тела" (цит. по: 27, 377).
   Из  этих  слов  Савонаролы.  видно,  что  перед  нами  типичная  эстетика
Ренессанса. Она представляет собою почти буквальное воспроизведение и  того,
что мы видели еще в проторенессансе у Фомы Афинского, а также и в  раннем  и
Высоком Ренессансе у  Николая  Кузанског  о,  Марсилио  Фичино  и  у  других
флорентийцев. Если угодно,  это  можно  считать  средневековой  ортодоксией.
Однако будет совершенно несправедливо не сказать ничего, кроме этого.
   Нужно     обязательно     подчеркнуть     легкость,     озаренность     и
интимно-человеческий характер понимания красоты у  Савонаролы.  Если  это  и
ортодоксия, то, несомненно, гуманистически  преображенная  и  возрожденчески
очеловеченная. Продолжая возвышенно-гуманистическую л  инию  возрожденческой
эстетики, Савонарола так развивает ее далее в духе Фомы Аквинского,  Николая
Кузанского и Марсилио Фичино: "Ты ведь не назовешь женщину  красивой  только
потому, что она имеет красивый нос или красивые  руки;  она  красива  тогда,
когда в н ей все пропорционально. Откуда проистекает эта красота? Вникни,  и
ты увидишь, что из души... Поставь рядом  двух  женщин  одинаковой  красоты.
Одна из них добра, нравственна и чиста, другая - блудница. В доброй светится
красота почти ангельская, а другую нел ьзя  даже  и  сравнивать  с  женщиной
чистой и нравственной, хотя она и блистает внешними формами. Ты увидишь, что
та, святая, будет любима всеми, что на нее обратятся взоры всех, не исключая
даже и  людей  плотских!  Это  происходит  оттого,  что  прекрасная  душа  с
опричастна красоте божественной и отражает свою  небесную  прелесть  в  теле
человека. О Пресвятой Деве мы читаем,  что  все  изумлялись  ее  необычайной
красоте, и тем не менее благодаря той святости, которая светилась в ней,  не
было никого, кто по отношению к н ей почувствовал бы что-нибудь скверное:  к
ней относились с величайшим благоговением" (цит. по: 27, 377 -  378).  Таким
образом, все мракобесие Савонаролы сводится только к тому, что он не выносил
психологического разврата, возраставшего вместе с гуманизмом , а  все  время
оставался гуманистом в благородном и величавом смысле  этого  слова.  То  же
самое мы находим и в его обращениях к женщинам и деятелям искусства, которые
вовсе нельзя назвать проповедью об уничтожении всякой красоты  и  искусства,
но только пропо ведью  об  их  благородном  содержании  и  об  их  величавых
художественных методах: "Женщины, вы  кичитесь  своими  украшениями,  своими
волосами, своими руками, я же говорю, что вы все  некрасивы.  Хотите  видеть
настоящую красоту? Посмотрите  на  человека  благочестиво  го,  мужчину  или
женщину, в котором преобладает дух. Посмотрите на него, говорю я,  когда  он
молится, когда его согревает божественная красота, когда он кончает молитву:
небесная прелесть светится в его лице, вид его уподобляется ангельскому". "А
молодые л юди говорят потом знакомым дамам: вот Магдалина,  вот  св.  Иоанн,
вот святая Дева. Это потому, что вы пишете их портреты в церквах, к  великой
профанации святыни. Вы, живописцы, поступаете нехорошо. Если  бы  вы  знали,
как я, о  соблазне,  который  происходит  от  этого,  вы,  конечно,  так  не
поступали бы. Вы привносите в церковь всякую суету.  Вы  думаете,  что  Дева
Мария была разукрашена так, как вы ее изображаете? А я вам говорю,  что  она
одевалась, как самая бедная женщина" (цит. по: 27, 378 - 379).
   Савонарола о поэзии
   Савонарола в письме своему  другу  Верино  пишет:  "Я  никогда  не  думал
осуждать поэзию, как в этом многие обвиняли меня и  устно,  и  письменно,  а
лишь злоупотребление ею, какое замечается у  многих.  Я  не  хотел  обращать
внимания на эти обвинения по пословице: не отвечай глупцу на  его  глупости.
Но теперь слова твои заставляют меня взяться за перо... Некоторые хотели  бы
ограничить поэзию  лишь  формой.  Они  жестоко  ошибаются:  сущность  поэзии
состоит в философии, в мысли, без которой не может быть и истинного поэта.
   Если кто думает, что все дело в дактилях и спондеях,  долгих  и  коротких
слогах, в украшении речи словами, тот, конечно,  впадает  в  грубую  ошибку"
(цит. по: 27, 380 - 381). "Цель поэзии состоит в том, чтобы убедить читателя
посредством силлогизма, называемо го фигурою.  Силлогизм  этот  должен  быть
выражен изящно, ибо поэзия должна убеждать и услаждать в одно и то же время.
И так как душа наша в высшей степени услаждается гармонией и певучестью,  то
древние и изобрели размеры стихов, чтобы легче вести людей к  д  обродетели.
Но эти размеры суть не что иное, как только простая  форма,  и  поэты  могут
излагать свои мысли и в прозе. Это мы видим на Священном писании, в  котором
Господь восхотел дать нам истинную  поэзию  мудрости,  истинное  красноречие
правды: оно не остан авливает нашего внимания на  словах,  но  возносит  наш
дух, углубляет нас в самую сущность истины и дивным образом питает  наш  ум,
свободный от земной суеты. В самом  деле,  к  чему  служит  красноречие,  не
достигающее предположенной цели? К чему  служит  корабль  р  азукрашенный  и
расписанный,  который  постоянно  борется  с  волнами,  который  никогда  не
приводит путешественников в порт,  а,  напротив,  удаляет  их  от  него?  О,
великое стяжание для  душ!  Услаждают  уши  народа,  восхваляют  самих  себя
божественными похвалами, в гро  мких  фразах  делают  ссылки  на  философов,
изысканно декламируют стихи  поэтов,  а  Евангелие  Христово  оставляют  или
вспоминают весьма редко" (там же, 381).
   Такое учение Савонаролы имеют право называть мракобесием только  те,  кто
считает  мракобесием  вообще  все  христианство.  Но   либерально-буржуазные
исследователи как раз не считают все христианство целиком мракобесием.  А  в
таком случае нельзя считать мракобеси ем и проповеди Савонаролы относительно
искусства. Иначе пришлось бы признать мракобесием вообще всякие  рассуждения
о естественной человечности искусства  вопреки  его  неестественно  раздутым
формам.
   Савонарола дальше вообще осуждает фальшь и  неестественность  привлечения
древних там, где они совсем  не  у  места.  Но  тут  же  мы  припомним,  что
привлечение древних и вообще не было обязательно  для  Ренессанса,  так  что
многие знатоки древнего мира и к тому же
   сторонники передовой поэзии в эпоху Ренессанса отнюдь не требовали всегда
и всюду механически использовать античную литературу.  Тут  тоже  требовался
свой вкус и своя  умеренность  во  избежание  всякого  формализма  и  всякой
фальши. Савонарола в этих случаях от  личается  от  неумеренных  поклонников
античности только гораздо более развитым художественным  чувством  и  только
стремлением соблюдать художественную меру в поэзии. Называть это мракобесием
не только антиисторично, но и вполне постыдно для тех, кто считает
   себя знатоками Ренессанса и знатоками античности. Савонарола пишет: "Есть
люди, претендующие, однако, на звание поэтов, но не  умеющие  делать  ничего
другого, как только следовать грекам  и  римлянам,  повторяя  их  идеи.  Они
подражают формам и размерам их стих ов, даже делают обращения  к  их  богам,
как будто мы не такие же люди, как они, и не  имеем  собственного  разума  и
собственной  религии.  Это  не  только   фальшивое   стихотворство,   но   и
губительнейшая язва для молодежи". "Опыт, этот единственный учитель жизни...
я сно доказал весь вред... такого рода стихотворства" (там же, 381 - 382).
   В эстетике Савонаролы, правда,  имеется  один  пункт,  за  который  можно
ухватиться в целях  осуждения  абсолютизма  художественных  воззрений  этого
автора. Но пункт этот взят из утопии Платона, а все так называемые  утописты
тоже проводили абсолютизм Платона вопр еки той свободе  личного  творчества,
которая возвещала о себе на всех знаменах Ренессанса.  Этих  возрожденческих
утопистов обыкновенно никто не критикует за их  непризнание  личных  прав  в
области человеческого творчества. Но зато все критикуют Савонаролу, хо тя во
многих    отношениях    он    проповедует     гораздо     более     скромную
общественно-политическую теорию,  чем  общепризнанные  утописты.  Вот  слова
Савонаролы,  подчиняющего  искусство  общественно-политическим  целям:   "Но
знаете ли вы, что и сами язычники осуждали подобн  ого  рода  поэтов?  Разве
Платон, превозносимый теперь до небес, не настаивал на необходимости закона,
по которому такие поэты изгонялись бы из города за то, что они, ссылаясь  на
пример и авторитет нечестивых богов, в гнуснейших стихах воспевают  скверные
пл отские страсти и нравственный разврат? Что же  делают  наши  христианские
правители? Зачем они замаскировывают  это  зло?  Зачем  не  издадут  закона,
который изъял бы из города не только ложных поэтов, но и их книги,  а  также
книги древних авторов, рассуждающие о блуде, восхваляющие ложных богов? Было
бы большим счастьем, если бы все такие книги были уничтожены и  остались  бы
только те, которые побуждают людей к добродетели" (там же).
   Наконец, можно даже  указать  на  целый  трактат,  в  котором  Савонарола
защищает не то чтобы абсолютную свободу всякого творчества (это вообще  было
бы антивозрожденческой идеей),  а  только  своеобразие  и  специфику  каждой
области творчества, в отличие от других
   его областей. Это раздел "Апология творчества" в его трактате "Разделение
и достоинства всех наук" (издано посмертно в 1534 г.).
   Преследования Савонаролы и его гибель
   Не  следует,  однако,  думать,  что  вся  Флоренция  объединилась  вокруг
Савонаролы. Все это время шла то  тайная,  то  вырывающаяся  на  поверхность
борьба партий и группировок.  И  здесь  врагами  Савонаролы  оказывались  не
только прямые сторонники Медичи, получившие б лагодаря ему полное прощение и
до поры до  времени  таившие  свои  замыслы,  но  и  так  называемая  партия
"озлобленных" - приверженцы олигархической республики богачей,  не  желавшие
терпеть ни  Медичи,  которых  они  стремились  уничтожить  всеми  возможными
средствами  ,  ни  демократическую  и  религиозную  республику   Савонаролы.
Заговоры,  интриги,  козни  следовали   одни   за   другими.   Правительство
беспрестанно сменялось, одна  Синьория  оказывалась  более  расположенной  к
Савонароле, другая - к его врагам.
   Но главное - среди врагов Савонаролы очень скоро оказался папа  Александр
VI, которому, конечно, не могли нравиться постоянные  обличения  Савонаролой
развращенности клира и церкви. Александр VI сначала сделал попытку  заманить
Савонаролу в Рим, а там  устран  ить  его;  он  вызвал  Савонаролу  ласковым
письмом, но тот был тогда тяжело болен и мог с чистой совестью сослаться  на
это. В ответ папа  прислал  новое  послание,  в  котором  говорилось  уже  о
"сеятеле смут и соблазнов и любителе новшеств"; конгрегация св. Марка
   распускалась, а разрешение  всех  вопросов  о  конгрегациях  передавалось
ломбардскому викарию. Папа,  очевидно,  желал  скрыть  свою  враждебность  к
республике (он  не  столько  поддерживал  Медичи,  сколько  хотел  захватить
владения для своих сыновей, но во всяком слу чае  вел  непрестанные  интриги
против Флоренции и внешне заботился о восстановлении Пьеро  Медичи,  который
жил при нем в Риме) и стремился свести все дело к  вопросу  о  соединении  и
разделении монастырей. Савонарола отвечал, что он был, есть и  будет  верным
сы ном католической церкви, никаких новых учений не выдвигал, пророком  себя
не  объявлял,  но  что  предоставление  решения   вопроса   о   конгрегациях
ломбардскому викарию означает поставить судьей заведомого противника монахов
св. Марка. Александр VI не мог ничего
   возразить по существу, поскольку обвинению Савонаролы в ереси  не  верили
сами обвинители; негласно, через  посредников,  Савонароле  была  предложена
кардинальская шапка с тем  условием,  что  он  прекратит  свои  обличения  и
замолчит. Негодование Савонаролы было б еспредельным: теперь он имел  прямое
доказательство, что в Риме торгуют всем святым. В следующей своей  проповеди
он гневно обрушивается на царящие в Риме разврат и злодеяния  и  восклицает:
"Итак, бегите от Рима и обратитесь к покаянию!"
   В это время провалился очередной заговор Медичи и к власти пришла  партия
"озлобленных", ярых  противников  как  Медичи,  так  и  Савонаролы.  В  день
Вознесения 1497 г. группа знатной  молодежи  устроила  в  церкви  Савонаролы
безобразный скандал, но осталась безнака занной. В мае  того  же  года  папа
отлучил Савонаролу от церкви  по  подозрению  в  ереси.  Савонарола  отвечал
знаменитым "Письмом всем христианам и возлюбленным  бога  против  отлучения,
добытого  обманом",  в  котором  заявлял,  что  это  отлучение  основано  на
вымышленн ых обвинениях и потому не имеет силы, и вновь объявлял себя верным
сыном церкви, признающим все ее догматы и таинства.  Монахи,  многие  видные
горожане  и  правительство  республики,  снова  состоявшее  из   сторонников
Савонаролы, просили папу снять отлучение с э того святого  и  благочестивого
человека, жизнь и деятельность которого была у всех  на  виду.  Официального
снятия не  последовало,  но  Савонароле  было  дано  знать,  что  за  взятку
отлучение будет снято. Разумеется,  Савонарола  с  негодованием  отверг  это
постыдное
   предложение.
   В феврале 1498 г. Александр VI отправил новое послание  Синьории,  теперь
уже враждебной Савонароле, где требовал  выдачи  Савонаролы  или  во  всяком
случае его изоляции и строжайшего запрещения проповедовать, угрожая в случае
неповиновения интердиктом (отлуче нием) всему городу. В  Совете  происходили
непрестанные  совещания  и  споры,  в  результате  которых  было  решено  не
допускать проповедей Савонаролы,  хотя  там  же  говорилось,  что  Флоренция
убеждена в святости жизни монаха и его учения. Савонарола все  последнее  вр
емя требовал созыва собора, которому он хотел представить свое дело и жизнь,
как и порочную жизнь и  поведение  Александра  VI.  Он  надеялся,  что  само
избрание  папы,  как  явно  симоническое,  будет  отменено,   что   наиболее
опозоренные прелаты будут  отстранены  и  м  ожно  будет  начать  реформу  и
моральное обновление церкви.
   Папа вследствие этих  непереносимых  для  него  призывов  дошел  в  своей
ненависти к Савонароле до последнего предела и готов был использовать  любой
предлог и любые средства, чтобы уничтожить  Савонаролу.  7  апреля  1498  г.
некий францисканский монах и ярый враг
   Савонаролы вызвал  ближайшего  сподвижника  Савонаролы  фра  Доменико  на
испытание огнем (т.е. оба они должны были войти в костер, и тот из них,  кто
останется целым, тот, следовательно, прав).  Благоговейно  преданный  своему
учителю, фра Доменико с радостью сог ласился;  Савонарола,  хотя  и  не  мог
одобрить полностью такого мероприятия, все же не очень возражал, тоже будучи
абсолютно  уверенным  в  своей  правоте  и  победе.  Все  враги   Савонаролы
ухватились за это дело, рассчитывая, что если он войдет в костер, то, без  с
омнения, сгорит, а если не решится войти, то потеряет весь  свой  престиж  у
народа. Синьория  издала  по  этому  вопросу  специальное  постановление,  в
котором предписывало в обязательном порядке провести "испытание огнем".
   С утра на площади собралась беснующаяся толпа, жаждущая  чуда.  В  городе
начались волнения. Сторонники Савонаролы явились на площадь и были готовы  к
испытанию, но враги его испугались и не явились. Их ждали целый день,  после
чего сама же Синьория отменила
   испытание огнем. Разъяренный народ обрушился на Савонаролу, обвиняя его в
том, что он один не вошел в огонь. Произошли уличные беспорядки и  нападения
на монастырь св. Марка. Через несколько дней Савонарола и два его  ближайших
сподвижника, фра Доменико и
   фра Сильвестро, были арестованы,  заключены  в  тюрьму  и  преданы  суду,
составленному из самых ярых и озлобленных врагов Савонаролы. Были  проведены
два следствия с применением жесточайших пыток, составлены ложные  показания,
и все-таки Савонарола ни от чего н е отрекся,  не  наклеветал  на  себя,  но
признал себя снова верным сыном церкви, жаждущим ее обновления, раскрывающим
глаза христианам на злоупотребления в ней  и  потому  призывающим  к  созыву
собора. Враги Савонаролы спешили покончить с ним, пока снова не  смен  илось
правительство. Во Флоренцию приехали папские  эмиссары  с  предписанием  как
можно скорее довести дело до конца.  Когда  при  их  въезде  в  город  толпа
потребовала смерти  Савонаролы,  один  из  эмиссаров,  епископ  Гомонило,  с
улыбкой ответил: "Умрет во всяком с лучае", а затем заявил хозяину  дома,  в
котором остановился: "Мы устроим хороший костер, приговор мой по этому  делу
уже написан".
   Снова были применены пытки, снова попытались вырвать лжепризнания и снова
ничего  не  добились.  Савонарола  и  два  его  главных   сподвижника   были
противозаконно приговорены к смерти. Смерть Савонарола встретил мужественно;
принимая последнее причастие, он еще
   раз произнес полное исповедание своих церковных  убеждений,  а  до  этого
занимался толкованием псалмов 50-го и 30-го. Савонарола был повешен, а затем
сожжен 23 мая 1498 г. Ему было 45 лет.
   Выводы
   Всякий  честный  читатель  и   исследователь,   который   ознакомится   с
приведенными  у  нас  материалами,  должен  сделать  по  крайней  мере   три
заключения: а)  Савонарола,  несомненно  будучи  представителем  ортодоксии,
впитал в себя все передовые идеи Ренессанса и гумани зма и оказался  большим
противником церковных и общественных язв, чем прямые представители церкви  и
государства. Он  защищал  не  старомодное  и  обветшавшее  католичество,  но
гуманистически обновленное и возрожденное теми же методами, как это делали в
Платонов ской академии во Флоренции;  б)  враги  Савонаролы  вовсе  не  были
гуманистами или возрожденцами, а тоже были  представителями  ортодоксального
понимания  церкви  и  государства,  но  понимания  развращенного,  гнусного,
такого, которое из гуманизма и Ренессанса делал о самые беспринципные, самые
анархические и самые преступные выводы с одним принципом - "все  позволено";
в) таким образом, гибель Савонаролы была не результатом борьбы  гуманизма  с
мракобесной ортодоксией, но результатом борьбы гнусной развращенности  и  пр
еступности высших слоев церкви и государства против честного, демократически
настроенного и  гуманистически  просвещенного  простого  человека.  Эстетика
Савонаролы была типичной возрожденческой эстетикой, в то время как его враги
приносили всякую эстетику и
   всякую  философию  в  жертву  своему  гнусно  понимаемому   благополучию.
Собственно говоря, тут не было даже и политической борьбы,  а  было  гнусное
озверение определенной  группировки  людей  или  определенной  касты  против
самостоятельно мыслящего гуманиста, правда,  с  остервенелым  использованием
служебного положения высоких представителей церкви и государства в их борьбе
с  людьми,  вооруженными  только  честным  и  гуманистически  облагороженным
пониманием задач церкви и государства. Таким образом, Ренессанс доходил здес
ь до последних выводов и толковал человеческую мораль как учение о том,  что
"все позволено". Это, несомненно, было символом назревающей и уже  назревшей
гибели  всего  возрожденческого  понимания  человеческих  идеалов.  Титанизм
превращался здесь в зверство и
   самую гнусную  кастовую  или  лично-кастовую  обособленность;  высокое  и
благородное понимание человеческого самоутверждения переходило в  малую,  но
кровавую склоку, месть и интригу в борьбе за ничтожную, но злую и беспощадно
жестокую самозащиту и самообслугу. Но даже при  таком  положении  дела  папе
Александру VI и его флорентийским  сторонникам  не  удалось  сделать  главой
Флорентийской республики Пьеро Медичи. И вообще Медичи не было во  Флоренции
до 1512 г., а когда они вернулись, деспотизм во Флоренции опять вод ворился.
В 1527 г.  им  снова  пришлось  покинуть  Флоренцию,  после  чего  их  новое
правление уже не было таким вызывающим деспотизмом, а являло  обычны