:  наклонял голову сначала на одну сторону так,
что ухо отвисало,  потом на другую сторону,  и тогда  отвисало  другое
ухо.  Так  он  делал  всегда,  когда  издалека  слышал  голос или шаги
хозяина.
     Федор Михайлович открыл дверь.  Бой стал на дыбы, поджав передние
лапы, и лизнул его в щеку.
     - Здорово,  старик!  -  сказал Федор Михайлович и похлопал Боя по
боку.  - "Привет тебе,  приют священный..." -  продекламировал  он.  -
Добрый вечер, Серафима Павловна.
     - Вот с кем я могу поговорить!  - воскликнула тетя Сима. - Только
вы можете посоветовать.
     - Меня  с  детства  научили  отвечать   "всегда   готов!".   Одну
минуточку,  дам  Бою  поесть.  - Бой уже стоял перед ящиком,  накрытым
клеенкой,  и помахивал хвостом.  Федор  Михайлович  поставил  на  ящик
кастрюлю с жидкой кашей. - Рубай, старик... Итак, чем могу?
     - Вы были когда-нибудь у моря?
     - Случалось.
     - И в Крыму, на Южном берегу?
     - И в Крыму, и на Южном.
     - А в Алуште?
     - И в Алуште.
     - Какое там море?
     - Море?  Нормальное.  Суп с клецками.  Теплое,  как суп,  и в нем
очень много клецок. То есть курортников.
     - Но оно там... большое? Просторы, горизонты?..
     - Пока хватает,  никто не жаловался...  А в  чем  дело,  Серафима
Павловна? Не интригуйте меня, а то мое слабое сердце может разорваться
от любопытства.
     - Вы   смеетесь,   а  для  меня  это  событие  колоссальное.  Мне
предлагают путевку. В дом отдыха. В Алушту.
     - Прекрасно! В чем же дело?
     - Вот камень преткновения, - сказала тетя, указав на Антона.
     - Спасибо,  тетя,  - сказал Антон,  - теперь я буду знать,  кто я
такой на самом деле.
     - Ах, оставь, пожалуйста! Это в переносном смысле...
     - Понял?  - сказал Федор Михайлович.  - Раз в переносном, значит,
ты вполне перенесешь. Итак, почему этот юноша стал камнем?
     - С собой его взять нельзя, и оставить здесь тоже невозможно.
     - А почему невозможно? Он мужчина уже вполне самостоятельный.
     Перед Антоном вспыхнул ослепительный свет свободы и тут же погас,
оставив горький чад разочарования.
     - Что вы говорите!  Он и  при  мне-то  безнадзорный,  пока  я  на
работе,  а  так...  Что  я скажу родителям,  если что-нибудь случится?
Господи!  И надо же,  чтобы и отец и  мать  выбрали  такую  профессию.
Другие инженеры как инженеры,  а тут кочевники какие-то. Полгода, а то
и больше в разъездах...
     Антоновы папа и мама были геологами. Сначала Антон этим гордился,
но потом разочаровался.  Оказалось,  они не ищут никаких ископаемых, а
всего-навсего  проверяют  всякие  участки,  где должны строить заводы,
фабрики или поселки.  Хороший ли  там  грунт,  можно  ли  прокладывать
водопровод и канализацию. Страшно интересно...
     - Что бы они делали без меня? Возили его в котомке за спиной?
     - У  некоторых  народов  детей  носят  на бедре.  В таких случаях
удобнее двойняшки. Для равновесия, - сказал Федор Михайлович.
     Но тетя Сима не склонна была шутить и расстраивалась все больше.
     - Я мечтала об этом всю жизнь, а выходит, так его и не увижу.
     - Кого, тетя?
     - Фонтан. Бахчисарайский фонтан. "Фонтан любви, фонтан печали..."
     - Знаете,  это зрелище довольно скучное,  - попробовал утешить ее
Федор Михайлович.  - Стоит в углу каменный ящик. К нему приделаны одна
над другой маленькие плошки. Из одной в другую капает вода. Вот и все.
     - Ах,  боже мой, как вы не понимаете! Ведь он был искрой, которая
зажгла воображение поэта...
     - Да?  Никогда не думал,  что фонтан может рассыпать  искры.  Ну,
неважно... Что можно придумать? Ага! У меня есть знакомая девушка, она
состоит  при  таких  вот  цветах  жизни  -  холит  и  нежит,   словом,
пионервожатая.  И собирается ехать в лагерь. Хотите, я поговорю с ней,
может, удастся пристроить его туда?
     - В лагерь?  - Антон обозлился, - Нет уж, с меня хватит! "Ребята,
туда не ходите,  сюда не ходите,  этого не делайте,  того не говорите,
сего не думайте..."
     - М-да.  - Федор Михайлович улыбнулся.  - В  общих  чертах  того,
сходственно...
     - Но там хорошо кормят, Антоша, ты отдохнешь.
     - Меня откармливать не надо.
     - Ты просто грубиян и жестокий эгоист. Себялюбец!
     Тетя Сима готова была расплакаться.  Федор Михайлович огорчился и
взъерошил волосы на голове.
     - Ну, а мне вы этого эгоиста не доверите? Уверяю вас, я не толкну
его на путь порока.  Я, как вы знаете, не курю, правда, пью, но мало и
редко. Могу перейти на нарзан. На это время. А?
     - Как я могу взвалить на вас такую обузу?
     - Пустяки!  Я  давно ощущаю в себе кровожадного тирана и деспота.
Мечтаю кого-нибудь угнетать,  тащить и не  пущать.  Держать  в  ежовых
рукавицах   и   вообще   показывать  кузькину...  -  Федор  Михайлович
поперхнулся.  - Словом,  положитесь на меня,  и вы получите  себялюбца
шелковым...
     Антон улыбался во весь рот, надежды развернули перед ним радужные
павлиньи хвосты. Остаться с дядей Федей и Боем - что может быть лучше?
Мировецкая мужская компания!
     - Важно одно: когда у вас путевка?
     - С девятого июля.
     Федор Михайлович в отчаянии развел руками:
     - Рок!  Я думал,  август-сентябрь.  Бархатный сезон,  виноград  и
прочие радости знойного юга...  Ничего не получится! Сам уезжаю пятого
в  Семигорское  лесничество.  Я  даже  рассчитывал  Боя  оставить   на
попечение Антона...
     - Ну и что?  - загорелся Антон.  - Ну и  поезжайте!  Думаете,  не
справлюсь? Еще как!
     - Это, братец, была бы у тебя слишком райская жизнь. Не выйдет. Я
за  свободу  личности,  но  при  условии,  что эта личность обзавелась
тормозами. У тебя их пока нет...
     - Что ж,  - горестно вздохнула тетя Сима.  - Так и будет.  Завтра
откажусь от путевки. Еще от одной мечты.
     - От мечты отказываться нельзя.  Она окрыляет и возвышает...  Как
на этот счет высказывались  великие?  -  Антон  осклабился,  но  Федор
Михайлович  свирепо покосился на него,  и он присмирел.  - Надо что-то
придумать...  Стоп,  стоп, стоп! У меня мелькнула мысль. Не ручаюсь за
гениальность,  но,  кажется, она близка... Что, если сделать так: вы -
на юг, а мы втроем - на запад?
     - Куда на запад?
     - В лесничество.  Думаете,  ему будет плохо? Соблазнов - никаких.
Лес,  река. Воздуха - тыщи пудов. Чистейшего. Здоровей. Богатырей. Как
идейка?
     У Антона перехватило дыхание.
     - Право,  не знаю... - сказала тетя Сима. - Конечно, хорошо, если
мальчик побудет на лоне природы...
     - Вот именно. Зачем ему торчать здесь? Хоть и окраина, а все-таки
город. Миазмы и маразмы, газы и заразы.
     - Да,  да,  я понимаю...  Но это ведь даже не село,  насколько  я
понимаю, а лес. Там всякие животные...
     - За последние сто лет львов,  тигров, ягуаров и леопардов там не
замечено.  Волков истребили.  Самые хищные животные, с какими он может
встретиться,  - козел или корова, но для этого ему придется специально
идти в село, до которого три километра.
     - А река?
     - Река отличная. Скалы, заводи, плесы.
     - Но он может... утонуть...
     - Это я-то? - возмутился Антон.
     - Утонуть там можно только,  если привязать себе камень  на  шею,
чего,  я полагаю, он не сделает. Потом он будет со мной и Боем. Кое на
что гожусь я,  а Бой  -  он  же  водолаз,  его  основная  профессия  и
призвание  -  спасать тонущих...  Он давно мечтает кого-нибудь спасти.
Решайте! Мы - в лес, а вы ныряйте в свою стихию.
     - Нырять мне, к сожалению, не придется. Не умею плавать.
     - Раз плюнуть.
     - Плюнуть?
     - Простите,  Серафима Павловна,  я хотел сказать,  что это  проще
пареной репы - научиться.
     - Боюсь, не в моем возрасте.
     - Морям все возрасты покорны, - так ведь сказал поэт?
     - Умоляю вас! Не выношу, когда уродуют прекрасные строки...
     - Больше не буду! Так как, заметано?
     Тетя Сима решительно отказывалась и  соглашалась,  раздумывала  и
колебалась.  Наконец  мечта  всей жизни,  объединенные усилия Антона и
Федора Михайловича,  неопровержимые доводы и заверения победили.  Тетя
Сима  сдалась,  но  при  условии,  что  она  вызовет по междугородному
телефону брата и только с его согласия отпустит Антона.
     - Боже мой, боже мой! - сказала тетя Сима, когда Федор Михайлович
повел Боя гулять.  - Мне просто не верится, что на самом деле сбудется
мечта   стольких   лет...  Какой  отзывчивый,  хороший  человек  Федор
Михайлович!
     - Законный парень. Железо!
     - Какое железо? При чем тут железо?
     - Ну... так говорят.
     - Кто "говорят"?  Это же дикая бессмыслица!..  И он для  тебя  не
"парень",  а  дядя  Федя...  Он  очень хороший человек,  но его манера
выражаться...  У тебя и так ужасный жаргон.  А если  ты  еще  от  него
наберешься?..

2

     Антона качало  и  заносило.  Он  не знал,  куда себя девать и что
делать.  Время остановилось,  хотя часы шли.  И на руке у дяди Феди, и
допотопные  на  цепочке у тети Симы,  и тумбовые в столовой,  где спал
Антон,  и настольные в комнате папы,  и электрические  на  углу  возле
универмага.  Часы шли,  тикали, стучали, били. Утро сменяло ночь, ночь
гасила день,  но время стояло. Оно окаменело. Отъезд не приближался, а
отдалялся,  потому что каждый час был длиннее предыдущего, дню не было
конца,  оранжевый блин солнца намертво прикипал к эмалевой  сковородке
неба,  день вырастал,  вспухал, растягивался в год, а неделя уходила в
космическую бесконечность, где не было ни пределов, ни сроков.
     Антон маялся,  изнывал  и  томился.  Иногда  вдруг  его  пронзало
опасение,  что поездка не состоится, - он ужасался, впадал в отчаяние,
но оно тут же таяло.  У него болели скулы от улыбки, растянувшей лицо.
Он мог и думать и говорить только об одном.  Даже  головокружительный,
победоносный  бег  киевского "Динамо" к золотым чемпионским медалям не
трогал его;  фантастические голы Лобановского и  Базилевича  оставляли
равнодушным.  Он прожужжал уши тете Симе и смертельно надоел соседским
ребятам. Блаженно улыбаясь, Антон снова и снова говорил им:
     - А знаете, ребята...
     - Знаем,  - отвечали они. - Ты, Бой и дядя Федя... Вчера сообщали
по телевизору.  Завтра передадут по радио.  И скоро с вертолетов будут
сбрасывать листовки. Поехали лучше купаться, чокнутый...
     Антон не обижался.  Они говорили так из черной зависти. Да сейчас
он и не мог  обижаться.  Ни  на  кого.  Весь  мир  стал  прекрасным  и
удивительным,  а  люди  необыкновенно добрыми и хорошими.  И Антон был
добрым и хорошим.  Он любил  всех  и  готов  был  всех  одарить  своей
радостью.  Он расшибался в лепешку,  чтобы помочь и угодить тете Симе.
Она всегда была ничего,  но только теперь Антон понял,  какая  у  него
мировая тетка. Если бы тетя Сима вывалила сейчас на него все изречения
всех великих,  он перенес бы и это.  Но тетя Сима тоже  вроде  как  бы
слегка трехнулась.  Она непрестанно говорила об Алуште и Бахчисарае, о
море и Чатыр-Даге,  и Антон безропотно  слушал,  хотя  ему  нестерпимо
хотелось говорить самому. О лесе и Бое, о реке, бушующей среди скал, о
чащобах и звериных тропах, а прежде и больше всего - о дяде Феде...
     Вот кто  был  на самом деле умнейший и добрейший,  несравненный и
необыкновенный - словом,  мировейший из мировых.  И как  дико,  бешено
повезло  Антону,  что  дядя  Федя  получил  ордер  на комнату в той же
квартире на Чоколовке, куда переехали они.
     Как только   в  новой  квартире  расставили  мебель,  все  прочее
имущество разложили и  растыкали  по  углам,  мама  и  папа  уехали  в
очередную  командировку,  Антон  остался с тетей Симой.  Большую часть
времени они проводили в кухне:  там ели,  чтобы не пачкать в  комнате,
там  читали или просто разговаривали,  если вечер был пустой,  то есть
Антону не удалось сбежать в "киношку".  В один из таких пустых вечеров
они  сидели  после ужина и разговаривали.  Вернее,  говорила одна тетя
Сима о том,  что коммунальная квартира - это все-таки плохо.  Пока они
одни,  в квартире и чисто и тихо,  потом,  как переедут, - мало ли кто
может переехать!  - и начнется, как на прежней... В это время раздался
звонок.  Антон побежал в прихожую,  открыл.  За дверью стоял человек с
чемоданом и рюкзаком...
     - Разрешите? - спросил он, отвернулся и сказал кому-то в сторону:
- Сидеть и ждать!
     Он закрыл за собой дверь, поставил чемодан.
     - Давайте   знакомиться.   Ваш   соквартирник.   Зовут    Федором
Михайловичем.   Нрав   смирный,   почти  кроткий,  хотя  и  не  совсем
ангельский.  Подробности потом. Простите, сгораю от нетерпения увидеть
свои апартаменты...  Вот это? - Он открыл ключом дверь пустой комнаты,
зажег свет и присвистнул.  - М-да, - сказал он. - Променять "роскошный
полуизолированный  полуподвал  в центре гор.  без уд." на эту шкатулку
для лилипутов!..
     Тетя Сима с плохо скрытой надеждой спросила:
     - А вы женаты?
     - К счастью, не успел... Но семейство у меня есть. Я не хотел вас
сразу травмировать.
     Он подошел к двери, отключил собачку замка и громко сказал:
     - Бой, открой дверь и входи.
     От резкого,  сильного толчка дверь распахнулась настежь,  и порог
переступило невообразимо черное и огромное существо.
     Антон почувствовал вдруг, что у газовой плитки чрезвычайно острый
и твердый угол.
     Тетя Сима попятилась, наткнулась на табуретку, машинально села и,
прижав руки к груди, сказала слабым голосом:
     - Что... что такое?
     - Мой песик. Собачка.
     - Собачка? Это... это же медведь!
     - Некоторое сходство  есть,  но  чисто  физиономическое.  Что  же
касается калибра, то черные медведи меньше, а бурые несколько крупнее.
Да вы,  пожалуйста,  не бойтесь, личность он интеллектуальная и вполне
воспитанная.
     "Интеллектуальная личность"  заполнила  всю  кухню.  От  носа  до
кончика хвоста в нем было не меньше двух метров. Густая длинная шерсть
переливалась крупными волнами. Она блестела под светом лампочки, будто
смазанная маслом.  Могучая шея обросла пышным воротником, а грудь была
так велика,  что передние  мощные  лапы  казались  короткими.  Длинный
пушистый хвост страусовым пером свисал до бабок. Пес стоял неподвижно,
подняв голову,  внимательно слушал,  что говорил Федор  Михайлович,  и
поглядывал то на тетю Симу, то на Антона.
     - Ну вот,  Бой,  - сказал Федор Михайлович.  -  Теперь  это  наши
соседи.  Их надо любить, они хорошие. - Кончик страусового пера слегка
вильнул влево и вправо. - Иди поздоровайся с тетей.
     Бой сделал  два  шага,  слегка приподнял голову,  из полуоткрытой
пасти высунулся длиннющий ломоть розовой чайной колбасы и лизнул  тетю
Симу в щеку.
     - Ох, оставьте, пожалуйста, я не люблю этих штук! - очень вежливо
сказала тетя Сима.
     - Отставить, Бой, этого не любят.
     Бой вильнул хвостом и зевнул.
     - Он не понял,  почему не любят...  Теперь с мальчиком.  Тебя как
зовут?.. Антон? Не бойся, Антон, погладь его.
     Бой подошел к Антону и обнюхал.  Угол плиты  стал  еще  тверже  и
острее. Внутри у Антона все похолодело и опустилось куда-то вниз. Он с
трудом поднял одеревенелую руку и положил Бою на холку. Руку для этого
пришлось согнуть.
     - Порядок,  - сказал Федор Михайлович.  - Теперь иди сюда,  а  то
Антон сейчас задохнется.
     Бой отошел, Антон шумно вздохнул.
     - На  первый  взгляд  он  действительно несколько великоват.  Но,
уверяю  вас,  вы  скоро  привыкнете.  И   полюбите.   Со   своими   он
безукоризненный джентльмен. Как истый джентльмен, он всегда во фраке и
манишке... Бой, сидеть, покажи свою манишку.
     Бой сел, на груди у него оказалось крупное белое пятно. Насколько
весь он был черен, настолько белой была длинная шерсть "манишки".
     - Чтобы  покончить  с официальной частью,  представляю:  порода -
ньюфаундленд,  имя - Бой.  Полный титул - Бой,  сын Долли  Ландзеер  и
Рейнджера Третьего Великолепного.  Что касается родословной,  то такой
нет у меня,  наверное,  у вас и во всяком случае нет у шаха иранского.
Предки Боя перечислены до десятого колена, у шаха - всего два...
     Бой снова зевнул.
     - Тебе жалко шаха? Пускай, так ему и надо...
     Антон уже   дышал   нормально,   не   чувствовал   угла    плиты.
Первоначальный испуг перешел в восторженный столбняк.
     - А лапу он дает?
     - Попроси.
     - Антон, умоляю тебя! - сказала тетя Сима.
     - Смелей, смелей, ничего страшного не произойдет.
     Антон присел и протянул руку:
     - Дай лапу, Бой. Ну дай!
     Бой посмотрел на него,  на хозяина,  отвернул голову в сторону  и
небрежно, вбок, поднял лапу.
     - Видишь,  - сказал Федор Михайлович.  - Давать лапу,  ходить  на
задних лапах - занятие для болонок и прочих шавок. Бой слишком велик и
умен,  чтобы это доставляло ему удовольствие. Вот если вы поссоритесь,
он тебе сам протянет лапу, чтобы помириться...
     - Ну да?
     - Увидишь.
     Тетя Сима подошла к крану и вымыла щеку, в которую Бой ее лизнул.
     - Опасаетесь микробов?- улыбнулся Федор Михайлович.
     - И глистов, - отрезала тетя Сима.
     - Напрасно. Слюну у собак можно считать антисептической...
     - Я предпочитаю все-таки  антибиотики...  А  где  вы  его  будете
держать?
     Тетя Сима посмотрела на плиту,  уставленную кастрюлями,  кухонный
стол. Голова Боя возвышалась над столешницей.
     Федор Михайлович перехватил ее взгляд.
     - На этот счет не опасайтесь.  Его можно оставить наедине с тушей
мяса - не прикоснется.  Он носит в зубах колбасу,  жареную  печенку  и
даже не прокусывает бумагу. Жить он будет, разумеется, в комнате. Если
его оставить здесь,  он будет бахать лапой в  дверь,  пока  я  его  не
впущу.
     - А в квартире он...  - тетя Сима замялась,  - ничего  такого  не
делает?
     - Не беспокойтесь,  собака в квартире "ничего такого"  делать  не
умеет.
     - Все это очень хорошо, - поджав губы, сказала тетя Сима, - я еще
понимаю,  маленькая  собачка,  но держать такого громилу в квартире!..
Кажется, даже есть какое-то постановление насчет собак...
     - Давайте так:  если вы за неделю не поладите с Боем,  я оставляю
поле битвы, или, говоря вульгарной прозой, съезжаю с квартиры.
     - Оставите комнату? Куда вы денетесь?
     - В даль и в ночь... - засмеялся Федор Михайлович.
     Федор Михайлович знал, что говорил. Тетя Сима растаяла в два дня.
Бой неизменно был доброжелателен и  ласков  без  назойливости.  Каждое
утро,  как  только  Федор  Михайлович  открывал дверь,  он появлялся в
кухне,  подходил ко всем по  очереди  и  приветливо,  но  без  больших
размахов  вилял хвостом - здоровался.  Целовать тетю Симу он больше не
пытался - запомнил.  Он не был надоедливым,  не  приставал  и  никогда
ничего не клянчил. Иногда у него появлялось желание поиграть. Тогда он
брал в пасть свою  любимую  игрушку  -  теннисный  мячик,  подходил  к
кому-нибудь  и  деликатно  толкал мячиком в руку.  Если предложение не
встречало отклика, отходил и ложился. Появлению знакомых Бой радовался
и  обязательно  со  всеми  по  очереди здоровался.  Но если в прихожей
начинался грохот,  это означало, что пришел Федор Михайлович. Бой ужом
вился вокруг него, нещадно колотил хвостом по дверям, стенам, сундуку,
который загромождал и без того тесную прихожую.  Несколько раз  Антону
довелось  попасть  под  эти удары,  он отскакивал и потирал ушибленное
место.
     - Неужели ему не больно? Как палкой...
     Ритуал встречи заканчивался тем,  что  Бой  поднимался  на  дыбы,
башка  его  оказывалась  вровень с головой хозяина,  и он лизал во что
пришлось - в щеку, в нос, в ухо.
     - Ну хватит, старик, не шуми, - говорил Федор Михайлович.
     Бой успокаивался, но с этого момента неотступно ходил по пятам за
хозяином, куда бы тот ни шел.
     - Разве это собака? - сказала тетя Сима. - Это же попятошник!
     - Вот именно,  - сказал Федор Михайлович. - Пока я заметил у него
только  один,  но  зато  чудовищный  недостаток.  Если  он  любит,  то
беспредельно  и  деспотично.  Когда-то  я был вольный казак,  тепе