руг с другом и становятся более подверженными влиянию сверстников, чем когда-либо ранее. Вместо того чтобы поклоняться собственному дядюшке, они поклоняются Бобу Дилану, или Доновану, или кому-либо другому, кого группа сверстников выбирает как модель стиля жизни. Таким образом, мы начинаем создавать не только гетто студентов колледжа, но даже полугетто pre-teen'oв и teenager'oв, каждое со своими особыми клановыми характеристиками, собственными увлечениями, модами, героями и злодеями.
317
Одновременно мы также наблюдаем деление взрослого населения по возрастным линиям. Пригороды населены в большинстве случаев молодыми супружескими парами с маленькими детьми, или парами среднего возраста с подростками, или более пожилыми парами, дети которых уже покинули дом. Существуют специальные "сообщества пенсионеров". "Возможно, настанет день, - предупреждает профессор Лофленд, - когда некоторые города обнаружат, что их политики учитывают при выборах гетто возрастных категорий, подобно тому, как чикагские политики уже давно учитывают этнические и расовые анклавы".
Это возникновение субкультур, основанных на возрастном делении, можно рассматривать как часть поразительного исторического сдвига в основах социальной дифференциации. Время становится более важным источником различий между людьми, пространство - менее важным.
Теоретик коммуникаций Джеймс У. Кэри из Иллинойсского университета указывает, что "среди первобытных обществ и на ранних стадиях истории западных стран относительно малые разрывы в пространстве вели к огромным различиям в культуре... Племенные сообщества, отделенные сотней миль, могли иметь... совершенно непохожие системы внешней символики, мифов и обычаев". В тех же самых сообществах, однако, существовала "неразрывная связь... поколений... огромные различия между сообществами, но относительно малые различия между поколениями внутри данного сообщества".
Сегодня, продолжает он, пространство "по нарастающей исчезает как различающий фактор". Но хотя в региональных различиях наблюдается некоторое ослабление, Кэри предупреждает: "Не следует полагать, что различия между группами будут уменьшаться... как считают некоторые теоретики массового общества". Скорее, указывает Кэри, "ось многообразия переместится от пространственного... к временному или поколенческому измерению"7. Таким образом, у нас образовались резкие разрывы между поколениями, и Марио Сэвио подвел этому итог революционным лозунгом: "Не доверяй никому старше тридцати!" Ни в одном из преды-
318
дущих обществ подобный лозунг не мог бы так скоро стать модным.
Кэри объясняет этот сдвиг от пространственных к временным различиям, ссылаясь на прогресс коммуникационных и транспортных технологий, которые покрывают большие расстояния и, по существу, покоряют пространство. Но есть и другой действующий фактор, который легко не заметить: ускорение изменений. По мере роста скорости изменений во внешней среде внутренние различия между молодежью и стариками неизбежно становятся более заметными. Темп изменений настолько ошеломляющ, что даже несколько лет разницы дают большие различия в жизненном опыте человека. Вот почему некоторые братья и сестры, возрастная разница между которыми три-четыре года, субъективно ощущают себя принадлежащими к совершенно разным "поколениям". Вот почему среди тех радикалов, которые участвовали в забастовке в Колумбийском университете, старшие студенты говорили о "разрыве поколений", отделившем их от первокурсников.
БРАЧНЫЕ КЛАНЫ
Общество, разделенное по профессиональным, "развлекательным" и возрастным линиям, также делится и по семейно-половым линиям. Даже сейчас мы уже создаем различные новые субкультуры, основанные на супружеском статусе. Когда-то людей расплывчато классифицировали как одиноких, состоящих в браке и овдовевших. Сегодня это деление на три части не отвечает требованиям. Доля разводов в большинстве высокоразвитых стран так велика, что возникла определенная новая социальная группа - те, кто больше не состоит в браке, либо те, кто находится в периоде между браками. Мортон Хант, специалист в этой области, так описывает "мир людей, состоявших прежде в браке".
Эта группа, говорит Хант, представляет собой "субкультуру... со своими собственными механизмами объединения лю-
319
дей, собственными моделями регулирования раздельной жизни или жизни в разводе, собственными возможностями дружбы, социальной жизни и любви"8. Поскольку ее члены отходят от своих женатых или замужних друзей, они все более изолируются от тех, кто состоит в браке, и состоявшие ранее в браке люди, подобно teenager'aм или серфингистам, стремятся образовать социальные анклавы с собственными излюбленными местами встреч, собственным отношением ко времени, собственными различными сексуальными кодексами и соглашениями.
Заметные тенденции указывают на то, что эта социальная категория разрастется в будущем. И когда это случится, мир "состоявших прежде в браке" в свою очередь расколется на множество мирков, на все большее число субкультурных групп. Поскольку чем больше субкультура, тем больше оснований думать, что она распадется и даст жизнь новым субкультурам.
Следовательно, если первый ключ к будущему социальной организации общества лежит в идее увеличения количества субкультур, то второй - в их размере. Этого основного принципа часто не замечают те, кто наиболее реализовался в "массовом обществе". Данный принцип помогает объяснить существование различий даже при самом сильном стандартизирующем давлении, поскольку при неизбежных ограничениях социальных коммуникаций сам размер действует как сила, направленная на многообразие организации. Например, чем больше население современного города, тем более многочисленны - и различны - в нем субкультуры; чем больше субкультура, тем выше отличия, которые приведут ее к делению и многообразию. Прекрасным примером этого могут служить хиппи.
КОРПОРАЦИЯ ХИППИ
В середине 50-х годов небольшая группа писателей, художников и их разнообразных прихлебателей объединилась в Сан-Франциско и около городков Кармел и Биг-Сёр на
320
Калифорнийском побережье. Их очень скоро окрестили битниками. Они вели своеобразную жизнь.
Наиболее отличительной их особенностью было прославление бедности - джинсы, сандалии, лачуги и хибарки; пристрастие к негритянскому джазу и жаргону; интерес к восточному мистицизму и французскому экзистенциализму; общее неприятие общества, основанного на технологии.
Несмотря на большое внимание прессы, битники оставались крошечной сектой до появления на сцене технологического открытия - лизергиновой кислоты, больше известной как ЛСД. Прокламируемый мессиями Тимоти Лири, Алленом Гинсбергом и Кеном Кизи, свободно раздаваемый тысячам молодых людей безответственными энтузиастами, ЛСД вскоре начал завоевывать приверженцев в американском кампусе и почти так же быстро распространился в Европе. Увлечение ЛСД сопровождалось вновь возникшим интересом к марихуане - наркотику, с которым битники долго экспериментировали. Из этих двух источников - субкультуры битников середины 50-х и "наркотической" субкультуры начала 60-х - возникла большая группа - новая субкультура, которую можно определить как корпоративное объединение двух названных групп: движение хиппи. Смешав джинсы битников с бусами и браслетами группы наркоманов, хиппи стали самой новой и самой широко рекламируемой субкультурой на американской сцене.
Вскоре, однако, обнаружилось, что влияние новых приверженцев стало чрезмерным. Ряды хиппи пополнились тысячами teenager'oв; миллионы pre-teen'oв смотрели телевизионные передачи, читали журнальные статьи об этом движении и проникались к нему сочувствием; даже некоторые взрослые жители пригородов сделались "поддельными" хиппи или хиппи на уик-энд. Результат был предсказуем. Субкультура хиппи - как "Дженерал Моторз" или "Дженерал Электрик" - была вынуждена разделиться, распасться на дочерние субкультуры. Таким образом, из субкультуры хиппи вышло множество ее последователей9.
321
Для непосвященного все длинноволосые молодые люди похожи. Но внутри движения возникли важные подгруппы. Согласно Дэвиду Эндрью Сили, проницательному молодому обозревателю, в период расцвета этого движения существовало, "возможно, десятка два опознаваемых различных групп". Они отличались не только мелкими расхождениями в одежде и интересах. Так, Сили сообщает: их деятельность простиралась от "вечеринок с пивом до поэтических вечеров, от курения марихуаны до современного танца; и часто те, кто получал удовольствие от одного из видов деятельности, не имели никакого отношения к другому". Затем Сили объясняет отличия таких групп, как фанаты рок-н-ролла (теперь по большей части исчезнувшие со сцены), политически активные битники, фолк-битники и потом, только потом, оригинальные хиппи per se*10.
Отличия членов этих дочерних субкультур были значимыми для посвященных. Фанаты рок-н-ролла, например, были безбородыми, многие из них зачастую были слишком молоды, чтобы бриться. Сандалии носили только в группе фолк. Облегающие или не облегающие брюки носили в зависимости от субкультуры.
На уровне идей было много общего недовольства господствующей культурой. Но по отношению к политической и социальной деятельности возникли резкие различия. Взгляды разнились от сознательного ухода наркоманов-хиппи, невежественного равнодушия фанатов рок-н-ролла до деятельной вовлеченности новых левых активистов и политически абсурдной деятельности групп, подобных "Датч провос", "Крейзис" и группы театра партизанской войны.
Корпорация хиппи, назовем ее так, стала слишком большой, чтобы управлять всеми своими делами стандартизированно. Она должна была расколоться и раскололась. Она породила вполне оперившуюся субкультурную стаю11.
* Как таковые (лат.). 
322
ТЕКУЧЕСТЬ КЛАНОВ
Когда это случилось, движение начало умирать. Самые страстные вчерашние защитники ЛСД стали утверждать, что "наркотики были скверным эпизодом", а различные андерграундные газеты начали убеждать последователей хиппи против одержимости наркотиками. В Сан-Франциско состоялись пародийные похороны субкультуры хиппи, и излюбленные места хиппи, Хейт-Эшбери и Ист-Виллидж, превратились в туристские мекки. Изначальное движение корчилось и распадалось, образуя новые и многообразные, но более мелкие и слабые субкультуры и мини-кланы. Затем, как бы для того чтобы процесс начался заново, появилась другая субкультура - "бритоголовые". Их отличает особое снаряжение - подтяжки, высокие ботинки, короткая стрижка - и вызывающая тревогу склонность к насилию12.
Смерть движения хиппи и возникновение "бритоголовых" дает совершенно новое понимание субкультурной структуры завтрашнего общества. Ведь не только увеличивается количество субкультур. Они сменяют одна другую с большей скоростью. Принцип быстротечности здесь прослеживается тоже. По мере возрастания темпа изменений во всех других сферах общества субкультуры тоже становятся более недолговечными.
Свидетельством уменьшения срока жизни субкультур может послужить исчезновение агрессивной субкультуры 50-х, шаек уличных бойцов13. В течение этого десятилетия определенные улицы в Нью-Йорке регулярно опустошались в результате особого вида городской войны - драки между подростками. Во время такой драки десятки, если не сотни молодых людей дрались друг с другом цепями, ножами с выкидными лезвиями, разбитыми бутылками и самодельными пистолетами. Драки случались в Чикаго, Филадельфии, Лос-Анджелесе и даже в Лондоне и Токио.
Никакой прямой связи между этими вспышками насилия в так далеко отстоящих друг от друга городах, разумеет -
323
ся, не было, но драки ни в коем случае не были случайными явлениями. Они планировались и осуществлялись с военной точностью высокоорганизованными "боп-бандами". В Нью-Йорке эти банды зачастую носили живописные названия - "Кобры", "Вожди пиратов", "Апачи", "Египетские цари" и т. п. Они воевали за господство в своих кварталах - особых зонах, которые они закрепляли за собой.
В момент расцвета в одном Нью-Йорке было около 200 таких группировок, и за один 1958 г. они совершили не менее 11 убийств. Но в 1966 г., по данным полиции, боп-группы фактически исчезли. Только одна группа осталась в Нью-Йорке, и "Нью-Йорк тайме" сообщала: "Никто не знает, на какой усыпанной мусором улице... состоялась последняя драка. Но это случилось четыре-пять лет назад (что позволяет датировать прекращение драк всего двумя-тремя годами позже 1958 г., времени расцвета). Таким образом, вдруг, после десятилетия нарастания насилия, эра уличных боев в Нью-Йорке кончилась". То же самое, очевидно, произошло в Вашингтоне, Нью-Арке, Филадельфии и других местах. С исчезновением уличных бойцов эра спокойствия в городах, разумеется, не наступила. Агрессивные страсти, которые заставляли бедных пуэрториканцев и молодых негров в Нью-Йорке вести борьбу соперничающих друг с другом группировок, теперь направлены на саму социальную организацию, в гетто возникают субкультурные группировки.
Итак, продолжается процесс, в результате которого субкультуры множатся во всевозрастающем темпе и поочередно умирают, чтобы освободить место для все большего количества новых субкультур. Происходит некий метаболический процесс в кровообращении общества, и он ускоряется точно так же, как ускоряются остальные аспекты социального взаимодействия.
Для индивида возникают проблемы выбора на совершенно новом уровне. Дело не просто в том, что число кланов быстро увеличивается. И даже не в том, что эти кланы или субкультуры вливаются одна в другую, изменяя взаимоотношения все более и более быстро. Дело в том, что
324
многие из них недолговечны, человек не может оценить предполагаемые преимущества или ущерб от членства в них.
Человек, ищущий некий смысл в принадлежности к субкультуре, ищущий социальных связей для самоидентификации, движется сквозь туман, в котором его возможные цели членства движутся с высокой скоростью. Ему приходится выбирать из всерастущего числа движущихся мишеней. Проблемы выбора в таком случае возрастают не в арифметической, а в геометрической прогрессии.
Когда увеличиваются возможности выбора материальных благ, образования, культурного потребления, отдыха и развлечения, человеку предлагается и ошеломляющее изобилие возможностей социального выбора. И как существуют границы желаемого выбора при покупке машины - в известный момент увеличение вариантов требует больше затрат на принятие решения, чем это того заслуживает, - точно так же мы можем скоро приблизиться к моменту социального сверхвыбора.
Уровень нервного расстройства человека, неврозов и простого психологического дистресса в нашем обществе свидетельствует, что многим уже сейчас трудно создать разумный, интегрированный и постоянный личный стиль. Но существуют доказательства, что тяга к социальному многообразию так же, как в сфере потребления и культуры, только началась. Нам предстоят искушающие и ужасающие просторы свободы.
НИЗКИЙ ДИКАРЬ
Чем больше субкультурных группировок существует в обществе, тем выше потенциальная свобода личности. Именно поэтому доиндустриальный человек, несмотря на романтические мифы, горько страдал от отсутствия выбора.
Сентименталисты лепетали о предполагаемо неограниченной свободе примитивного человека, но данные антро-
325
пологов и историков говорят об обратном. Джон Гарднер пишет: "Примитивный клан доиндустриального сообщества обычно требовал гораздо более глубокого подчинения человека группе, чем любое современное общество"14. Одному австралийскому социологу человек из племени темне в Сьерра-Леоне сказал: "Когда люди темне выбирают себе какую-то вещь, мы все должны согласиться с решением - и это мы называем сотрудничеством"15.
Мы, разумеется, называем это подчинением.
Причиной гнетущего подчинения, которое требовалось от доиндустриального человека, причиной того, что человек племени темне должен "идти вперед" вместе со своими соплеменниками, является то, что больше идти ему некуда. Его общество монолитно, еще не раздроблено на несущее освобождение множество составляющих. Социологи называют такое общество "недифференцированным".
Как пуля, ударившаяся в оконное стекло, индустриализм раскалывает такие общества, разбивая их на тысячи специализированных учреждений (школы, корпорации, правительственные учреждения, церкви, армии), каждое из которых делится на все более мелкие и более специализированные субобъединения. То же самое деление происходит на неформальном уровне, и возникает множество субкультур: участники родео, "Черные мусульмане", мотоциклисты, "бритоголовые" и многие другие.
Это раскалывание социального порядка аналогично процессу роста в биологии. Эмбрионы по мере развития становятся все более различными. Весь ход эволюции, от вируса до человека, показывает беспрерывное движение к все более высокой степени дифференциации. Очевидно, это движение живых существ и социальных групп ко все более дифференцированным формам непреодолимо.
Таким образом, мы не случайно наблюдаем параллельные движения к многообразию - в экономике, в искусстве, в образовании и массовой культуре и в самом социальном порядке. Эти движения вместе образуют часть необыкновенно большого исторического процесса. Супериндустриальная революция может быть рассмотрена как продвижение
326
человеческого общества к следующей, более высокой степени его дифференциации.
Вот почему нам часто кажется, что наше общество трещит по швам. Так и есть. Именно поэтому все усложняется. Где когда-то было 1000 организационных единиц - сейчас 10 000, связанных между собою все более кратковременными узами. Где когда-то существовало несколько относительно постоянных субкультур, с которыми человек мог идентифицироваться, сейчас тысячи временных субкультур, сгруппировавшихся вокруг, сталкивающихся и увеличивающихся в числе. Мощные узы, которые связывали индустриальное общество - узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культурного производства, - сейчас разорваны.
Все это объясняет, почему города вдруг "не поддаются контролю", а университетами "невозможно управлять". Прежние пути интеграции в общество, методы, основанные на единообразии, простоте и постоянстве, более не эффективны. Возникает новый, более тонко фрагментированный социальный порядок - сверхиндустриальный порядок. Он основан на гораздо более многообразных и краткосрочных составляющих, чем любая предшествующая социальная система. Мы еще не научились, как связывать их вместе, как интегрировать целое.
Для человека этот скачок на новый уровень дифференциации имеет пугающие последствия. Но большинство людей боятся не их. Нам так часто говорили, что мы идем к безличному единообразию, что мы недооцениваем фантастические возможности, которые несет человеку сверхиндустриальная революция. И мы едва ли задумываемся о скрытых в ней опасностях сверхиндивидуализации.
Теоретики "массового общества" говорят о мире, который уже исчезает. Кассандры, которые слепо ненавидят технологию и предсказывают будущее-муравейник, все еще рефлекторно реагируют на условия индустриализма. Но эта система уже вытесняется.
Разоблачать условия, порабощающие индустриального рабочего сегодня, замечательно. Но проецировать эти усло-
327
вия в будущее и предсказывать исчезновение индивидуальности, многообразия и возможности выбора - значит пускать в обращение опасные клише.
У человека прошлого и настоящего относительно немного выбора. Люди будущего, число которых возрастает с каждым днем, столкнутся не с выбором, а со сверхвыбором. Для них наступит взрывное расширение свободы.
И эта свобода придет не вопреки новой технологии, а в большой степени благодаря ей. Если для ранней технологии индустриализма требовался бездумный, роботоподобный человек, чтобы исполнять бесконечно повторяющиеся задания, то технологии завтрашнего дня выполнят эти задания более точно, оставив человеку только те функции, которые требуют решений, искусства общения и воображения. Супериндустриализм требует, и он создаст, не одинаковых "массовых людей", а людей, глубоко отличных друг от друга, индивидуальных, не роботов.
Человеческая раса не будет втянута в монотонное подчинение, она станет гораздо более социал