вия благородных,  другая  для  бургундов  и  римлян  среднего
состояния и третья для людей низшего состояния из обоих народов. Аббат  Дюбо
совсем не упомянул об этом законе.
   Нельзя не удивляться, когда видишь, как он уклоняется от  наступающих  на
него со всех сторон противоречий. Заговорят ли о знати, сеньорах и дворянах,
он отвечает, что то были частные, а не сословные различия, формы вежливости,
а не юридические преимуществ
   а; что люди, о которых говорят, принадлежали к  совету  короля;  что  это
даже могли быть римляне, но что во всяком случае у франков было только  одно
сословие граждан.
   б другой стороны, если говорится где-нибудь о франке низшего сословия, то
он утверждает, что это крепостной. Так  он  толкует  и  декрет  Хильдеберта.
Считаю нужным дать некоторые пояснения по поводу этого декрета.  Аббат  Дюбо
сделал его знаменитым, потому что воспользовался им  с  целью  доказать  два
положения: во-первых, что все композиции, какие только мы находим в  законах
варваров, были лишь гражданскими возмещениями,  дополнительными  к  телесным
наказаниям, - положение, ниспровергающее все наши древние памят
   ники;  во-вторых,  что   все   свободные   люди   подлежали   прямому   и
непосредственному суду короля,  чему  опять-таки  противоречит  бесчисленное
множество  сочинений  и  авторитетов,  которые  знакомят  нас  с   судебными
порядками тех времен.
   В этом декрете, вынесенном в народном собрании, говорится, что если судья
найдет заведомого вора, то, в случае если это  будет  франк  (Ргапсиз),  его
следует отослать к королю; если  же  это  будет  лицо  меньшего  достоинства
(с1еЬНюг региона), то - тут же пов
   есить. Аббат Дюбо слово Ргапсиз переводит - свободный человек, а  с1еЫ1юг
регзопа - крепостной. Оставим на время в стороне слово Ргапсиз  и  начнем  с
рассмотрения, как следует  понимать  слова  (1еЫ1юг  региона,  в  буквальном
"переводе - более слабое лицо. Я  утверждаю.  что  на  каждом  языке  всякое
сравнение необходимо предполагает три степени: высшую,  среднюю  и  меньшую.
Если бы здесь речь шла только о свободных людях и крепостных, то сказали  бы
крепостной, а не более слабый человек. Таким образом, иеЬНюг ре
   гиона вовсе не оаначает здесь крепостного  человека,  но  человека,  ниже
которого должен стоять крепостной. Если так, 10 Ргапсиз  будет  означать  не
свободного,  а  могущественного  человека.  И  слово  Ргапсиз  имеет   здесь
действительно этот смысл, потому что среди франков всегда  находились  люди,
которые пользовались в государстве большим могуществом и  с  которыми  судье
или графу трудно было справиться. Объяснение  это  находится  в  согласии  с
большим числом капитуляриев, в которых приводятся случаи, когда преступнико
   в можно было отсылать на суд короля и когда этого нельзя было делать.
   В жизнеописании Людовика Благочестивого, написанном  Теганом,  говорится,
что  епископы  были  главными  виновниками  унижения  этого  государя  -   в
особенности те из них,  которые  раньше  были  крепостными,  и  те,  которые
родились среди варваров. Теган обращается к Гебону, которого  этот  государь
вывел из рабства и сделал реймским архиепископом, с такими  словами:  "Какую
награду получил император за столько благодеяний! Он сделал тебя  свободным,
но не благородным; благородным он не мог тебя сделать, даровав тебе сво
   боду".
   Эта речь, столь ясно доказывающая существование  двух  разрядов  граждан,
нисколько не затрудняет аббата Дюбо. Он отвечает так: "Это вовсе не  значит,
что Людовик Благочестивый не мог  возвести  Гебона  в  звание  благородного.
Гебон, как реймский архиепископ, пр
   инадлежал к высшему классу,  стоявшему  над  благородными".  Предоставляю
читателю решить, сказано ли это в приведенном месте;  пусть  он  сам  судит,
идет ли здесь речь о  первенствующем  значении  духовенства  сравнительно  с
дворянством. "Это место доказывает толь
   ко, - продолжает аббат Дюбо, - что свободнорожденные граждане  назывались
людьми   благородными;   согласно   общепринятым   обычаям   благородный   и
свободнорожденный человек долгое время означали одно и то же".  Как!  Только
потому, что в новейшие времена некотор
   ые буржуа получили звание благородных, цитата из  жизнеописания  Людовика
Благочестивого становится применимой к этим  людям?  "Может  быть  также,  -
добавляет он, - Гебон был рабом вовсе  не  у  франков,  а  у  саксов  или  у
какого-либо другого германского народа, где граждане делились  на  несколько
разрядов". Итак, по причине может быть аббата Дюбо следует  считать,  что  у
франков не было дворянства. Но он никогда еще  не  употреблял  так  некстати
слово может быть. Мы сейчас видели, что Теган, говоря о епископах, кото
   рые противодействовали Людовику Благочестивому,  различает  тех,  которые
вышли  из  крепостных,  >и  тех,  которые  происходили  от  варваров.  Гебон
принадлежал к первым, а не к последним. К тому же я не  понимаю,  как  можно
говорить, что крепостной, как Гебон, мог
   быть  саксом  или   германцем:   крепостной   не   имеет   семейства,   а
следовательно, и народности. Людовик Благочестивый отпустил Ге-бона на волю;
а так как вольноотпущенники принимали закон своего  господина,  то  и  Гебон
стал франком, а не саксом или германцем.
   Я нападал, теперь же стану защищаться. Мне скажут:
   сословие  антрустионов,  конечно,  составляло  особый   разряд   граждан,
отличный от простых свободных; но так как феоды сначала были  временными,  а
затем пожизненными, то и не могло образоваться наследственного дворянства за
невозможностью присвоить прерогативы  наследственному  владению.  Это  самое
возражение, несомненно, и внушило де Валуа мысль, что  у  франков  был  один
разряд граждан, - мысль, которую заимствовал у него аббат Дюбо, чтобы  затем
исказить ее плохими доказательствами. Как бы то ни было, не аббат Д
   юбо  мог  сделать  это  возражение;  иначе,  признав  существование  трех
разрядов- римского дворянства и звание королевского сотрапезника для первого
из них, он не сказал бы, что звание это означало родовое  дворянство  более,
чем означало  его  звание  антрустиона.  Но  я  должен  дать  прямой  ответ.
Антрустионы, или верные, были таковыми не потому, что имели феод; наоборот -
им давали феод потому, что они  были  антрустпонами,  или  верными.  Следует
вспомнить, что я говорил в первых главах этой книги: они еще не владели в то
время постоянно одним и тем же феодом, как это было  впоследствии;  но  если
они лишались одного феода, то взамен его им давали  другой,  так  как  феоды
давались в зависимости от происхождения человека, так как они давались часто
и в народных собраниях и
   , наконец, так как было столько же в интересах дворян получать их, как  в
интересах короля их давать. Эти  роды  отличались  своим  званием  верных  и
преимущественным правом компенсации за феод.  Я  укажу  в  следующей  книге,
каким образом благодаря обстоятельства
   м того времени свободные люди  могли  иногда  пользоваться  этим  великим
преимуществом и, следовательно, вступать в сословие дворян. Этого не было во
время Гонтрана и его племянника Хильдеберта, но это было при Карле  Великом.
Тем н.е менее, хотя со времен эт
   ого государя свободные люди не считались неспособными к владению  феодом,
отпущенные на волю крепостные, как это, повиднмому, следует  из  приведенной
выше цитаты из Тегана, были  совершенно  лишены  этого  права.  Аббат  Дюбо,
ссылающийся даже на Турцию с целью
   дать нам понятие о том, чем была древняя французская знать,  быть  может,
заметит на это,  что  в  Турции  никогда  не  жаловались  на  предоставление
почестей  и  дарование  высоких  званий  людям  низкого  происхождения,  как
жаловались на это в царствование Людовика Бл
   агочестивого и Карла Лысого. Но  на  это  не  жаловались  в  эпоху  Карла
Великого, потому что этот государь всегда отличал старые роды от новых, чего
не делали Людовик Благочестивый и Карл Лысый.
   Общество  не  должно  забывать,   что   обязано   аббату   Дюбо   многими
превосходными сочинениями, и должно судить о  нем  по  этим  прекрасным  его
произведениям, а не по книге, о которой мы здесь говорим. В ней  аббат  Дюбо
допустил большие ошибки, потому что больше име
   л в виду графа де Буленвилье, чем разрабатываемый предмет. Из  всей  моей
критики я выведу одно размышление: если этот великий человек заблуждался, то
чего только не могу опасаться я?
   КНИГА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ Теория феодального права франков в его отношении  к
изменениям, происходившим в их монархии
   ГЛАВА I Изменения в должностях и феодах
   Сначала графы посылались в округа только на один год. Но вскоре они сгали
покупать право продления своей должности.  Мы  находим  пример  тому  уже  в
царствование внуков Хлодвига. Некто Пеоннй, граф в  городе  Оксерре,  послал
сына своего Муммола с деньгами к Го
   птрану, чтобы  получить  разрешение  на  дальнейшее  пребывание  п  своей
должности. Сын отдал эти деньги за себя и таким образом получил место  отца.
Короли уже тогда начинали торговать своими милостями.
   Хотя по законам королевства феоды и подлежали возврату,  нх,  однако,  не
давали  и  не  отбирали  назад  по  капризу  или  произволу.  Предмет   этот
принадлежал обыкновенно к одному из главных вопросов, разрешаемых в народных
собраниях. Само собой разумеется, что п
   в настоящем случае, как и в предыдущем, подкуп оказывал свое  действие  и
что за деньги можно было продлить владение феодом, так же как и графством.
   Я покажу дальше, что кроме пожалований,  делаемых  государями  на  время,
были  такие,  которые  делались  навсегда.  Однажды  двор  задумал  отменить
сделанные ранее пожалования; это вызвало всеобщее  недовольство,  следствием
которого был знаменитый в истории Франци
   и переворот, начавшийся удивительным зрелищем казни Брунгильды.
   Прежде всего  кажется  непонятным,  каким  образом  эта  королева,  дочь.
сестра,  мать  столь  многих  королей,  знаменитая  еще  теперь  созданиями,
достойными римского эдила или проконсула, одаренная от природы  удивительной
способностью к большим делам, обладающая д
   остоинствами, которые так долго пользовались уважением, -  каким  образом
могла она вдруг подвергнуться столь продолжительным,  постыдным  и  жестоким
мучениям по распоряжению короля,  не  пользовавшегося  большим  уважением  у
своего народа, - если только не пр
   едположить, что была какая-то особая  причина  нерасположения  к  ней  со
стороны самого народа. Хлотарь упрекал ее в смерти десяти королей; но  между
ними двое были убиты по  его  приказанию,  а  из  остальных  некоторые  пали
жертвой судьбы или злобы другой королев
   ы, и народ, который позволил Фредегонде спокойно умереть в ее  постели  и
даже воспротивился ее наказанию за ужасные преступления, мог  бы.  казалось,
остаться равнодушным к преступлениям Брунгильды.
   Посадив на верблюда, ее возили перед всем войском: очевидно, войско  было
нерасположено к ней. Фредегар говорит,  что  Претории,  любимец  Брунгильды,
отбирал имущество сеньоров н пополнял им казну; что он унижал  дворянство  и
что никто не мог быть уверен в то
   м, что он сохранит за собой свою должность. В войске был составлен против
него заговор;
   и он был заколот кинжалом в собственной палатке. Брун-гнльда, мстя за его
смерть или преследуя те же цели, становилась с каждым днем все более и более
ненавистна народу.
   Хлотарь хотел царствовать один, был исполнен самых мстительных чувств; он
был уверен, что погибнет, если только дети Брунгильды одержат верх.  Поэтому
он вступил в заговор против самого себя. Вследствие ли  своей  неспособности
или потому, что его принуждал
   и к тому обстоятельства, он выступил обвинителем Брунгильды и проявил  на
этой королеве пример жестокости.
   Душой заговора против Брунгильды был Варнахар. Ой был назначен майордомом
Бургундии и потребовал от Хлотаря обязательства, что тот сохранит за ним это
место до самой его смерти. Таким образом, майордом  вышел  из  положения,  в
котором находились французские сеньоры,  и  власть  эта  начала  становиться
независимой от власти королевской.
   Более всего встревожило народ пагубное правление Брунгильды. Пока  законы
сохраняли свою силу, никто не мог жаловаться на отнятие у  него  феода,  ибо
закон не давал их  навсегда;  но  когда  раздачей  феодов  стали  руководить
алчность происки и подкупы, то поднял
   ись жалобы на несправедливое отнятие того, что часто было приобретено  не
лучшим спосо-бом. Быть может, не было бы возражений против  отнятия  феодов,
если бы к тому побуждали мотивы общественного блага.  Но  дело  в  том,  что
ссылались на общественное благо, и  в  то  же  время  не  скрывался  подкуп;
предъявлялись права казны,  чтобы  затем  расточать  казенное  имущество  по
произволу; пожалования перестали быть наградой за  оказанные  или  ожидаемые
услуги. Руководствуясь порочными побуждениями, Брунгильда хотела исправит
   ь  злоупотребления  прежней  испорченности.  Ее  прихоти  вовсе  не  были
прихотями слабого ума. Левды и высшие чины были уверены, что она их погубит,
- и потому погубили ее.
   Без сомнения, мы располагаем далеко не всеми актами, обнародованными в то
время, а сообщения хроник,  составители  которых  знали  об  истории  своего
времени не более того, что знают в настоящее время сельские жители о  нашей,
отличаются крайней скудостью. У н
   ас, однако, есть постановление Хлотаря, обнародованное на соборе в Париже
с целью исправления злоупотреблений;  из  него  видно,-  что  государь  этот
прекратил жалобы, вызвавшие переворот. С одной стороны. он подтверждает  все
пожалования, сделанные или подтве
   ржденные его предшественниками;  а  сдругой  -  постановляет,  чтобы  все
отнятое у его лендов, или верных, было мм возвращено.
   Это не было единственной уступкой короля па  том  соборе.  Он  потребовал
исправления всех нарушений привилегий духовенства и ограничил влияние  двора
на избрание епископов. Он также  изменил  фискальные  порядки,  отменив  все
вновь введенные повинности н все дор
   ожные  пошлины,  установленные  после  смерти   Гонтрана,   Сигиберта   и
Хильперика;
   словом, он отменял все, что было сделано за время регентства Фредегонды и
Брунгильды: он запретил, чтобы его стада паслись в  лесах  частных  лиц.  Мы
сейчас увидим, что его  преобразования  этим  еще  не  ограничились  и  были
распространены на,гражданские дела,
   ГЛАВА II Каким образом было преобразовано гражданское управление
   До сих пор мы видели, как нация обнаруживала нетерпение и  легкомыслие  в
деле выбора своих повелителей и в своих суждениях об их  поведении;  видели,
как она улаживала их взаимные распри и понуждала их к миру. Но теперь  нация
совершила то, чего мы еще не ви
   дели; она  обратила  внимание  на  свое  настоящее  положение,  подвергла
хладнокровному рассмотрению свои законы, исправила их недостатки, остановила
насилия и установила нормы власти.
   Мужественное, отважное и дерзкое правление  Фредегонды  и  Брунгильды  не
столько удивило нацию, сколько послужило для нее предупреждением. Фредегонда
защищала свои  злобные  деяния  такими  же  злобными  деяниями,  оправдывала
отравления и убийства отравлениями же и убийствами; поведение ее было такого
рода, что ее посягательства имели более частный, чем общественный  характер.
Фредегонда делала больше зла, Брунгильда более заставила его  опасаться.  Во
время этого кризиса нация не ограничилась приведением в порядок  феодального
управления;  она  захотела  также  обеспечить  порядок  своего  гражданского
управления, так как  это  последнее  находилось  в  состоянии  еще  большего
развращения, чем первое, развращения,  тем  более  опасного,  что  оно  было
застарелым и в некотором роде
   было более связано со злоупотреблениями нравов, чем со  злоупотреблениями
законов.
   Хроника Григория Турского и другие памятники обнаруживают перед  нами,  с
одной стороны, жестокую и дикую нацию, с другой - не менее жестоких и  диких
королей. Они были убийцами, они были несправедливыми и жестокими, потому что
весь народ был таким. Если
   христианство иногда как бы укрощало их, то лишь посредством того  страха,
который оно внушает виновным. Церкви защищались от них чудесами и знамениями
своих святых. Короли не были святотатцами, потому что боялись  наказаний  за
святотатство; но в то же врем
   я -  в  порыве  гнева  или  хладнокровно  -  они  совершали  всевозможные
преступления   и   несправедливости,   потому   что   эти   преступления   и
несправедливости  не  вызывали  у  них  представления   о   непосредственном
вмешательстве карающего божества, как в первом случае. Франки, как я сказал,
терпели королей-убийц, потому что сами были убийцами. Их не поражали насилия
и грабительства их королей, потому что они сами были такими же грабителями и
насильниками. Правда, существовали законы; но короли делали их  бесполезными
с
   воими грамотами, так называемыми прецепциями, ниспровергавшими эти  самые
законы. Это было нечто вроде рескриптов римских  императоров,  -  неизвестно
только, у них ли франки заимствовали этот  обычай  или  изобрели  его  сами,
следуя влечениям собственной прир
   оды. Мы узнаем от Григория  Турского,  что  они  совершенно  хладнокровно
совершали убийства и казнили обвиняемых, даже не выслушав их.  Они  выдавали
прецепции  на  заключение  противозаконных  браков,  на  завла-дение   чужим
наследством, на устранение прав родителей
   , на вступление в брак с монахинями. Правда, они не издавали  законов  по
одним  личным  побуждениям,  но  зато  останавливали  действие  существующих
законов.
   Эдикт Хлотаря отменил все эти несправедливости. Никого нельзя было; более
осуждать, не выслушав его предварительно; родственники  должны  были  всегда
наследовать  согласно  правилам,  установленным   законом;   все   прецепции
относительно замужества дочерей, вдов
   н  монахинь  были  объявлены  недействительными  и   определены   строгие
наказания тем, которые получали эти прецепции и пользовались ими.  Мы  имели
бы, быть может, более точные сведения о том, что именно постановлял эдикт об
этих прецепциях, если бы его статьи с 13-й  по  15-ю  не  сделались  жертвой
времени.  До  нас  дошли  только  первые  слова  13-й  статьи,   в   которых
предписывается соблюдение прецепции, что, конечно, не может относиться к тем
из них, которые были отменены этим же законом. Мы имеем другое постановление
   того же государя, которое имеет отношение к его эдикту и исправляет  одно
за другим все злоупотребления прецепции.
   Правда, Балюз, не найдя на этом постановлении обозначения времени и места
его издания, приписал его Хлотарю I, между тем как оно  принадлежит  Хлотарю
II, что я могу подтвердить следующими тремя доводами.
   1. В нем  сказано,  что  король  сохраняет  за  церквами  их  иммунитеты,
дарованные его  отцом  и  дедом.  Какие  иммуни-теты  мог  даровать  церквам
Хильдерик, дед Хлотаря I, который не был христианином  и  жил  до  основания
монархии? Другое дело, если мы припишем этот д
   екрет Хлотарю II, дедом которого был этот  самый  Хлотарь  I,  даровавший
церквам несметные имущества, чтоб только искупить смерть своего сына Крамна,
сожженного им с женою и детьми.
   2.   Злоупотребления,   исправление   которых   было   предпринято   этим
постановлением, не только продолжали существовать после смерти Хлотаря I, но
и достигли самой  высокой  степени  во  время  слабого  правления  Гонтрана,
жестокого правления Хильперика и ужасного рег
   ентства Фредегонды и Брунгильды. Каким образом могла нация переносить без
всякой жалобы все эти  постоянно  возобновлявшиеся  несправедливости,  после
того как они были торжественно отменены? Почему еще в то время не  поступила
она так, как поступила впоследс
   твии, когда принудила  Хильперика  II,  возобновившего  прежние  насилия,
предписать, чтобы на суде следовали закону  и  обычаям  по  примеру