрических фигурах (хотя  элементы
некоторой выразительности наличны уже и тут). Вы  видите  здесь  обязательно
нечто внутреннее, - однако так, что оно дано только  через  внешнее,  и  это
нисколько не мешает непосредственности  такого  созерцания.  Итак,  личность
есть всегда выражение, а потому принципиально - и символ. Но самое  главное,
это то, что личность есть обязательно осуществленный символ и осуществленная
интеллигенция. Если мы говорим о символе как  таковом,  он  остается  только
чистым  понятием,  о  котором  неизвестно,  какие  вещи  он  осмысливает   и
оформляет. Так же и интеллигенция.  Личность  же  есть  всегда  вещественная
осуществленность интеллигенции и символа. Личность есть факт. Она существует
в истории. Она живет, борется, порождается, расцветает и умирает.  Она  есть
всегда обязательно жизнь, а не чистое понятие. Чистое  понятие  должно  быть
осуществлено, овеществлено, материализовано. Оно должно  предстать  с  живым
телом и органами. Личность есть всегда телесно данная интеллигенция, телесно
осуществленный символ. Личность человека, например, немыслима без его  тела,
- конечно, тела осмысленного, интеллигентного, тела, по которому видна душа.
Что-нибудь же значит, что один  московский  ученый  вполне  похож  на  сову,
другой на белку, третий на мышонка, четвертый  на  свинью,  пятый  на  осла,
шестой на обезьяну. Один, как ни лезет в профессора, похож  целую  жизнь  на
приказчика. Второй, как ни важничает, все равно - вылитый парикмахер.  Да  и
как еще иначе могу я узнать чужую душу, как не  через  ее  тело?  Даже  если
умрет тело, то оно все равно должно остаться чем-то неотъемлемым от души;  и
никакого суждения об этой душе никогда не будет без принимания в  расчет  ее
былого тела. Тело - не простая выдумка, не  случайное  явление,  не  иллюзия
только, не пустяки. Оно всегда проявление души, - следовательно, в  каком-то
смысле сама душа. На иного достаточно только взглянуть,  чтобы  убедиться  в
происхождении человека от обезьяны, хотя искреннее мое  учение  этому  прямо
противоречит,  ибо,  несомненно,  не  человек  происходит  от  обезьяны,  но
обезьяна - от человека. По телуxliv мы только и  можем  судить  о  личности.
Тело - не мертвая механика неизвестно каких-то  атомов.  Тело  -  живой  лик
души. По манере говорить, по взгляду глаз, по складкам на лбу,  по  держанию
рук и ног, по цвету кожи, по голосу, по форме ушей, не говоря уже о  цельных
поступках, я всегда могу узнать, что за личность передо мною. По одному  уже
рукопожатию   я   догадываюсь   обычно   об   очень   многом.   И   как   бы
спиритуалистическая и рационалистическая метафизика ни унижала тела, как  бы
материализм ни сводил живое тело на тупую материальную  массу,  оно  есть  и
остается единственной формой актуального проявления духа  в  окружающих  нас
условиях.  Однажды  я  сам  заметил,  что  у  меня  изменилась  походка;  и,
поразмысливши, я понял, отчего это случилось.  Тело  -  неотъемлемая  стихия
личности, ибо сама личность есть не  больше  как  телесная  осуществленность
интеллигенции  и  интеллигентного  символа.  Мне  иной  раз  страшно  бывает
взглянуть на лицо нового человека и жутко бывает всматриваться в его почерк:
его судьба, прошлая и будущая, встает совершенно неумолимо и неизбежно.
   3. Всякая живая личность есть так или иначе миф
   Можно ли эти выводы понять в том смысле,  что  всякая  личность  мифична?
Обязательно нужно так понять. Всякая живая личность есть так или иначе  миф,
по крайней мере в том смысле, как я понимаю миф. Это, конечно,  миф  главным
образом в широком смысле. Однако наш предыдущий анализ может привести только
к отождествлению этих  понятий,  и  к  отождествлению  существенному.  Нужно
только иметь в виду,  что  всякая  вещь  мифична  не  в  силу  своей  чистой
вещественной качественности, но  в  силу  своей  отнесенности  в  мифическую
сферу, в силу мифической оформленности  и  осмысленности.  Поэтому  личность
есть миф не потому, что она - личность,  но  потому,  что  она  осмыслена  и
оформлена с точки  зрения  мифического  сознания.  Неодушевленные  предметы,
например, кровь, волосы, сердце и прочие внутренности, папоротник и т.п.,  -
тоже могут быть мифичными, но не потому, что они - личности, а  потому,  что
они поняты и сконструированы с точки зрения личностно-мифического  сознания.
Так, магическая сила всякого амулета или талисмана возможна  только  потому,
что имеется в  виду  их  воздействие  на  чье-либо  живое  создание  или  на
неодушевленные предметы, но с косвенным воздействием на  чье-либо  сознание.
Это значит, что  всякий  амулет  и  талисман  оформлен  как  личностное  или
принципиально-личностное бытие, сам по себе вовсе не будучи ни личностью, ни
просто одушевленным предметом. Поэтому и человек является мифом  не  потому,
что он есть человек сам по себе, так сказать, человеческая вещь, но  потому,
что он оформлен и понят как человек и как человеческая личность. Сам  же  по
себе он мог бы и не быть личностью, как не есть личность,  например,  слюна,
несмотря на всю ее магическую силуxlv.
   4. Мифологически-личностная символика
   Личностным восприятием пронизан решительно  всякий  малейший  акт  нашего
сознания.  Нужно  быть  действительно  материалистом,  чтобы   не   понимать
личностного значения тела и его отдельных органов. Если принять во  внимание
половые  органы,  то  тут  даже  материалист,  вопреки   своим   убеждениям,
подчиняется общечеловеческой  интуиции  относительно  их  значения,  хотя  в
материальном смысле они ничем принципиально не отличаются от пальцев, ушей и
т.д. Я приведу рассуждение такого половых дел мастера, как В.Розанова, чтобы
дать пример половой мифологии, естественно переживаемой всяким  "нормальным"
человеком.
   a) символика и мифология полов;
   a) "Есть какое-то тайное, невыразимое,  никем  еще  не  исследованное  не
только соотношение, но полное тождество между типичными качествами  у  обоих
полов  их  половых  лиц  (детородных  органов)  с  их  душою  в  ее  идеале,
завершении.  И  слова  о  "слиянии  душ"  в  супружестве,  т.е.  в   половом
сопряжении, верны до потрясающей глубины. Действительно - "души сливаются" у
особей, когда они сопряжены в органах! Но до чего противоположны (и от этого
дополняют друг друга) эти души!8 Мужская душа в идеале  -  твердая,  прямая,
крепкая, наступающая вперед, напирающая, одолевающая: но между тем ведь  это
все - почти  словесная  фотография  того,  что  стыдливо  мужчина  закрывает
рукою!.. Перейдем к женщине: идеал ее характера, поведения, жизни  и  вообще
всего очерка души - нежность, мягкость, податливость, уступчивость.  Но  это
только - названия качеств ее детородного органа. Мы в одних и тех же словах,
терминах и понятиях выражаем ожидаемое и желаемое в мужчине, в  душе  его  и
биографии его, в каких терминах его жена выражает наедине с собою  "желаемое
и ожидаемое" от его органа; и, взаимно, когда муж восхищенно  и  восторженно
описывает "душу" и "характер" жены  своей,  -  он  употребляет  и  не  может
избежать употребления тех слов, какие употребляет мысленно, когда в  разлуке
или вообще долго не видавшись - представляет себе  половую  сферу  ее  тела.
Обратим внимание еще на следующую тонкую особенность. В психике женской есть
то качество, что она не жестка, не тверда, не  очерчена  резко  и  ясно,  а,
напротив, ширится как туман,  захватывает  собою  неопределенно  далекое;  и
собственно - не знаешь, где  ее  границы.  Но  ведь  это  же  все  предикаты
увлажненных и пахучих тканей ее органа и вообще половой сферы. Дом  женщины,
комната женщины, вещи женские, - все это не то,  что  вещи,  комната  и  дом
мужчины: они точно размягчены, растворены, точно вещи и места  превращены  в
ароматистость, эту милую и теплую женскую ароматистость, и  душевную,  и  не
только душевную, с притяжения к которой начинается  "влюбленность"  мужчины.
Но все эти качества - лица, биографии и самой обстановки, самых вещей - суть
качества  воспроизводительной  ее  сферы!  Мужчина  никогда   "не   наполнит
ароматом" весь дом: психика его,  образ  его,  дела  его  -  шумны,  но  "не
распространяются". Он - дерево, а без запаха; она - цветок,  вечно  пахучий,
далеко пахучий. Каковы - души, таковы  и  органы!  От  этого-то  в  сущности
космогонического сложения (не земного только) они и являются из  всего  одни
плодородными, потомственными, сотворяют и далее, в бесконечность, "по образу
и  подобию  своему"...  Душа  -  от  души,  как  искра   от   пламени:   вот
деторождение!"9.
   Не обязательно думать так, как думал Розанов.  Пол,  действительно,  есть
основное и глубинное свойство человека, но (противопоставим Розанову  другую
мифологию)  он  меньше  всего  выражается  в  совокуплении  и  деторождении.
Монахини   и   проститутки   более   интересны,   чем   та   мелкобуржуазная
иудаистическая мистика, которую проповедует  Розанов.  Розанов  -  мистик  в
мещанстве, имея в виду  точное  социологическое  значение  этого  последнего
слова. Он обоготворяет  все  мещанские  "устои"  -  щи,  папиросы,  уборные,
постельные увеселения и "семейный  уют"xlvi.  Это  показывает,  что  ему  не
понятно  благоухание   женского   иночества,   не   ощутительна   изысканная
женственность подвижничества девственниц с юности, не ясно, что совокупление
есть вульгаризация брака. Он не  был  в  строгих  женских  монастырях  и  не
простаивал ночей в Великом Посту за богослужением, не слышал покаянного хора
девственниц, не  видел  слез  умиления,  телесного  и  душевного  содрогания
кающейся подвижницы во время молитвы, не  встречал  в  храме,  после  многих
часов ночного молитвенного подвига, восходящее солнце и не ощутил  чудных  и
дивных знаний, которые дает многодневное неядение  и  сухоядение,  не  узнал
милого, родного, вечного в этом исхудалом и тонком  теле,  в  этих  сухих  и
несмелых   косточках,   не   почувствовал   близкого,   светлого,   чистого,
родного-родного,   простого,   глубокого,   ясного,   вселенского,   умного,
подвижнического, благоуханного,  наивного,  материнского  -  в  этой  впалой
груди, в усталых глазах, в  слабом  и  хрупком  теле,  в  черном  и  длинном
одеянии, которое уже одно, само по себе, вливает в оглушенную и  оцепеневшую
душу умиление и утешение... Однако, что это я,  в  самом  деле,  заболтался!
Ведь я же привел Розанова ради примера "половой" мифологии. А это уже  давно
сделано мною. Впрочем, намеки, которые я высказал  только  что,  могут  тоже
служить примером мифологии; только это, конечно, другая мифология... Да и не
важно, что это другая мифология. Важно, что и  розановщина,  и  православный
монастырь есть одинаково формы бытия мифического, а не вырожденской  пустоты
"научного мировоззрения".
   b) вещей домашнего обихода, болезней;
   b) Я склонен идти еще дальше. По-моему, даже всякая  неодушевленная  вещь
или явление, если их брать как предметы не абстрактно-изолированные, но  как
предметы живого человеческого опыта, обязательно суть мифы. Все вещи  нашего
обыденного опыта - мифичны; и  от  того,  что  обычно  называют  мифом,  они
отличаются,  может  быть,  только  несколько  меньшей  яркостью  и   меньшим
интересом.
   Возьмите вашу комнату, в которой вы постоянно работаете. Только  в  очень
абстрактном мышлении ее можно представлять  себе  как  нечто  нейтральное  к
вашему настроению и вашему самочувствию. Она - то  кажется  милой,  веселой,
радушной,  то  мрачной,  скучной  и  покинутой.  Она  есть  живая  вещь   не
физического, но социального и исторического бытия. И тут  дело  вовсе  не  в
вашем субъективном настроении. Сколько бы меня ни убеждали, что  это  только
мне  одному,  в  силу  моих  субъективных  свойств,  моя  низкая  и   темная
антресольная комната кажется веселой и  радостной,  -  все  равно  весела  и
радостна сначала она  сама,  а  потом  уже  она  производит  на  меня  такое
воздействие. Ведь если начать  слушать  подобных  философов,  то  не  только
настроение от занимаемой комнаты, но и сама комната и все на свете  окажется
моим субъектом. Я уже говорил, что цвета и звуки, запахи и вкусы мы  никогда
не переживаем в их изолированно-вещественной форме. Это - пустая абстракция.
Если брать реальные и живые вещи, то солнце, проглянувшее зимою сквозь  тучи
впервые после долгих пасмурных дней, не есть солнце  астрономической  науки,
но веселящее, бодрящее, обновляющее начало. При нем физически легче  дышать,
молодеет душа, воскресают силы.
   Говорят, что измерение температуры у больного не есть  его  лечение,  что
это только прием констатирования  болезни.  Но  я  протестую  против  этого.
Никогда  больной  не  переживает  термометр  как  средство   констатирования
болезни. Я, по крайней мере, считаю, что  часто  это  есть  самое  подлинное
лечение; и, когда сам бываю болен,  часто  мне  бывает  достаточно  измерить
температуру, чтобы болезнь несколько облегчилась. Как бы я ни убеждал  себя,
что это еще не лечение, организм мой все равно переживает это как лечение; и
доказательством этого является - реальное облегчение или даже выздоровление.
Правда, это средство действует  не  всегда.  Но  разве  настоящие  лекарства
действуют всегда обязательно целительно? Вы вот думаете, что  доктор  должен
лечить. А больной считает, что раз доктор пришел  и  осмотрел  больного,  то
лечение уже началось. Я, по крайней мере, всегда так  думаю.  Уж  один  факт
прихода врача есть начало лечения. И  не  могу  рассуждать  иначе.  Не  умею
представлять себе доктора нелечащим, хотя рассудок и долбит одно и то же,  -
что не всякий доктор умеет хорошо лечить и  что  не  всякий  хорошо  умеющий
лечить действительно в данном случае приступил  к  лечению.  Раз  -  доктор,
значит - баста! Лечение началось.
   c) поступков;
   c) Однажды, гуляя по плохой дороге в поле  с  одной  особой,  я  развивал
сложную аргументацию по одному тонкому философскому вопросу. Я был в большом
удивлении, когда вдруг, среди обычного философского  диалога,  моя  спутница
перебила меня замечанием: "Если вы хотите, чтобы ваши аргументы  имели  вес,
то, пожалуйста, не спотыкайтесь по дороге". Я  был  удивлен,  но  тотчас  же
вспомнил, как однажды, в старое время, на одном  заседании  Психологического
общества в Москве, во время возражений одного крупного русского философа  на
доклад другого, тоже известного мыслителя,  у  первого  все  время  дело  не
клеилось с галстухомxlvii. Возражавший философ все  время  его  как-то  мял,
загибал, пристегивал, перестегивал, а он все его не слушался и не  сидел  на
месте.  Я  вспомнил,  что  этот  философ  не  только  провалился  со  своими
возражениями, но что и до сих пор я не могу ему  простить  его  непослушного
галстуха. От этого галстуха философия его значительно поблекла для  меня,  -
кажется, навсегда. Теперь мне понятно,  что  это  было  подлинно  мифическим
восприятием и возражений философа, и его неудачного галстуха, и его  самого.
Тут можно  вспомнить,  как  у  Достоевского  в  "Братьях  Карамазовых"  Петр
Александрович Миусов рассказывал Ф.П.Карамазову о том, что в одном житии  из
Четьих-Миней один мученик, когда отрубили ему  голову,  встал,  поднял  свою
голову и "любезно ее лобызаше". Ф.П.Карамазов говорит: "Правда,  вы  не  мне
рассказывали; но вы рассказывали в компании, где и я  находился,  четвертого
года это дело было. Я потому и упомянул,  что  рассказом  сим  смешливым  вы
потрясли мою веру, Петр Александрович. Вы не знали о сем,  не  ведали,  а  я
верну